Приближается к нему со своей бетонорезкой. Она отказалась от электрического ножа, он слишком легкий. Сейчас труп Эмиля как каменный. Она пробует на ноге. Нога бесшумно падает на газеты и бумаги. Обрубок красного цвета. Ничего уже не течет. Матильда выходит на площадку. Хочет убедиться, что никто из соседей не проснулся. Я замираю от страха. Приклеившись спиной к стене, даже не дышу… Она вновь закрывает дверь на два оборота и меняет диск на бетонорезке. Она методично расчленяет тело. Работая, она разговаривает с тем, что остается от Эмиля.
Все меньше и меньше.
Ее губы шевелятся. Она не плачет. Просто после каждого захода замирает на несколько мгновений. Сначала я думал, что это от усталости или от страха, но потом понял: она останавливалась для того, чтобы поговорить с ним. Как будто шум мотора мешал ему слушать.
– Сегодня утром ты смеялся надо мной. Сколько дней ты уже смеешься надо мной. Бедный Эмиль, как сейчас тебя жаль!..
Она принимается за руку, и та падает без всякого сопротивления.
– Если бы мы научились жить в согласии, мы были бы счастливы и жили бы долго. Но что делаешь ты? Лжешь, пользуешься чужим доверием. Столько прекрасных вещей на свете. И никогда не поздно совершить покаяние.
Бетонорезка вгрызается в тело Эмиля как в картон. Только пыль летит от костей. Матильда продолжает разговаривать с останками Эмиля.
– Ты всегда боялся, что о тебе подумают другие. Ты был отвратителен сам себе, так как прекрасно знал, что нечестен. Ты не получил хорошего воспитания, и это оправдывает тебя. Ну и что? Что из этого?
Через шесть минут на столе остается туловище с огромным членом и болтающейся головой. Матильда повышает голос:
– Ты знаешь, я сразу видела по твоему лицу, когда ты придумывал всякие небылицы, чтобы скрыть, что был с женщинами. Ты постоянно говорил о своей свободе. Что это за свобода, когда так лгут?
Останки Эмиля на полу. Матильда переворачивает туловище без всякого усилия.
– Эмиль, – бормочет она, – вспомни, какой ты был веселый, как ты любил петь…
Голова Эмиля покачивается в пустоте. Матильда отодвигает ее. Она не хочет смотреть в его открытые глаза. Секунда, и голова падает в ведро с песком. Матильда выключает инструмент. Продолжает разговаривать с ним. Разговаривать с туловищем:
– Я думала, что верность и нежность возьмут верх, но твоя природа оказалась сильнее. Говорить тебе, что я умру, было бы совершенно бесполезно – тебя это не волновало. Мне плохо, Эмиль, мне так плохо.
Матильда замолкает, заворачивает останки Эмиля в страницы «Репюбликен» и укладывает их в мешки для мусора. Точно продавец мясной лавки, который заворачивает почки для своего кота. Прямо внизу, под Матильдой, соседи Шатак не спят. Я слышу, как скрипит их матрац.
Просыпаюсь, массирую себе затылок. Вокзал Сен-Дизье. Хм, забавно. Именно здесь Эррера был задержан контролером, когда перевозил останки Марселя в сумке. Это было в тот день, когда извлекли для эксгумации гроб с телом Марселя Трибу. Искали следы дигиталина. Это было зимой. Эррера провел утро с Конти, разбирая останки пенсионера из приюта. Эксперт разложил останки Марселя в разные сосуды. В один – немного волос, в другой – кончики ногтей, в третий – немного внутренностей. Эррера должен был перевезти эти сосуды в Париж, в медицинский институт. Ночью он поставил свою спортивную сумку с этими сосудами на балкон. Мадам Эррера, его жена, следила за тем, чтобы кошка не достала их. Он сел на шестичасовой поезд. На самый первый. Все было спокойно до Сен-Дизье.
– Черт, как воняет, – сказал первый попутчик.
Эррера сначала не понял, у него был заложен нос. Потом сообразил, что запах шел от его спортивной сумки, которую он пристроил наверху! Марсель! Все эти сосуды в жаре утратили герметичность. К нему прицепился контролер, начал ругаться. Эррера показал свое удостоверение. Это немного успокоило контролера. Они пришли к согласию, установив, что, по-видимому, какой-то больной кот залез в вентиляционный ход и сдох там.
XVII
Иду к цветочнице. Букет роз для Шанталь с запиской: «Спасибо за все». Постскриптум: «Куда ты дела тело?» Семь часов утра. Пронизывающий ветер не дает мне опуститься на уличную скамейку. Несколько кафе у вокзала уже открыты. У меня нет никакого желания возвращаться в свою квартиру. Заказываю крепкий кофе и рассматриваю людей, целую армию людей, живущих со мной в одном городе. Летнее утро, пахнет мазутом и пылью. У всех сонный вид. Какой-то бродяга выходит из своего укрытия. Он пытается завязать беседу:
– Ты читал газету? Будет война!
Я совершенно отключен от мира. Матильда заняла все мои мысли. Все извилины моего мозга отданы ей. Я чувствую это. Мне даже кажется, что я говорю ее голосом. Проверяю свой новый голос на бродяге:
– Чертова война, да!
Все в порядке, он совсем не находит меня странным. В «Репюбликен» напечатан крупный заголовок о празднике в окрестной деревне. На двух колонках сообщение о рождении тигрят в зоопарке. Ничего о Матильде, ожидающей процесса. Заметка на спортивной странице сообщает, что футбольный клуб только что продал Кармело Микиша. Ничего больше не держит меня в этом городе. И тут я вспоминаю о Джоне и Йоко. Черт! Я снова забыл им оставить корм. Через десять минут я у себя. Лифт. Дверь не заперта на ключ. Аквариум. Чудо! Мои черные рыбки живы. Хватаю ящик с кормом. Бросаю пять полных столовых ложек в еще чистую воду. Джон и Йоко, выпучив глаза, бросаются на лакомство. И тут я замечаю луч света из кабинета.
– Лена, это ты?
Бегу туда. Кто зажег свет? Мадам Безар? Матильда?
– Матильда, это ты?
Открываю дверь. Ослепительный свет. Матильда в своей рамке. Неподвижна. Угрожающий взгляд. Она пытается предупредить меня об опасности. Мне не хватает воздуха. Легкий шум за спиной. Не успеваю оглянуться. Круглый металлический предмет холодит мне затылок. Шум мотора вдали. Как у бетонорезки. Матильда? Хочет разрезать меня на куски? Лоб покрывается испариной. Не могу пошевелить и пальцем. Капля пота течет по щеке. Тихо поворачиваюсь. Темнота. Закрываю глаза. Круглый предмет скользит по лбу. Замирает между веками. Они у меня опущены. От страха. Слышу хруст лампочки. Не шевелиться. Не думать. Цепляться за жизнь. Сердце колотится в груди. Кто это?
– Ну что, артист, дрожишь? – произносит голос.
Кого-то он мне напоминает… Открываю один глаз, второй. К переносице прижат пистолет. За ним грязная плешивая физиономия. Изрыгает какие-то слова, которые я плохо понимаю. Маленький толстяк. Еще более разъярен, чем на больничной койке. Уже без бинтов, в кожаной куртке. Он пришел не один. Горилла в оливково-зеленой одежде пощелкивает пальцами. Он двухметрового роста и носит, наверное, сорок шестой размер обуви. Именно это я отметил, когда он пнул меня в живот. Рукоятка пистолета разбивает мне затылок. Прикрываю раненую руку. А потом ничего. Забытье.
Ползу к ванной комнате, карабкаюсь к раковине. Сую окровавленную голову под кран. Сознание возвращается ко мне. Вокруг все похоже на раздевалку футболистов после получения Кубка. Кругом раскиданы шмотки, пачки печенья, коробка сахара рассыпана в прихожей. Стены моего кабинета испещрены непотребными надписями: «Грязная задница! Педик!» Этот маленький толстяк заслуживает того, чтобы его зажарили на костре. Портрет Матильды перевернут. Они выпотрошили все шкафы, порвали мою любимую куртку. Не вижу своей сумки. Эти подонки уперли ее. А мои кассеты? А книга Этьена? Дерьмо, они убили Джона и Йоко! Гнев ослепляет меня. Джон и Йоко мертвы, но от переедания. Их маленькие желудки разорвались. Боль, чернильный привкус во рту, мигающие вспышки в затылке. Болит челюсть, мне нужно поговорить с кем-нибудь. Нужна Лена. Звоню Габи. Его нет. Мари кричит:
– Ты знаешь, который час?
– Нет, извини, Мари, но у меня неприятности. Где Лена?
Меня это немного успокаивает. Я могу говорить.
– Не знаю. Кажется, она уехала.
– Со своим гитаристом?
– Я ничего не знаю, оставь меня в покое. Мари бросает трубку. Привести все в порядок. Затылок раскалывается. Подбираю Матильду. Ее портрет. Вешаю на место. Смотрю на нее опухшим глазом. Грожу ей загипсованной рукой.
– Хочешь подлизаться ко мне? Знаешь, что я прочитал все досье. Я уже слышу, как ты мне говоришь: «Мой мальчик, ты же не веришь всему, что порассказали обо мне судьи и эти ужасные полицейские?» Да нет, я верю!
Я даже изменил свой голос, чтобы подчеркнуть это. Матильда подозрительно смотрит на меня. Я вообще, довольно мягок. Впервые в жизни мне набили морду. Знаю, что жив, но не знаю, как проснусь. Конечно, еще более помятым.
Часа через три мадам Безар в домашнем халате приносит мне сырный пудинг. А также мою сумку, найденную в прихожей. Маленький толстяк оставил мне мои бумаги и книгу Трумэна. Еще не все потеряно, хоть он и стащил мои кассеты. Я не пропускаю мадам Безар в квартиру и разговариваю из-за прикрытой двери.
– Я немного не в форме сейчас.
– Вообще, у вас странный вид.
– Знаю, мадам Безар.
– Снова ваш боксер?
– В этот раз их было двое…
Вижу, что она мне не верит. Когда слишком лжешь, всегда сгораешь. А я и так уже обжегся.
Они оставили мне на донышке виски, к которому я не прикасался вот уже три месяца. Залпом выпиваю. Желание писать. Даже сердце колотится. Сажусь. Беру свою чернильную ручку. У меня в голове первая сцена романа. Я хочу описать Эмиля выходящим из завода в день его исчезновения. Беззаботный, в утренней туманной дымке, он за рулем служебной машины, насвистывает модную песенку. Я хочу описать просыпающееся солнце. Я – Эмиль, всем доволен, впереди прекрасный уик-энд. Должен встретиться с женщиной. Романтическая поездка в Эльзас. Я хочу также описать Матильду, ослепленную ненавистью и любовью, которые уже неотделимы от нее. Уставившийся в одну точку взгляд, навязчивая идея насчет 22 июня. Поймать Эмиля, отомстить ему. В голове у меня все это происходит одновременно, первым планом. Как в кино. Совершенно точный образ. Но как только перо приближается к бумаге, все теряет равновесие. Гипс давит на запястье. Чем больше я пытаюсь писать, тем туманнее становится образ. Страница остается пустой. Образы стираются. Я все забыл. Боюсь этого. Я боюсь, что уже никогда не смогу писать.
Ужасный период. Мне так и не удается выкарабкаться. Потеря кассет становится для меня наваждением. Часами смотрю на трупы Джона и Йоко в аквариуме. Никого не хочу видеть. Автоответчик отключен постоянно. Избегаю осуждающего взгляда Матильды. Мой кабинет – эпицентр действий ее астрального окружения. Чувствую себя пойманным. Я похож на голодающего в знак протеста. Устаю все больше. Я как будто покрыт мразью. Похож на большого гадкого червя. Мой мозг – старая измочаленная губка. Я не люблю себя таким. А Матильда подсмеивается над этим. Однажды утром, когда я услышал ее смех за спиной, запустил в нее книгой. Промазал. Страницы с «Холодной кровью» разлетелись.
XVIII
Пьем чай. Приятное занятие.
Я принес от матери вишневый пирог, он оказался очень вкусным. Попиваем чаек, дуем в чашки, болтаем. Мило улыбается Клэр. Габи в своей красной фуражке просто сияет. Не спускает с нее глаз, трогает за руку, гладит ей шею. Клэр заработала состояние. Плиссированная юбка, лакированные туфельки, маленькие упругие груди. Свежая, милая, кокетливая. Спрашиваю у Клэр, что она собирается делать после возвращения из Парижа. Отвечает: «Ничего». Так и сидим.
Рассказываю Габи историю с сауной. Он убеждает меня, что маленький толстяк имеет столько же оснований сердиться на меня. Больше всего я злюсь из-за кассет. Но, в конце концов, Трумэн написал свою книгу вообще без всяких записей. Гипс мне снимут только через неделю. А пока я еле управляюсь с машиной, которую мне одолжила мать.
Чай остыл. Клэр ушла.
– Кажется, у вас все в порядке, – говорю я.
– Да, все нормально.
Он выждал несколько секунд, а потом изрек:
– Она хочет, чтобы мы поженились…
Мы одни в пустой, тихой квартире. Габи только что спокойно сообщил мне, что Клэр хочет выйти за него замуж. Я не осмеливаюсь повторить. Разглядываю его. Вид у Габи, как у больного коккер-спаниеля. Ждет моей реакции.
Чувствую его смятение. Лена тоже предлагала мне как-то пожениться. Не надо мне было тогда отказываться. Зачем я сказал «нет»? Лена, сейчас я предлагаю тебе выйти за меня замуж. Я согласен даже на венчание в церкви, среди толпы родственников. Хоть в секте Муна в оранжевом одеянии и с бритым черепом.
Габи играет на компьютере, я роюсь в его компакт-дисках и джазовых журналах. У меня нет никакого желания возвращаться к себе. Матильда полностью захватила мою территорию. Чувствую себя коммивояжером без товара.
– Ты случайно не знаешь, где Лена? – спрашиваю из гостиной.
– Наверное, у Мари, – отвечает Габи из кабинета.
Я выскакиваю, как черт из шкатулки с сюрпризом.
– Почему ты так думаешь?
У Габи удивленный вид.
– Я думал, ты в курсе, что они живут вместе.
Сквозь стену проходит каратист с базукой в руках. Его миссия – убить Мари.
– И давно?
– По-моему, с самого начала.
Каратист делает себе харакири.
Мари лгала мне, чтобы я не мешал Лене жить. Набираю ее номер.
– Это ты? – спрашивает Лена.
– Да, – мурлыкает убийца.
Я становлюсь нежным, как ирландский пони. Ах, Лена…
– Зачем звонишь?
– Я? Так просто. Мы уже давно не виделись, правда? Я не знал, что ты вернулась. Мари дома?
– Нет, ушла.
– Что-то ты не очень разговорчива. Не хочешь встретиться?
– Почему? Можно.
– Сегодня вечером?
– Нет, сегодня я занята.
– Со своим гитаристом?
– Нет.
– С другим?
– Нет.
– Хорошо, значит, можешь?
– Я же тебе сказала, что не могу. Завтра в обед, если хочешь.
– Я хочу увидеть тебя прямо сейчас. Я не очень люблю болтать по телефону. Когда заканчивается твое собрание?
– Откуда ты знаешь про собрания?
– Твой гитарист сказал, что ты снова связалась с этими сборищами в соцпартии.
– Странно, что Давид мог сказать тебе это.
– Спроси у него.
– В любом случае, ты всегда все высмеиваешь. Впрочем, мне плевать.
– Ничего я не высмеиваю, просто хочу поговорить с тобой сегодня после собрания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19