что, если Ваула с ее извращенным сознанием успела позвонить Лукасу и сообщить ему, что его жена раскатывает с каким-то мужчиной? Тогда это объясняет, отчего он пропустил игру в покер, хотя рано ушел из ресторана. И неудивительно, что Марсель ничего не знает. Как мог Лукас с его гордостью рассказать Другому мужчине, что собирается выслеживать неверную жену? И хотя Иоланда была убеждена, что Лукас не покончил бы с собой по подобной причине, она тем не менее почти убедила себя, что, поставив в темноте машину, он дожидался ее возвращения домой, чтобы проверить сообщение Ваулы. Разве не он сказал ей когда-то, что Даниель Бушар в нее влюблен? И когда он увидел, как она выходит из машины Даниеля (не надо забывать, что в последнее время он находился в удрученном состоянии, из-за своего возраста), он решил, что жена обратила свой взгляд на более молодого мужчину. И ее любимый муж закрылся в гараже, восемнадцатью футами ниже супружеской постели, выпил снотворное и включил двигатель…
Ей стало так плохо от сознания собственной вины, что, когда в вестибюль больницы вошел Марсель Пера, ее первым побуждением было спрятаться. Она быстро направилась к дверям, ведущим в коридор. Но тут же поняла, что прятаться ей предстоит теперь всю жизнь: Лукаса знало и любило множество людей, и она не сможет выйти на улицу без того, чтобы не столкнуться с кем-то из них. Даже если Лукас выживет и никому не расскажет о причине, которая привела его к самоубийству, она не сомневалась, что Ваула уж непременно оповестит об этом всех, даже ее школьных коллег. Едва она прошла в дверь, как ее окликнул врач. Оказывается, он в это время разговаривал с Алексом и Ирен, и она не заметила его за широким торсом зятя. Машинально Иоланда взглянула на дочь – Ирен закрыла лицо руками. Алекс угрюмо смотрел в пол. Как и Марсель. Когда Иоланда снова посмотрела на врача, ее сердце билось в груди так отчаянно, словно он наставил на нее пистолет. Все вокруг куда-то поплыло, все мысли и сердитые слова Ирен вытеснил из головы странный шум.
– Пожалуйста, сядьте, – попросил врач.
В помещении вдруг стало тихо, словно все замерли, приготовясь увидеть, что сделает она в ответ на то, что собрался сообщить ей врач. Даже селектор умолк, превратившись в слух.
Она не села, а вместо этого заговорила. Чтобы предупредить неизбежное, а может быть, даже изменить его, она заговорила первой и произнесла с бешено бьющимся сердцем:
– Он не может вот так взять и умереть. Сначала он должен узнать правду.
36
Теперь его окружала кромешная тьма. И абсолютная тишина. Итак, он умер? Лукас провел руками по телу, проверяя, на месте ли отдельные его части. Когда дошел до головы, то обнаружил, что она по-прежнему лежит на женских коленях. Он поднял взгляд.
Женщина ласково улыбнулась ему, склонив к нему лицо.
– Я умер?
– Пока нет.
Лукас сел. Она успела распустить волосы и теперь с нетерпением ждала, чтобы он причесал ее. Но Лукас был так потрясен своим последним свиданием с Зефирой, что больше не мог думать ни о чем другом.
– Жестокая, бессердечная ведьма! – воскликнул он. – После того как она отравила все мои воспоминания и настроила против меня дочь, она и до жены моей добралась и заявила ей: «Он мой». И еще назвала меня трусом! После того как я рисковал жизнью, чтобы повиниться перед ней же. Ну и дурак я! Не только потерял единственного человека, который меня любил и защитил бы память обо мне, – теперь мои внуки, правнуки и праправнуки будут помнить меня как труса, который принес горе семье из-за семнадцатилетней стервы. И зачем только я принял ту таблетку! Почему по дороге домой не налетел на столб? По крайней мере, моя жена поплакала бы надо мной. А друзья и знакомые сказали бы обо мне только добрые слова, как о человеке, который погиб по пути домой, переутомившись на работе. А моя дочь не стала бы проливать горькие слезы над телом мужа и плевать на мое.
Он повернулся к женщине. Она откинулась на спинку кровати и глядела на гребешок, который держала в руках. Глаза ее, еще минуту назад светившиеся радостью и нежностью, теперь переполняла печаль.
– Я думал, вы можете защитить меня от мертвых, – сказал он ей, не сознавая того, что страдает не столько от слов Зефиры, сколько оттого, что она произнесла их перед его женой и дочерью. – Почему же вы этого не сделали? Я заставил бы эту ведьму вернуть все то, что она у меня отняла.
Мысль о том, что женщина могла помочь ему, но не помогла, постепенно все больше распаляла его.
– Вы испугались, что, раскусив эту ведьму, я вернусь к жене? Неужели все вы, мертвые, одинаковы? Думаете только о себе! Или чужие страдания вас забавляют? Не так ли? Вы таким образом развлекаетесь? Тем, что преследуете и мучаете живых? Подумать только, теперь я застрял тут, с вами!
Он замолчал, чтобы перевести дыхание, однако далеко еще не успокоенный.
– Иди, – выговорила женщина глухо, продолжая глядеть на гребешок. – Тебе еще предстоят дела.
Он все смотрел на нее. Если бы только завладеть ее гребешком. С его помощью он сделал бы то, что собирался сделать, и успел бы вернуться назад в тело, чтобы восстановить свою репутацию.
– Вы одолжите мне гребешок?
Она отрицательно покачала головой.
– Я верну вам его. Честное слово. Принесу назад и расчешу вам волосы. Это последняя просьба умирающего.
Она снова покачала головой. Как видно, тут никто не может получить желаемого без борьбы, даже если он при последнем издыхании. Лукас попробовал зайти с другой стороны:
– Вы правы, сделанного не изменишь. Я не в силах ничего поправить. Пора мне это понять.
И он откинулся на спинку кровати рядом с ней. Дождь за окном перестал, и между бегущими по небу облаками он разглядел полную луну, которая вставала над горизонтом.
– Простите мне мои злые мысли и обвинения. Я сейчас не в силах взвешивать свои слова, как подобает. Мне причинили боль. А когда сердце страдает, ничто не может заставить его послушаться голоса рассудка, и мы позволяем нашим несчастьям ослеплять нас даже в предвидении счастья. Больше этого не повторится. Я не позволю этой маленькой ведьме отнять у меня еще и вас. Иоланде я все сумею объяснить во сне. И я очень надеюсь, что Ирен быстро справится со своим горем, найдет другого мужа и станет вспоминать только хорошее.
Он помолчал.
– Вы еще хотите, чтобы я расчесал вам волосы?
Она не ответила, вытащила из гребешка застрявшие волосы Лукаса и подбросила их в воздух, ближе к правому окну. Они вместе наблюдали, как волосы вылетели в окно, затрепетали на ветру, словно бабочка, затем пролетели мимо среднего окна, затем мимо левого, по пути пересекая лунные лучи.
– Как красиво, – вымолвил Лукас, решив, что она чистит гребешок, перед тем как дать ему.
Женщина молча удалила оставшиеся волосы. И снова они смотрели, как пучок волос, подброшенный в воздух, выплывает в окно справа от кровати, подхваченный бризом плывет мимо среднего окна, затем мимо последнего, пересекая полосы лунного света.
Он положил руку на гребешок:
– Давайте я расчешу вам волосы.
Но ее пальцы сжимали гребешок так сильно, что он не сумел его забрать.
– Ну пожалуйста, дайте мне причесать вас, и помиримся.
Лукас потянул гребешок снова, и на этот раз с такой силой, что он переломился пополам.
Женщина ахнула.
– Простите! – воскликнул Лукас. – Я починю. Только не плачьте.
Он хотел взять ее руки и поцеловать их, но тут пришла его очередь ахнуть – руки женщины сделались холодными, как мрамор. Он заглянул ей в лицо – оно тоже стало мраморным. На ресницах застыли две слезинки, яркие и твердые, как жемчуг.
– Что же я наделал?
Он провел половинкой гребешка, которая осталась у него в руках, по мраморным волосам, надеясь, что это вернет ей жизнь, но это не дало результата. Тогда он попытался достать вторую половинку гребешка из мраморных пальцев, чтобы причесать ее двумя половинками, и снова безуспешно.
– Будь ты проклята, Зефира! Ты даже мое последнее пристанище умудрилась разрушить и отяготила мою совесть новой виной! Ну почему я не расчесал ей волосы, когда она об этом просила! – Он сокрушенно покачал головой. – Как я в мои годы мог позволить семнадцатилетней девчонке так себя одурачить? То-то она небось сейчас злорадствует.
Кипя гневом, он встал с кровати.
– Неужели мщению нет пределов? Какая ей радость – мучить человека, который не может ей отплатить? Нет, подлость все же небезгранична. А вот ты, Зефира, подлое и жестокое создание. Иначе вместо того, чтобы тратить время на измышление новых пакостей, от которых пострадало столько ни в чем не повинных людей, лучше воспользовалась бы своей властью, чтобы найти новую могилу для твоего бедного отца!
Он уставился в окно.
– Ничего, всему свое время. Мы еще посмотрим, кто здесь трус! Вот умру и тоже получу такие возможности, как у тебя. Помяни мое слово – я не успокоюсь до тех пор, пока не отомщу тебе за все сполна.
Так бы он изливал душивший его гнев до самой смерти, если бы не заметил вдруг, что пучок волос колышется в воздухе в проеме левого окна.
Что за странность? И второй пучок волос тоже до сих пор здесь?
Он оглянулся, ища его глазами, и невольно ахнул.
37
За окнами из темноты выплывала плоскодонная баржа, и на ней стояли две фигуры: одна на корме у руля, вторая на носу, и она указывала на пучок волос Лукаса. Первый силуэт определенно принадлежал мужчине. А второй – женщине. Ее голову венчала корона пышных кудрей. Когда баржа поравнялась с окнами, она подалась вперед, словно пытаясь заглянуть внутрь мавзолея. Лукас почувствовал ее ищущий взгляд и попятился.
Знала ли та женщина, что его волосы станут виться перед окнами и послужат маяком? Если да, то почему она бросила их? За то, что он так и не расчесал ей волосы? Она-то наверняка знала, что он беззащитен перед Зефирой, пока жив.
Баржа плыла мимо окон, метрах в семи от них. Пока Лукас тихо стоял на месте, Зефира подняла фонарь и помахала им, словно желая привлечь внимание того, кто, невидимый для нее, находился в глубине мавзолея.
Лукас шагнул вперед – посмотреть, что такое она хотела ему показать.
У ее ног лежали два тела – мужское и женское, грудные клетки у них были вскрыты, и в каждой билось живое трепещущее сердце. Он взглянул им в лица и в тишине могилы решил, что сходит с ума. Мужчина был его зять, женщина – Джуди Йамада.
Неужто это тоже дело рук Зефиры? Должно быть, она опасалась обитательницы мавзолея и ее могущества. Не подозревая, что та превратилась в камень, и желая оторвать от нее Лукаса, она выловила тела из моря и каким-то образом заставила их сердца биться. Несомненно, для того, чтобы он поверил, будто они еще живы, и поспешил им на помощь.
А если это не уловка? И они на самом деле живы? А он-то думал, что самое худшее с ним уже случилось. Чего же еще ей от него надо? Она погубила его жизнь, разрушила воспоминания – неужели она настолько непримирима, что хочет отнять у него еще и самоуважение, и рассудок? Но какая ей польза, если он утратит рассудок? Невозможно бороться с человеком, у которого не осталось ни надежд, ни воспоминаний, ни страхов. Всего того, что как раз и питает власть мертвых над живыми. Всего того, на что она его поймала. Это сказала ему та женщина, и была права.
Неожиданно Лукас улыбнулся. Он все еще был жив и потому беззащитен, и все-таки он улыбался. Он понял, в чем он сильнее своей преследовательницы: ему только и нужно, что заставить ее считать, будто она уже над ним не властна. Она наверняка догадалась, что он не может вычеркнуть ее из своих мыслей усилием воли. Но что, если он притворится, будто не узнает ее, поскольку слегка тронулся умом? Это было рискованно, но разве у него оставался выбор? Что же – пассивно дожидаться смерти? Смерть могла Дать ему равные с Зефирой возможности, но тогда ведь он не сможет вернуться в свое тело и вернуть к жизни Алекса и Джуди. Чего ждала от него та женщина, когда пускала его волосы по ветру? Он повернулся к ней, ища ответа. Но ответить она могла ему только молчанием – взгляд ее теперь навечно был прикован к сломанному гребешку.
38
Собаки по-прежнему сидели у входа в мавзолей. Увидев выходящего Лукаса, они оскалились и зарычали, пуская слюни. Но он не мог повернуть назад и переждать, пока они не уйдут. Они уйдут, только когда он испустит последний вздох.
Ветер стих, зато сильно похолодало. В воздухе пролетали редкие снежинки. Это навело его на мысль.
Лукасу необходимо было попасть на баржу. Но он решил, что не стоит делать вид, будто он бежит к ней, ища спасения от собак. Зефира снова с удовольствием обзовет его трусом. Вообще нельзя показывать, что он ее видит. Притворившись, что не замечает баржи, он воскликнул:
– Ах, вот и цветы миндаля – чтобы украсить волосы моей любимой!
И принялся бегать взад-вперед, вскидывая руки в воздух и пытаясь поймать проплывающие в нем сне – жинки. Собаки с лаем стали хватать его за пятки, призывая к порядку. А он между тем думал: «Как же низко я опустился! Валять такого дурака в мои-то годы, чтобы одурачить семнадцатилетнюю девчонку!»
И вскоре Лукас оказался у самой воды и, не выказав ни малейшего удивления или интереса, спросил:
– Эй, нет ли у тебя корзинки?
Зефира озадаченно посмотрела на него. Она явно ждала, что он станет умолять пощадить этих двоих, которых она захватила в заложники. Но Лукас даже не смотрел в их сторону.
– Да, есть, – ответила она после паузы. – Иди сюда и возьми.
– Спасибо, спасибо, – забормотал он, входя в воду.
Позади раздался разочарованный лай.
– Я возьму самую большую, – приговаривал Лукас, карабкаясь на борт баржи. – У моей любимой такие длинные волосы. На них уйдет масса цветков миндаля!
Зефира нахмурилась. А он, напротив, улыбнулся.
– Где же корзинка?
– Поплыли! – сказала Зефира, еле сдерживая злость.
Баржа тронулась вперед, и Лукас перестал улыбаться.
– Нет! Я должен вернуться к моей любимой. Пожалуйста, дай мне корзинку и отпусти. Пожалуйста, – повторил он, топая ногой. – Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста.
– Заткнись! – крикнула Зефира, выйдя из себя.
Лукас сразу сник и жалобно всхлипнул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20