глубокий поддон для душа
изображая сонное, тягучее произношение черных, но забыла слова второго куплета, и мы оба захохотали, и смеялись до изнеможения.
– А вот тебе еще одна, из Нью-Джерси, – сказала она, и я внутренне сжался, готовясь услышать хрип в стиле «Four Seasons», но она запела «Point Blank» Спрингстина, и окончательно разбила мне сердце. От ее голоса у меня сердце чуть не зашлось тяжелыми ударами. Эта песня идеально подходила ей. Если б выпустить ее синглом, она могла бы за одну ночь восстановить карьеру Шарлен. Как всегда, последний куплет ударил по мне. Как всегда, перечисление шансов встретить прежнюю любовь напомнило мне о Черил; а в исполнении Шарлен это было просто невыносимо. Словно пела сама Черил. Я так глубоко погрузился в песню, что почти не задумывался, почему она так же много значит для Шарлен.
Потом она вернулась лет на двадцать назад, к композиции Лесли Гор «You Don't Own Me», и я ухмыльнулся, уверенный, что она выкопала из памяти эту затасканную песню в качестве шутки, чтобы приподнять настроение. Или черного юмора. Трудно было не заметить серьезное отношение к словам, так же хорошо подходившим к описанию ее собственного брака, как и к воображаемому затруднению Лесли.
Следующая выбранная ею песня меня встревожила. «Hurt» Тими Юро – возможно, эта песня была квинтэссенцией романтических страданий всех времен. Это должно было быть шуткой, верно же? Но, добавляя вино в сковороду с мясом, я хорошо видел ее лицо – в ее глазах блестели настоящие слезы. Она подошла к строчке «Мне больно… больше, чем ты… можешь представить…» – и, Боже мой, слеза на самом деле покатилась по ее щеке.
«Мне так больно… – продолжала она стенать, – потому… что я до сих пор люблю тебя».
Нет. Этого не могло быть. Она не думала о нем, этого не могло быть, нет. Но с другой стороны – а если да? У них ведь было очень много общего в самом начале, разве не так? Может, теперь шел отлив, возвращение – и так, пока не закончилась песня, В этом ведь был смысл, да? Мне пришлось признать за ней право пройти через то, через что она считала нужным пройти. И все же меня это пугало. Эмоции женщин порой бывают совершенно непредсказуемы.
Наконец она допела «Hurt» и сделала коротенькую паузу. Если бы это был какой-нибудь концерт, я бы обязательно вставил в этом месте что-нибудь оптимистическое, например, «Brown Sugar» или какую-нибудь бодрую мелодию Дорис Дэй, чтобы все поголовно слушатели не изодрали себе запястья в кровь. Но у нее настроение катилось под гору, и останавливаться она не собиралась.
«Жизнь в детстве… все было так просто…»
О Господи, «Wild Horses». По меньшей мере семь минут романтической панихиды. Закажи еще один тройной и залей стаканчиком красного.
И все же, это было совершенством. Предназначалось оно, конечно, Деннису, тут никаких сомнений не было. Она его изгоняла, как беса. Она словно перенеслась в другой мир и пела там для себя, как, наверное, много раз делала за эти пятнадцать лет, не обращая никакого внимания на мое присутствие. Свет закатного солнца, пробивающийся сквозь листву эвкалиптов и падающий в окно позади нее, окутывал ее мягким ореолом. Она никогда не была так прекрасна.
На последнем, мучительном куплете ее голос сорвался. Я на миг подумал, что она сейчас разразится рыданиями. Но она продолжила душераздирающую волну мучительной боли и закончила песню.
И затихла. Я подумал – может, она теперь споет что-нибудь из своих песен, но, видимо, у нее не было ничего, что могло бы достойно продолжить то, что она только что совершила.
– Это было потрясающе, – наконец произнес я, понимая, что мои слова звучат слишком обыденно, почти бестактно.
– Спасибо, – ответила она и рассмеялась, чтобы рассеять тяжелое чувство, которое оставила песня. – Деннис как-то сделал версию этой песни. С Луизой. Прямо перед «Приливом волны».
– Непохоже, что это песня ей подходит.
– Так и есть. Получилось ужасно. Он наращивал темп, пока она не начала звучать, как обычная ерунда «бум-бряк». Запихал в аранжировку все, что только сумел придумать: барабаны калипсо, марьячес, черт знает сколько скрипок на заднем плане.
Я рассмеялся:
– Похоже, звучало как на его кассете.
Она уставилась на меня:
– Ты о чем? Какая кассета?
Я немедленно почувствовал, что это тема, от которой мне лучше бы держаться подальше.
– Просто кассета, которую он для меня ставил. Последний раз, когда я был у вас в доме.
– Что ты имеешь в виду? Это то, над чем он сейчас работает?
– Ну, наверное, да, – голос у меня был сдавленный, как у Гэри Купера.
– Ты разве ничего из его последних работ не слышала?
Она издала смешок:
– Шутишь, что ли? Он думает, я только несчастья приношу. Он боится, что если я хотя бы взгляну на какую-нибудь из его драгоценных кассет, она тут же автоматически сотрется или что-нибудь в этом роде. Удивительно даже то, что он тебе ее ставил.
– Ну, я-то ему нравлюсь.
– Угу, похоже на то, – ее пальцы побарабанили по крышке пианино. Казалось, она что-то заподозрила и сейчас ожидала лжи. – Ну и как она тебе?
Я пожал плечами:
– Не так плохо, как я ожидал.
– Хочешь сказать, хорошая вещь?
– Нет, что хорошая, тоже не скажу. Над ней еще работать и работать. Вот, например, кое-чего важного там до сих пор не хватает – вокала.
– Нет вокала?
– Пока нет.
Она колебалась:
– Но это – песня? В смысле, нормальная песня, а не просто звуковое месиво?…
– Ну сначала там именно звуковое месиво, а потом оно переходит в нормальную песню.
Она казалась странно заинтересованной, словно я описывал ей никогда не выходивший фильм с Джеймсом Дином.
– А он говорил, кому планирует отдать партию вокала? – Вопрос прозвучал с восхитительной обыденностью, но у меня в мозгу от него словно бомба взорвалась.
– Думаю, он собирается наладить отношения с Луизой…
Она фыркнула:
– Еще чего.
– В какой-то момент он упоминал Карен Карпентер…
– Я серьезно.
– Он, вроде бы, тоже. Еще он упоминал Джоплин. Или, вроде бы, Маму Касс. Думаю, Минни Рипертон в его списке тоже не на последнем месте…
– Скотт…
– Да я правда не знаю. В любом случае, там дорога еще долгая. Он пока что и слов-то не сочинил. С его темпами это займет еще лет десять.
Боже, каким идиотом я себя чувствовал! Почему я боялся сказать ей, что на самом-то деле композиция была замечательной? Неужели я думал, что она тут же бросится обратно, умоляя его позволить петь ей? Я что, настолько сомневался? Или думал, что она такая дура?
– Ну что ж, зато ты можешь быть уверен вот в чем, – она поднялась и направилась в кухню. – Как бы эта композиция ни была хороша сейчас, он будет мудохаться с ней, пока не испортит ее напрочь. Половина его проблем именно в этом, сам знаешь. Он просто не знает, когда нужно остановиться.
Она подошла к плите и проверила мясо.
– Ну что ж, всегда есть шанс, что он упадет замертво до того, как все окончательно испортит, – сказал я. – И тогда она выйдет как его посмертный шедевр.
Она втянула носом мясной аромат:
– Что, действительно так классно, а?
– Если только тебе нравятся «Edsels», – я обнял ее сзади.
– Ну так они сейчас стоят недешево, да? В среде коллекционеров.
– Вроде бы да. Правда, достать отдельные вещи – проблема.
Я поцеловал ее в шею. Она положила ладонь мне на руку, словно давая понять – разговор еще не окончен.
– Скотт, помнишь кассету, которую ты завозил тогда к нам домой?
– Да, – в горле у меня снова пересохло.
– Ты ее слушал? – в ее голосе был страх.
– Нет, времени так и не нашлось, – ответил я как можно спокойнее. – С ней просто путаница вышла.
Предполагалось, что там записана его музыка. Но он позвонил мне в студию и сказал, чтобы я ее не слушал.
– Он объяснил, почему?
– Нет. Не совсем. Просто сказал, что там записано совсем другое.
Я почувствовал под руками дрожь ее тела. Она выскользнула из моих объятий, беспокойно огляделась в поисках, чем бы заняться, и наконец занялась бутылкой с вином.
– Хорошо, что ты ее не слушал, – сказала она, стоя ко мне спиной и обдирая фольгу с горлышка.
– Это почему же?
– А, да там совершенно стыдный материал, который я записала очень-очень давно. Году в шестьдесят девятом. Отстой полный, просто ужасно. Для соло-альбома, который так никогда и не вышел.
– Если серьезно, то очень жалко, что я эту кассету не послушал. Не могу представить себе, чтобы то, что сделала ты, не было бы по меньшей мере потрясающим, хоть в какой-то степени.
– А, ну есть много такого, о чем ты не знаешь.
Есть ли? И хотел ли я знать?
– Он привык, что я кончаю в самых невообразимых раскладах.
Привык? Еще тогда, в шестьдесят девятом? Неужели запах духов на двухъярусной кровати сохранился там аж с шестьдесят девятого года?
– Да уж, еще бы, – ответил я как сумел беззаботно и поднял крышку посудины с мясом. Вырвался клуб пара, пахнущего бургундским вином.
– У-у, как вкусно пахнет, – сказала она и обняла меня сзади, прижавшись ко мне, вжавшись в меня, словно искала убежища, где можно было бы ни о чем не думать.
– Ага, очень, – согласился я. И поцеловал ее.
После ужина мы уселись на кожаном диване и смотрели по телику фильм «Гиджет».
Смеялись не переставая, на разные голоса добавляли в диалог всякие дурацкие реплики. «Ой, Мун-догги, – бойко тараторила она голосом Сандры Ди, – плевать я хотела на серфинг. Я всего лишь хочу, чтобы ты у меня отсосал». «Да ладно тебе, Гидж, – отвечал я голосом Джеймса Даррена под унылый средний план, – он у меня твердый, как утес, и никто нас не видит». Закончилось все тем, что мы катались по дивану и хохотали до боли в животах. Я уже не помнил, когда последний раз так веселился – по-глупому и от всей души.
Во многом вечер был просто замечательным. Совсем как в те времена, когда мы с Черил были вместе, и тоже дурачились и хохотали – однако ни разу за все это время я не вспомнил о Черил, и вечер удался еще и поэтому. Здесь были только я и Шарлен – свободные от призраков, от тягостных раздумий, свободные от прошлого. Только она и я – в этой комнате, на этом диване, следы от «ремингтона» на сучковатых сосновых стенах, мягкий свет из-под янтарного абажура, тупой фильм по телеку. Только мы двое – развлекающие сами себя, счастливые и довольные. Такими мы могли бы быть всю нашу оставшуюся жизнь.
Когда фильм закончился, я погасил свет и выключил телевизор. И мы занялись серфингом, и почти всю ночь катались на смертоносных волнах.
Воскресенье выдалось отличным, ясным и бодрящим, на небе не было ни облачка. Я сгонял на попутках в город, закупил еды. Когда я, возвращаясь, подходил к дому, услышал Шарлен, играющую на пианино. Мелодию я не узнал, но она была чудесной. Романтической, но были в ней и другие грани, из-за которых она не была слащавой. Я заподозрил, что это одна из ее собственных песен.
Она прервалась, услышав мои шаги на крыльце – наверное, точно так же, как миллионы раз прерывалась, заслышав шаги Денниса. Встретила меня у дверей. Мы поцеловались.
Днем остров оказался безлюдным, я никогда его таким не видел. Мы наняли у Авалона верховых лошадей и отправились кататься по тропинкам. Единственные всадники, которые нам встретились, – пожилая пара, оба суховатые, седоволосый живчик-ковбой и его жена, в потертых «левисах» и жилетке из денима. От них так и веяло согласием, словно они были из тех редких пар, когда люди как полюбили друг друга лет сорок-пятьдесят назад, так и по сей день любят. Мы обменялись улыбками; уже спустя довольно много времени после того, как мы разъехались с ними, мы услышали веселый смех женщины, донесшийся с нижней тропы.
Ночью, в постели, Шарлен прижалась ко мне.
– Знаешь, – сказала она, – может, это и странно звучит, но ты для меня – словно моя мечта вдруг стала реальностью.
– Да, ты тоже для меня как мечта, – я провел рукой по выпуклости ее груди, нежно потеребил сосок.
– Я серьезно, – сказала она.
– Я тоже.
– Нет, ты – нет. А я – да. Я хочу сказать, что когда у меня все было – хуже некуда, я часто представляла себе, как все могло бы быть по-другому. Я придумала себе целую жизнь, другую жизнь, в которой я была бы свободна от Денниса, стояла бы на своих ногах. Была бы сама себе хозяйкой. Как настоящая современная женщина, и все такое. Это было безумием – я тогда даже из своей комнаты не могла выйти. Но думаю, что меня спасло только то, что я держалась за эту фантазию, какой бы нелепой она ни была.
– Не думаю, что она нелепая.
– Конечно же, я всегда представляла себе, что когда-нибудь обязательно встречу мужчину. Кого-нибудь совсем не такого, как Деннис. Кого-нибудь вроде тебя.
Она взяла меня за руку. При мягком свете я смотрел ей в глаза. Ее голос упал до шепота, словно она думала вслух.
– Кого-нибудь, кто не стал бы то обращаться со мной как с драгоценной куколкой, то прямо в следующую секунду бить.
Я поцеловал ее в лоб, в щеку. Я так любил ее.
– Но я не собираюсь в тебя влюбляться, – сказала она.
Это меня не взволновало – я был уверен, что она уже влюбилась.
– А почему?
– Потому…
– Потому – что? – я поцеловал ее в шею.
– Потому что я пока не могу. Мне нужно время.
– Ну и хорошо.
– Мне нужно время, чтобы исцелиться.
– Знаю, – я подумал, что мне нужно то же самое.
– Потому что дело в том, что…
– В чем? – я скользнул рукой между ее ног.
– Меня расхерачило намного сильнее, чем ты думаешь, – от ее тона я весь похолодел.
– Меня тоже, – беззаботно ответил я. – Нас обоих изрядно расхерачило. Может, именно потому мы и достойны друг друга.
Она негромко рассмеялась и сморщилась от удовольствия, когда мой рой-роджерсовский палец лег на ее взмыленный спусковой крючок. Потом поцеловала меня, и мы галопом понеслись вниз с холма.
– Спокойной ночи, мой ангел, – прошептал я позже, когда мы уже засыпали.
– Пожалуйста, никогда не называй меня так.
Что?! Ах, да: ангел – это он называл ее так. Именно так она подписала старую фотографию. Так он называл ее на кассете. Кассета. Нет, не желаю об этом думать. По крайней мере сейчас.
– Хорошо, – сказал я и поцеловал ее плечо. И провалился в сон.
10
В понедельник я встал пораньше, чтобы успеть вернуться вертолетом в Сан-Педро. Шарлен поехала со мной до Авалона, где собиралась прикупить кое-что из бакалеи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
– А вот тебе еще одна, из Нью-Джерси, – сказала она, и я внутренне сжался, готовясь услышать хрип в стиле «Four Seasons», но она запела «Point Blank» Спрингстина, и окончательно разбила мне сердце. От ее голоса у меня сердце чуть не зашлось тяжелыми ударами. Эта песня идеально подходила ей. Если б выпустить ее синглом, она могла бы за одну ночь восстановить карьеру Шарлен. Как всегда, последний куплет ударил по мне. Как всегда, перечисление шансов встретить прежнюю любовь напомнило мне о Черил; а в исполнении Шарлен это было просто невыносимо. Словно пела сама Черил. Я так глубоко погрузился в песню, что почти не задумывался, почему она так же много значит для Шарлен.
Потом она вернулась лет на двадцать назад, к композиции Лесли Гор «You Don't Own Me», и я ухмыльнулся, уверенный, что она выкопала из памяти эту затасканную песню в качестве шутки, чтобы приподнять настроение. Или черного юмора. Трудно было не заметить серьезное отношение к словам, так же хорошо подходившим к описанию ее собственного брака, как и к воображаемому затруднению Лесли.
Следующая выбранная ею песня меня встревожила. «Hurt» Тими Юро – возможно, эта песня была квинтэссенцией романтических страданий всех времен. Это должно было быть шуткой, верно же? Но, добавляя вино в сковороду с мясом, я хорошо видел ее лицо – в ее глазах блестели настоящие слезы. Она подошла к строчке «Мне больно… больше, чем ты… можешь представить…» – и, Боже мой, слеза на самом деле покатилась по ее щеке.
«Мне так больно… – продолжала она стенать, – потому… что я до сих пор люблю тебя».
Нет. Этого не могло быть. Она не думала о нем, этого не могло быть, нет. Но с другой стороны – а если да? У них ведь было очень много общего в самом начале, разве не так? Может, теперь шел отлив, возвращение – и так, пока не закончилась песня, В этом ведь был смысл, да? Мне пришлось признать за ней право пройти через то, через что она считала нужным пройти. И все же меня это пугало. Эмоции женщин порой бывают совершенно непредсказуемы.
Наконец она допела «Hurt» и сделала коротенькую паузу. Если бы это был какой-нибудь концерт, я бы обязательно вставил в этом месте что-нибудь оптимистическое, например, «Brown Sugar» или какую-нибудь бодрую мелодию Дорис Дэй, чтобы все поголовно слушатели не изодрали себе запястья в кровь. Но у нее настроение катилось под гору, и останавливаться она не собиралась.
«Жизнь в детстве… все было так просто…»
О Господи, «Wild Horses». По меньшей мере семь минут романтической панихиды. Закажи еще один тройной и залей стаканчиком красного.
И все же, это было совершенством. Предназначалось оно, конечно, Деннису, тут никаких сомнений не было. Она его изгоняла, как беса. Она словно перенеслась в другой мир и пела там для себя, как, наверное, много раз делала за эти пятнадцать лет, не обращая никакого внимания на мое присутствие. Свет закатного солнца, пробивающийся сквозь листву эвкалиптов и падающий в окно позади нее, окутывал ее мягким ореолом. Она никогда не была так прекрасна.
На последнем, мучительном куплете ее голос сорвался. Я на миг подумал, что она сейчас разразится рыданиями. Но она продолжила душераздирающую волну мучительной боли и закончила песню.
И затихла. Я подумал – может, она теперь споет что-нибудь из своих песен, но, видимо, у нее не было ничего, что могло бы достойно продолжить то, что она только что совершила.
– Это было потрясающе, – наконец произнес я, понимая, что мои слова звучат слишком обыденно, почти бестактно.
– Спасибо, – ответила она и рассмеялась, чтобы рассеять тяжелое чувство, которое оставила песня. – Деннис как-то сделал версию этой песни. С Луизой. Прямо перед «Приливом волны».
– Непохоже, что это песня ей подходит.
– Так и есть. Получилось ужасно. Он наращивал темп, пока она не начала звучать, как обычная ерунда «бум-бряк». Запихал в аранжировку все, что только сумел придумать: барабаны калипсо, марьячес, черт знает сколько скрипок на заднем плане.
Я рассмеялся:
– Похоже, звучало как на его кассете.
Она уставилась на меня:
– Ты о чем? Какая кассета?
Я немедленно почувствовал, что это тема, от которой мне лучше бы держаться подальше.
– Просто кассета, которую он для меня ставил. Последний раз, когда я был у вас в доме.
– Что ты имеешь в виду? Это то, над чем он сейчас работает?
– Ну, наверное, да, – голос у меня был сдавленный, как у Гэри Купера.
– Ты разве ничего из его последних работ не слышала?
Она издала смешок:
– Шутишь, что ли? Он думает, я только несчастья приношу. Он боится, что если я хотя бы взгляну на какую-нибудь из его драгоценных кассет, она тут же автоматически сотрется или что-нибудь в этом роде. Удивительно даже то, что он тебе ее ставил.
– Ну, я-то ему нравлюсь.
– Угу, похоже на то, – ее пальцы побарабанили по крышке пианино. Казалось, она что-то заподозрила и сейчас ожидала лжи. – Ну и как она тебе?
Я пожал плечами:
– Не так плохо, как я ожидал.
– Хочешь сказать, хорошая вещь?
– Нет, что хорошая, тоже не скажу. Над ней еще работать и работать. Вот, например, кое-чего важного там до сих пор не хватает – вокала.
– Нет вокала?
– Пока нет.
Она колебалась:
– Но это – песня? В смысле, нормальная песня, а не просто звуковое месиво?…
– Ну сначала там именно звуковое месиво, а потом оно переходит в нормальную песню.
Она казалась странно заинтересованной, словно я описывал ей никогда не выходивший фильм с Джеймсом Дином.
– А он говорил, кому планирует отдать партию вокала? – Вопрос прозвучал с восхитительной обыденностью, но у меня в мозгу от него словно бомба взорвалась.
– Думаю, он собирается наладить отношения с Луизой…
Она фыркнула:
– Еще чего.
– В какой-то момент он упоминал Карен Карпентер…
– Я серьезно.
– Он, вроде бы, тоже. Еще он упоминал Джоплин. Или, вроде бы, Маму Касс. Думаю, Минни Рипертон в его списке тоже не на последнем месте…
– Скотт…
– Да я правда не знаю. В любом случае, там дорога еще долгая. Он пока что и слов-то не сочинил. С его темпами это займет еще лет десять.
Боже, каким идиотом я себя чувствовал! Почему я боялся сказать ей, что на самом-то деле композиция была замечательной? Неужели я думал, что она тут же бросится обратно, умоляя его позволить петь ей? Я что, настолько сомневался? Или думал, что она такая дура?
– Ну что ж, зато ты можешь быть уверен вот в чем, – она поднялась и направилась в кухню. – Как бы эта композиция ни была хороша сейчас, он будет мудохаться с ней, пока не испортит ее напрочь. Половина его проблем именно в этом, сам знаешь. Он просто не знает, когда нужно остановиться.
Она подошла к плите и проверила мясо.
– Ну что ж, всегда есть шанс, что он упадет замертво до того, как все окончательно испортит, – сказал я. – И тогда она выйдет как его посмертный шедевр.
Она втянула носом мясной аромат:
– Что, действительно так классно, а?
– Если только тебе нравятся «Edsels», – я обнял ее сзади.
– Ну так они сейчас стоят недешево, да? В среде коллекционеров.
– Вроде бы да. Правда, достать отдельные вещи – проблема.
Я поцеловал ее в шею. Она положила ладонь мне на руку, словно давая понять – разговор еще не окончен.
– Скотт, помнишь кассету, которую ты завозил тогда к нам домой?
– Да, – в горле у меня снова пересохло.
– Ты ее слушал? – в ее голосе был страх.
– Нет, времени так и не нашлось, – ответил я как можно спокойнее. – С ней просто путаница вышла.
Предполагалось, что там записана его музыка. Но он позвонил мне в студию и сказал, чтобы я ее не слушал.
– Он объяснил, почему?
– Нет. Не совсем. Просто сказал, что там записано совсем другое.
Я почувствовал под руками дрожь ее тела. Она выскользнула из моих объятий, беспокойно огляделась в поисках, чем бы заняться, и наконец занялась бутылкой с вином.
– Хорошо, что ты ее не слушал, – сказала она, стоя ко мне спиной и обдирая фольгу с горлышка.
– Это почему же?
– А, да там совершенно стыдный материал, который я записала очень-очень давно. Году в шестьдесят девятом. Отстой полный, просто ужасно. Для соло-альбома, который так никогда и не вышел.
– Если серьезно, то очень жалко, что я эту кассету не послушал. Не могу представить себе, чтобы то, что сделала ты, не было бы по меньшей мере потрясающим, хоть в какой-то степени.
– А, ну есть много такого, о чем ты не знаешь.
Есть ли? И хотел ли я знать?
– Он привык, что я кончаю в самых невообразимых раскладах.
Привык? Еще тогда, в шестьдесят девятом? Неужели запах духов на двухъярусной кровати сохранился там аж с шестьдесят девятого года?
– Да уж, еще бы, – ответил я как сумел беззаботно и поднял крышку посудины с мясом. Вырвался клуб пара, пахнущего бургундским вином.
– У-у, как вкусно пахнет, – сказала она и обняла меня сзади, прижавшись ко мне, вжавшись в меня, словно искала убежища, где можно было бы ни о чем не думать.
– Ага, очень, – согласился я. И поцеловал ее.
После ужина мы уселись на кожаном диване и смотрели по телику фильм «Гиджет».
Смеялись не переставая, на разные голоса добавляли в диалог всякие дурацкие реплики. «Ой, Мун-догги, – бойко тараторила она голосом Сандры Ди, – плевать я хотела на серфинг. Я всего лишь хочу, чтобы ты у меня отсосал». «Да ладно тебе, Гидж, – отвечал я голосом Джеймса Даррена под унылый средний план, – он у меня твердый, как утес, и никто нас не видит». Закончилось все тем, что мы катались по дивану и хохотали до боли в животах. Я уже не помнил, когда последний раз так веселился – по-глупому и от всей души.
Во многом вечер был просто замечательным. Совсем как в те времена, когда мы с Черил были вместе, и тоже дурачились и хохотали – однако ни разу за все это время я не вспомнил о Черил, и вечер удался еще и поэтому. Здесь были только я и Шарлен – свободные от призраков, от тягостных раздумий, свободные от прошлого. Только она и я – в этой комнате, на этом диване, следы от «ремингтона» на сучковатых сосновых стенах, мягкий свет из-под янтарного абажура, тупой фильм по телеку. Только мы двое – развлекающие сами себя, счастливые и довольные. Такими мы могли бы быть всю нашу оставшуюся жизнь.
Когда фильм закончился, я погасил свет и выключил телевизор. И мы занялись серфингом, и почти всю ночь катались на смертоносных волнах.
Воскресенье выдалось отличным, ясным и бодрящим, на небе не было ни облачка. Я сгонял на попутках в город, закупил еды. Когда я, возвращаясь, подходил к дому, услышал Шарлен, играющую на пианино. Мелодию я не узнал, но она была чудесной. Романтической, но были в ней и другие грани, из-за которых она не была слащавой. Я заподозрил, что это одна из ее собственных песен.
Она прервалась, услышав мои шаги на крыльце – наверное, точно так же, как миллионы раз прерывалась, заслышав шаги Денниса. Встретила меня у дверей. Мы поцеловались.
Днем остров оказался безлюдным, я никогда его таким не видел. Мы наняли у Авалона верховых лошадей и отправились кататься по тропинкам. Единственные всадники, которые нам встретились, – пожилая пара, оба суховатые, седоволосый живчик-ковбой и его жена, в потертых «левисах» и жилетке из денима. От них так и веяло согласием, словно они были из тех редких пар, когда люди как полюбили друг друга лет сорок-пятьдесят назад, так и по сей день любят. Мы обменялись улыбками; уже спустя довольно много времени после того, как мы разъехались с ними, мы услышали веселый смех женщины, донесшийся с нижней тропы.
Ночью, в постели, Шарлен прижалась ко мне.
– Знаешь, – сказала она, – может, это и странно звучит, но ты для меня – словно моя мечта вдруг стала реальностью.
– Да, ты тоже для меня как мечта, – я провел рукой по выпуклости ее груди, нежно потеребил сосок.
– Я серьезно, – сказала она.
– Я тоже.
– Нет, ты – нет. А я – да. Я хочу сказать, что когда у меня все было – хуже некуда, я часто представляла себе, как все могло бы быть по-другому. Я придумала себе целую жизнь, другую жизнь, в которой я была бы свободна от Денниса, стояла бы на своих ногах. Была бы сама себе хозяйкой. Как настоящая современная женщина, и все такое. Это было безумием – я тогда даже из своей комнаты не могла выйти. Но думаю, что меня спасло только то, что я держалась за эту фантазию, какой бы нелепой она ни была.
– Не думаю, что она нелепая.
– Конечно же, я всегда представляла себе, что когда-нибудь обязательно встречу мужчину. Кого-нибудь совсем не такого, как Деннис. Кого-нибудь вроде тебя.
Она взяла меня за руку. При мягком свете я смотрел ей в глаза. Ее голос упал до шепота, словно она думала вслух.
– Кого-нибудь, кто не стал бы то обращаться со мной как с драгоценной куколкой, то прямо в следующую секунду бить.
Я поцеловал ее в лоб, в щеку. Я так любил ее.
– Но я не собираюсь в тебя влюбляться, – сказала она.
Это меня не взволновало – я был уверен, что она уже влюбилась.
– А почему?
– Потому…
– Потому – что? – я поцеловал ее в шею.
– Потому что я пока не могу. Мне нужно время.
– Ну и хорошо.
– Мне нужно время, чтобы исцелиться.
– Знаю, – я подумал, что мне нужно то же самое.
– Потому что дело в том, что…
– В чем? – я скользнул рукой между ее ног.
– Меня расхерачило намного сильнее, чем ты думаешь, – от ее тона я весь похолодел.
– Меня тоже, – беззаботно ответил я. – Нас обоих изрядно расхерачило. Может, именно потому мы и достойны друг друга.
Она негромко рассмеялась и сморщилась от удовольствия, когда мой рой-роджерсовский палец лег на ее взмыленный спусковой крючок. Потом поцеловала меня, и мы галопом понеслись вниз с холма.
– Спокойной ночи, мой ангел, – прошептал я позже, когда мы уже засыпали.
– Пожалуйста, никогда не называй меня так.
Что?! Ах, да: ангел – это он называл ее так. Именно так она подписала старую фотографию. Так он называл ее на кассете. Кассета. Нет, не желаю об этом думать. По крайней мере сейчас.
– Хорошо, – сказал я и поцеловал ее плечо. И провалился в сон.
10
В понедельник я встал пораньше, чтобы успеть вернуться вертолетом в Сан-Педро. Шарлен поехала со мной до Авалона, где собиралась прикупить кое-что из бакалеи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45