https://wodolei.ru/catalog/dushevie_poddony/
– бросил граф.
– Это возможно, да только у меня здесь нет необходимого оборудования.
Граф расстроился.
– А как насчет птицы? – подошла очередь Куртюа подать голос.
– Какой именно?
– Не имеет значения.
– Хорошо. Если вы одолжите мне свои часы. – Куртюа передал ему свой репетир. – Представьте себе ласточку, охотящуюся за насекомыми. Вы услышите ее полет, завершившийся щелчком клюва. – Клод заставил вибрировать тонкую полоску металла и затем захлопнул часы, точно имитируя звук кормления.
Владелец паноптикума нехотя кивнул.
Клод вернулся к своей речи:
– Позвольте, я повторюсь. Если у человека есть слух, терпение и средства, он может инструментировать уханье совы, зов зайчихи в период течки, топот задних лап кролика, рев стада оленей. Только это элементарно. При помощи машин можно извлечь и более сложные звуки.
Ливре кашлянул изо всех сил, и Клод знал, что он это сделает.
– Я могу воспроизвести даже этот звук!
– Что? Кашель? – Ливре хохотнул.
– Да. И не один. Я записал не меньше шестнадцати различных кашлей, из них смог сымитировать девять. Классический кашель может быть легко изображен с помощью драчёвого напильника, если пилить им мокрую сосну. Другие кашли сложнее. Сухой кашель бондаря, мышьяковый – господина Карли-Рубби, – Клод кивнул Пьеро, – и надсадный кашель моего учителя, сопровождающийся присвистом, исходящим из верхних дыхательных путей, и одышкой, – все это требует более замысловатых инструментов.
Клод вновь обратился к жидкостям и трубкам. Через несколько секунд давление в его ручном кашлеимитаторе поднялось, и тот издал сначала тихое бормотание, затем высокое бульканье, щелчок, затем удушливый кашель и наконец знаменитое клокотание Ливре.
– Смысл этого упражнения в том, что механик, обладающий натренированным слухом, может создать богатый репертуар немузыкальных звуков. В Женеве есть мастера, которым удалось воспроизвести пение коноплянки при помощи одних только часов с модифицированным ходом. Как и они, я предпочитаю реальные доказательства, а не пустые размышления и теории. Вот почему надеюсь, что эти грубые инструменты вдохновят вас на изготовление более тонких конструкций.
Кроме Пьеро и Плюмо, все в зале захихикали. Господин Куртюа, может, и заинтересовался бы делом, если бы мог взять шефство над изобретателем. Увы, он не мог. А граф Корбрейский не оказался достаточно умен, чтобы оценить открывшиеся возможности, – для его убеждения потребовалось бы слишком много времени. Ливре, естественно, отнесся ко всему скептически. Оставалась только Александра. И ее реакция огорчила Клода больше всего.
– Я не совсем поняла, что ты тут говорил, но у меня есть вопрос. Зачем тебе понадобилось воспроизводить звуки природы? Разве тебе недостаточно пения самой коноплянки?
Клод не мог предложить достойного ответа на вопрос, так как это угрожало всему его мировоззрению.
Лекция закончилась. Никаких предложений о поддержке не последовало. Александра покинула магазин, как и пришла – одна. Она высмеяла Клода или по меньшей мере не поверила в него. Его музе недостало веры. Клод сдался бы окончательно и бесповоротно, если бы не повстречал в тот вечер одного старика.
Вычистив «Тайны», то есть вытерпев еще одно унижение, которое Ливре с удовольствием присовокупил к провалившейся лекции, Клод покинул «Глобус», пребывая в состоянии всепоглощающей тоски. Он скрылся на своем чердаке, где расстелил по полу тетради. В течение нескольких часов Клод истязал себя рисунками, выполненными в лучшие времена его жизни, пастельными и карандашными изображениями физических недостатков старшей сестры, поместья, чучела на дороге, чудесных механических часов. В его набросках присутствовала жизненная стойкость, которой теперь ему недоставало. Капля пота упала со лба Клода и оставила грязный след на автопортрете.
Чердак угнетал юношу. В поисках спасения он отправился на улицы города. Клод прошел мимо пекаря, несущего корзину с булочками, и мимо фонарщика, тащившего по камням мостовой свой шест. Поворачивать было некуда, и Клод вступил на паперть церкви Святого Севериана. Он сделал это не из внутренней необходимости, а потому, что надеялся найти прохладу в стенах здания. По крайней мере так он себе сказал. Клод помедлил, прежде чем перекреститься. Он не мог исполнять ритуалы, над которыми его учили смеяться. Юноша прошел мимо молодого священника, который выставлял в ряд свечки ценой в пять су каждая. Две женщины, преклонившие колена в нише, перебирали четки и бормотали «Отче наш». Небольшая группка торговцев, как и Клод, нашла здесь спасение от жары. Они тайком играли в карты, сидя в дальней нише.
Клод преклонил колени. Пот, от которого щипало спину, высох. Он закрыл глаза и прислушался. Юноша услышал, как молодой священник скребет щеткой, удаляя воск с каменного пола, услышал траурное бормотание кающихся грешниц, щелканье четок, ритмичное подметание, шорох игральных карт.
Заиграл орган, и все собравшиеся в церкви погрузились в музыку заупокойной мессы. Александра бы сейчас выдала пустое критическое замечание по поводу гармонии, но для Клода музыка была даже не прекрасна, а просто чудесна. Остальные прихожане согласились бы с ним. Выскабливание, подметание, щелканье четок, шелест карт – все затихло. Когда импровизированный концерт закончился, Клод поднялся по спиральной лестнице в комнату, где располагался орган, чтобы выразить свою благодарность исполнителю. Он подошел к занавеске и обнаружил, что торжественные звуки органа сменились пронзительными ругательствами органиста; он жаловался подмастерью – мужчине, кстати, уже преклонного возраста.
– Почини трубы и педали к завтрашнему дню, ты слышишь меня?! – ревел органист.
Старик не мог не слышать. Он почтительно поклонился. Органист заладил дальше:
– Очень важно, чтобы все было сделано к завтрашнему вечеру. Я готовлюсь к сложной импровизации. – Последняя фраза была сказана без намека на юмор. Органист гордо вышел вон, оставив Клода и старика наедине.
– Трудно починить? – спросил юноша.
– Всю ночь придется работать, – ответил старик, тяжело вздыхая. Он все еще не отдышался после нагнетания воздуха.
Клод молчал до тех пор, пока старик не сказал:
– Приглашаю составить мне компанию, если это тебе подходит. – Сказанное прозвучало больше как просьба, нежели как предложение, и Клод согласился. Ему тоже не хотелось оставаться одному.
Дружеское общение скоро переросло в содействие. Клод помогал, чем мог – проверял, пригонял, настраивал. Старик, довольный тем, что к нему относятся серьезно, рассказывал об инструменте, описывая в деталях многочисленные мехи, трубы для прохождения воздуха, буксиры и клавиатуры. Клод делился собственными наблюдениями.
Орган и часы – разве есть на свете более сложные механизмы? И Клод, и старик, оба говорили о тонкостях их любимых предметов и в конце концов после дружеского спора пришли к тому, что лучший Ърган вводит в оцепенение, как и хорошие часы, а лучшие часы звучат подобно органу.
Починка продолжалась, как и предсказывал старик, целую ночь, и все это время Клод слушал, задавал вопросы, помогал и наблюдал. Он говорил об Ойлере, о Бернулли и об уравнении движения, надеясь получить моральную поддержку, в которой ему было отказано после лекции.
Впрочем, старика эти речи не впечатлили.
– Забудь про всех этих новомодных ученых. Тебе лучше послужат хорошие инструменты. Разве не понимаешь, что мало знать, почему пар поднимается от горячего яблочного пирога? От этого ты не станешь кондитером. Тебе нужны умелые руки, хороший рецепт и правильная печь. Вот и все. Что касается звуков, дело тут не в уравнении движения, а в уравнении эмоций, именно они не дают тебе пробраться к источнику красоты.
Эти слова взволновали Клода. Старик говорил как аббат.
Остаток ночи они беседовали о различных регистрах органа. Клод останавливался возле каждого, спрашивая название и технику изготовления. К тому времени, когда все поломки были вычислены и исправлены, юноша окончательно решился создать нечто такое, о чем все вокруг говорили как о невозможном. Он сможет сделать механизм, интригующий и обольщающий людей. Сие творение поднимет его на ступень выше к достижению поставленной аббатом цели – преодолению границ человеческих возможностей.
– Вот в чем была проблема, – сказал старик, указывая на один из регистров. Клод посмотрел на инициалы, вырезанные у основания.
– Что означает V.H.?
– Vox humana, – ответил старик.
Мягкая улыбка осветила лицо Клода. Он вошел в церковь, сопровождаемый мрачными настроениями реквиема, а покидал ее на высоких нотах благодарственного молебна, божественного гимна высшей похвалы – в то утро юноша наконец прозрел.
34
Время шло. Своей многозначностью эта фраза особенно раздражает часовщиков, ведь они ненавидят любые неточности. Только именно это абсолютно точно происходило с Клодом и его друзьями. Без всяких эксцессов или событий время шло.
Ливре, защищая финансовые связи «Глобуса» с мадам Хугон, оставил Клода в покое. Торговец проверял гроссбухи, пришивал к ним все новые сведения о незаконных сделках и заботился о здоровье, что действительно ему помогало.
Извозчик продолжал ездить по маршруту Лион – Париж и Париж – Лион, постоянно находя объездные пути в соответствии со своими гастрономическими потребностями. В одном из таких путешествий он открыл для себя отличный рецепт зарезанной и быстро зажаренной на рашпере птицы, который был включен в меню мадам В., а позже опубликован в «Кулинарной книге бюргера» (ее издали в Голландии в 1788 году).
Плюмо работал сразу над дюжиной проектов, заканчивая некоторые из них и оставляя другие незавершенными. Когда позволяли финансы, он публиковал какую-нибудь из книг, отличающуюся особенно замысловатой конструкцией. Его новый утопический роман, действие которого разворачивалось на острове Ксанас, был неплохо принят читателями сразу после публикации. В нем Плюмо рассказывал об обществе гермафродитов – поборников равноправия, которые освобождались от сексуального напряжения, обслуживая себя самостоятельно без всякого стыда. Критика сделала этот роман скандально популярным, хотя лишь до тех пор, пока другая скандально популярная книжка не появилась несколько недель спустя. Плюмо также трудился над еще одним проектом, о котором, как это ни странно, предпочитал молчать. Иногда он говорил Клоду: «Ты будешь первым, кто узнает об этом, когда я закончу».
Пьеро продолжал набивать чучела. Однажды, когда он работал над фазаном, ему удалось усовершенствовать технологию наложения черного перца – консервирующей пасты, столь любимой английскими орнитологами. (Его секрет заключался в следующем: он добавлял молотые, а не цельные зерна.)
Турне подвергся очередной атаке Бешеной Вдовы, еще более серьезной, чем нападения сорок первого и пятьдесят первого годов, хотя и не такой ужасной, как в восьмидесятом. Через дальнего родственника Клод узнал, что Фиделита отказалась от помолвки с Роша. Вот только с каким Роша – родственник не уточнял. Он также сообщил, что графа Турнейского преследуют многочисленные адвокаты, банкиры и торговцы, все требуют от него денег. Старик, бывший аббат, совсем перестал заниматься исследованиями. Клод почти пожалел этого мужчину, которого так любил когда-то, а теперь презирал.
Другая новость, менее ясная, дошла до юноши чуть ли не случайно. Гуляя по издательскому кварталу, Клод наткнулся на книгу под названием «Искусство цистотомии», чопорно переплетенный фолиант, автором которого оказался Адольф Стэмфли. Полистав том, Клод обнаружил на третьей странице родинку короля Людовика. Ее изображение помещалось сразу после пули размером со сливу, извлеченной из ноги солдата (того самого, что сражался на полях битвы Фландрии).
Время шло, и это касалось даже Александры. После лекции о механическом воспроизведении звуков она редко приглашала домой «своего Херувимчика». Рандеву в Пале-Руаяле случались все реже и реже. Любовники почти не «читали» друг другу, да и отдельные нечастые встречи происходили в агрессивной тишине. Часто свидания назначались, а госпожа не приходила. Единственным утешением было то, что она не забывала платить Ливре, и потому время Клода по-прежнему принадлежало ему самому.
Когда Клод спрашивал Александру, почему их отношения изменились, она просто неясно извинялась, иногда ссылаясь на постоянный сплин, иногда на юридические обстоятельства – какие, правда, она отказывалась объяснять.
Клод чувствовал, что это его лекция расстроила ее, и однажды он спросил об этом напрямую.
– Это смешно, – ответила Александра. – Почему я должна отрицать то, чего не понимаю?
– Действительно, почему?
Чтобы опровергнуть обвинения, мадам Хугон вручила Клоду крупную сумму денег со словами:
– Вот держи. Мастери все, что хочешь, мой маленький друг-механик. За это время я оправлюсь.
Клод взял деньги, оправдывая себя тем, что так он продемонстрирует всем свои таланты и личностные достоинства. На одном из f?te с друзьями, после того как Пьеро и извозчик бурно поспорили о правильном приготовлении озерной трески (один выступал за льняное масло, перец и квасцы, второй – за масло и фенхель), Клод сообщил о своих планах.
– Я буду достраивать чердак, – сказал он. Когда его начали расспрашивать, юноша отказался что-либо объяснять. Частью денег, что ему дала Александра, Клод расплатился за ужин. Затем он пошел к закладчику, которому продал свои инструменты в самом начале ученичества. Ломберного столика там уже не было, однако остальные предметы интерьера, которые Клод запомнил – жетончики в публичный дом и подержанные ружья, – еще находились на местах, будто совсем отчаявшись. Когда Клод входил, его сердце учащенно забилось в груди.
Инструменты не продали. В действительности очень небольшая часть вещей в ломбарде переходила к новым хозяевам с выгодой для закладчика. Клод с радостью заплатил за инструменты сумму, намного превышающую ту, что в свое время выдали ему, и покинул заведение в крайне приподнятом настроении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
– Это возможно, да только у меня здесь нет необходимого оборудования.
Граф расстроился.
– А как насчет птицы? – подошла очередь Куртюа подать голос.
– Какой именно?
– Не имеет значения.
– Хорошо. Если вы одолжите мне свои часы. – Куртюа передал ему свой репетир. – Представьте себе ласточку, охотящуюся за насекомыми. Вы услышите ее полет, завершившийся щелчком клюва. – Клод заставил вибрировать тонкую полоску металла и затем захлопнул часы, точно имитируя звук кормления.
Владелец паноптикума нехотя кивнул.
Клод вернулся к своей речи:
– Позвольте, я повторюсь. Если у человека есть слух, терпение и средства, он может инструментировать уханье совы, зов зайчихи в период течки, топот задних лап кролика, рев стада оленей. Только это элементарно. При помощи машин можно извлечь и более сложные звуки.
Ливре кашлянул изо всех сил, и Клод знал, что он это сделает.
– Я могу воспроизвести даже этот звук!
– Что? Кашель? – Ливре хохотнул.
– Да. И не один. Я записал не меньше шестнадцати различных кашлей, из них смог сымитировать девять. Классический кашель может быть легко изображен с помощью драчёвого напильника, если пилить им мокрую сосну. Другие кашли сложнее. Сухой кашель бондаря, мышьяковый – господина Карли-Рубби, – Клод кивнул Пьеро, – и надсадный кашель моего учителя, сопровождающийся присвистом, исходящим из верхних дыхательных путей, и одышкой, – все это требует более замысловатых инструментов.
Клод вновь обратился к жидкостям и трубкам. Через несколько секунд давление в его ручном кашлеимитаторе поднялось, и тот издал сначала тихое бормотание, затем высокое бульканье, щелчок, затем удушливый кашель и наконец знаменитое клокотание Ливре.
– Смысл этого упражнения в том, что механик, обладающий натренированным слухом, может создать богатый репертуар немузыкальных звуков. В Женеве есть мастера, которым удалось воспроизвести пение коноплянки при помощи одних только часов с модифицированным ходом. Как и они, я предпочитаю реальные доказательства, а не пустые размышления и теории. Вот почему надеюсь, что эти грубые инструменты вдохновят вас на изготовление более тонких конструкций.
Кроме Пьеро и Плюмо, все в зале захихикали. Господин Куртюа, может, и заинтересовался бы делом, если бы мог взять шефство над изобретателем. Увы, он не мог. А граф Корбрейский не оказался достаточно умен, чтобы оценить открывшиеся возможности, – для его убеждения потребовалось бы слишком много времени. Ливре, естественно, отнесся ко всему скептически. Оставалась только Александра. И ее реакция огорчила Клода больше всего.
– Я не совсем поняла, что ты тут говорил, но у меня есть вопрос. Зачем тебе понадобилось воспроизводить звуки природы? Разве тебе недостаточно пения самой коноплянки?
Клод не мог предложить достойного ответа на вопрос, так как это угрожало всему его мировоззрению.
Лекция закончилась. Никаких предложений о поддержке не последовало. Александра покинула магазин, как и пришла – одна. Она высмеяла Клода или по меньшей мере не поверила в него. Его музе недостало веры. Клод сдался бы окончательно и бесповоротно, если бы не повстречал в тот вечер одного старика.
Вычистив «Тайны», то есть вытерпев еще одно унижение, которое Ливре с удовольствием присовокупил к провалившейся лекции, Клод покинул «Глобус», пребывая в состоянии всепоглощающей тоски. Он скрылся на своем чердаке, где расстелил по полу тетради. В течение нескольких часов Клод истязал себя рисунками, выполненными в лучшие времена его жизни, пастельными и карандашными изображениями физических недостатков старшей сестры, поместья, чучела на дороге, чудесных механических часов. В его набросках присутствовала жизненная стойкость, которой теперь ему недоставало. Капля пота упала со лба Клода и оставила грязный след на автопортрете.
Чердак угнетал юношу. В поисках спасения он отправился на улицы города. Клод прошел мимо пекаря, несущего корзину с булочками, и мимо фонарщика, тащившего по камням мостовой свой шест. Поворачивать было некуда, и Клод вступил на паперть церкви Святого Севериана. Он сделал это не из внутренней необходимости, а потому, что надеялся найти прохладу в стенах здания. По крайней мере так он себе сказал. Клод помедлил, прежде чем перекреститься. Он не мог исполнять ритуалы, над которыми его учили смеяться. Юноша прошел мимо молодого священника, который выставлял в ряд свечки ценой в пять су каждая. Две женщины, преклонившие колена в нише, перебирали четки и бормотали «Отче наш». Небольшая группка торговцев, как и Клод, нашла здесь спасение от жары. Они тайком играли в карты, сидя в дальней нише.
Клод преклонил колени. Пот, от которого щипало спину, высох. Он закрыл глаза и прислушался. Юноша услышал, как молодой священник скребет щеткой, удаляя воск с каменного пола, услышал траурное бормотание кающихся грешниц, щелканье четок, ритмичное подметание, шорох игральных карт.
Заиграл орган, и все собравшиеся в церкви погрузились в музыку заупокойной мессы. Александра бы сейчас выдала пустое критическое замечание по поводу гармонии, но для Клода музыка была даже не прекрасна, а просто чудесна. Остальные прихожане согласились бы с ним. Выскабливание, подметание, щелканье четок, шелест карт – все затихло. Когда импровизированный концерт закончился, Клод поднялся по спиральной лестнице в комнату, где располагался орган, чтобы выразить свою благодарность исполнителю. Он подошел к занавеске и обнаружил, что торжественные звуки органа сменились пронзительными ругательствами органиста; он жаловался подмастерью – мужчине, кстати, уже преклонного возраста.
– Почини трубы и педали к завтрашнему дню, ты слышишь меня?! – ревел органист.
Старик не мог не слышать. Он почтительно поклонился. Органист заладил дальше:
– Очень важно, чтобы все было сделано к завтрашнему вечеру. Я готовлюсь к сложной импровизации. – Последняя фраза была сказана без намека на юмор. Органист гордо вышел вон, оставив Клода и старика наедине.
– Трудно починить? – спросил юноша.
– Всю ночь придется работать, – ответил старик, тяжело вздыхая. Он все еще не отдышался после нагнетания воздуха.
Клод молчал до тех пор, пока старик не сказал:
– Приглашаю составить мне компанию, если это тебе подходит. – Сказанное прозвучало больше как просьба, нежели как предложение, и Клод согласился. Ему тоже не хотелось оставаться одному.
Дружеское общение скоро переросло в содействие. Клод помогал, чем мог – проверял, пригонял, настраивал. Старик, довольный тем, что к нему относятся серьезно, рассказывал об инструменте, описывая в деталях многочисленные мехи, трубы для прохождения воздуха, буксиры и клавиатуры. Клод делился собственными наблюдениями.
Орган и часы – разве есть на свете более сложные механизмы? И Клод, и старик, оба говорили о тонкостях их любимых предметов и в конце концов после дружеского спора пришли к тому, что лучший Ърган вводит в оцепенение, как и хорошие часы, а лучшие часы звучат подобно органу.
Починка продолжалась, как и предсказывал старик, целую ночь, и все это время Клод слушал, задавал вопросы, помогал и наблюдал. Он говорил об Ойлере, о Бернулли и об уравнении движения, надеясь получить моральную поддержку, в которой ему было отказано после лекции.
Впрочем, старика эти речи не впечатлили.
– Забудь про всех этих новомодных ученых. Тебе лучше послужат хорошие инструменты. Разве не понимаешь, что мало знать, почему пар поднимается от горячего яблочного пирога? От этого ты не станешь кондитером. Тебе нужны умелые руки, хороший рецепт и правильная печь. Вот и все. Что касается звуков, дело тут не в уравнении движения, а в уравнении эмоций, именно они не дают тебе пробраться к источнику красоты.
Эти слова взволновали Клода. Старик говорил как аббат.
Остаток ночи они беседовали о различных регистрах органа. Клод останавливался возле каждого, спрашивая название и технику изготовления. К тому времени, когда все поломки были вычислены и исправлены, юноша окончательно решился создать нечто такое, о чем все вокруг говорили как о невозможном. Он сможет сделать механизм, интригующий и обольщающий людей. Сие творение поднимет его на ступень выше к достижению поставленной аббатом цели – преодолению границ человеческих возможностей.
– Вот в чем была проблема, – сказал старик, указывая на один из регистров. Клод посмотрел на инициалы, вырезанные у основания.
– Что означает V.H.?
– Vox humana, – ответил старик.
Мягкая улыбка осветила лицо Клода. Он вошел в церковь, сопровождаемый мрачными настроениями реквиема, а покидал ее на высоких нотах благодарственного молебна, божественного гимна высшей похвалы – в то утро юноша наконец прозрел.
34
Время шло. Своей многозначностью эта фраза особенно раздражает часовщиков, ведь они ненавидят любые неточности. Только именно это абсолютно точно происходило с Клодом и его друзьями. Без всяких эксцессов или событий время шло.
Ливре, защищая финансовые связи «Глобуса» с мадам Хугон, оставил Клода в покое. Торговец проверял гроссбухи, пришивал к ним все новые сведения о незаконных сделках и заботился о здоровье, что действительно ему помогало.
Извозчик продолжал ездить по маршруту Лион – Париж и Париж – Лион, постоянно находя объездные пути в соответствии со своими гастрономическими потребностями. В одном из таких путешествий он открыл для себя отличный рецепт зарезанной и быстро зажаренной на рашпере птицы, который был включен в меню мадам В., а позже опубликован в «Кулинарной книге бюргера» (ее издали в Голландии в 1788 году).
Плюмо работал сразу над дюжиной проектов, заканчивая некоторые из них и оставляя другие незавершенными. Когда позволяли финансы, он публиковал какую-нибудь из книг, отличающуюся особенно замысловатой конструкцией. Его новый утопический роман, действие которого разворачивалось на острове Ксанас, был неплохо принят читателями сразу после публикации. В нем Плюмо рассказывал об обществе гермафродитов – поборников равноправия, которые освобождались от сексуального напряжения, обслуживая себя самостоятельно без всякого стыда. Критика сделала этот роман скандально популярным, хотя лишь до тех пор, пока другая скандально популярная книжка не появилась несколько недель спустя. Плюмо также трудился над еще одним проектом, о котором, как это ни странно, предпочитал молчать. Иногда он говорил Клоду: «Ты будешь первым, кто узнает об этом, когда я закончу».
Пьеро продолжал набивать чучела. Однажды, когда он работал над фазаном, ему удалось усовершенствовать технологию наложения черного перца – консервирующей пасты, столь любимой английскими орнитологами. (Его секрет заключался в следующем: он добавлял молотые, а не цельные зерна.)
Турне подвергся очередной атаке Бешеной Вдовы, еще более серьезной, чем нападения сорок первого и пятьдесят первого годов, хотя и не такой ужасной, как в восьмидесятом. Через дальнего родственника Клод узнал, что Фиделита отказалась от помолвки с Роша. Вот только с каким Роша – родственник не уточнял. Он также сообщил, что графа Турнейского преследуют многочисленные адвокаты, банкиры и торговцы, все требуют от него денег. Старик, бывший аббат, совсем перестал заниматься исследованиями. Клод почти пожалел этого мужчину, которого так любил когда-то, а теперь презирал.
Другая новость, менее ясная, дошла до юноши чуть ли не случайно. Гуляя по издательскому кварталу, Клод наткнулся на книгу под названием «Искусство цистотомии», чопорно переплетенный фолиант, автором которого оказался Адольф Стэмфли. Полистав том, Клод обнаружил на третьей странице родинку короля Людовика. Ее изображение помещалось сразу после пули размером со сливу, извлеченной из ноги солдата (того самого, что сражался на полях битвы Фландрии).
Время шло, и это касалось даже Александры. После лекции о механическом воспроизведении звуков она редко приглашала домой «своего Херувимчика». Рандеву в Пале-Руаяле случались все реже и реже. Любовники почти не «читали» друг другу, да и отдельные нечастые встречи происходили в агрессивной тишине. Часто свидания назначались, а госпожа не приходила. Единственным утешением было то, что она не забывала платить Ливре, и потому время Клода по-прежнему принадлежало ему самому.
Когда Клод спрашивал Александру, почему их отношения изменились, она просто неясно извинялась, иногда ссылаясь на постоянный сплин, иногда на юридические обстоятельства – какие, правда, она отказывалась объяснять.
Клод чувствовал, что это его лекция расстроила ее, и однажды он спросил об этом напрямую.
– Это смешно, – ответила Александра. – Почему я должна отрицать то, чего не понимаю?
– Действительно, почему?
Чтобы опровергнуть обвинения, мадам Хугон вручила Клоду крупную сумму денег со словами:
– Вот держи. Мастери все, что хочешь, мой маленький друг-механик. За это время я оправлюсь.
Клод взял деньги, оправдывая себя тем, что так он продемонстрирует всем свои таланты и личностные достоинства. На одном из f?te с друзьями, после того как Пьеро и извозчик бурно поспорили о правильном приготовлении озерной трески (один выступал за льняное масло, перец и квасцы, второй – за масло и фенхель), Клод сообщил о своих планах.
– Я буду достраивать чердак, – сказал он. Когда его начали расспрашивать, юноша отказался что-либо объяснять. Частью денег, что ему дала Александра, Клод расплатился за ужин. Затем он пошел к закладчику, которому продал свои инструменты в самом начале ученичества. Ломберного столика там уже не было, однако остальные предметы интерьера, которые Клод запомнил – жетончики в публичный дом и подержанные ружья, – еще находились на местах, будто совсем отчаявшись. Когда Клод входил, его сердце учащенно забилось в груди.
Инструменты не продали. В действительности очень небольшая часть вещей в ломбарде переходила к новым хозяевам с выгодой для закладчика. Клод с радостью заплатил за инструменты сумму, намного превышающую ту, что в свое время выдали ему, и покинул заведение в крайне приподнятом настроении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51