Едва я
кончила скорбное возлияние, как вся ватага сестер кинулась на
меня, как толпа людоедов. Я подчинялась всем их капризам,
принимала самые отчаянные позы безудержного сладострастия и,
наконец, завершив все непристойным танцем, была провозглашена
непобедимой.
Невзирая на мое изнурение, одна маленькая монахиня, более
живая, более миловидная и даже более искусная чем
настоятельница, взяла меня к себе в постель. Это была самая
гениальная трибада, какую мог сотворить ад. Я почувствовала
такую подлинную телесную страсть, что мы потом были почти
неразлучны во время великих ночных фантастических случений".
Фанни: "где они происходили?"
Гамиани: "в огромном зале, где гений искусства соединялся с
духом разврата. В него вели две гигантские двери, затворяющиеся
по восточному, богато украшенные занавесками, шитыми золотом и
разрисованными тысячью арабесок. Стены покрывал темно-синий
бархат в рамках из лимонного дерева с резьбой. В промежутках
стояли огромные зеркала, во всю высоту от пола до потолка. Во
время оргиястических действий толпы беснующихся монахинь
отражались в зеркалах! Подушки и диваны заменяли собой стулья,
помогая страстным играм и подчеркивая бестыдства поз. Двойной
ковер тончайшей работы покрывал собой весь пол. На нем были
вытканы с изысканным подбором красок, двадцать сладострастных
групп в бесовых, бестыдных положениях, раздражавших даже самые
угасшие желания. Картины потолка бросали взорам картины
безумного разврата. Я навсегда запомнила изображение таиды,
пылко и страстно терзаемой карибантом. Никогда я не могла
смотреть на эту картину без того, чтобы не почувствовать
вкипающей во мне похоти.
Фанни: "о, каково должно быть это сладостное зрелище!"
Гамиани: "прибавь ко всей роскоши этой обстановки опьяняющий
запах духов, тепловатый и ровный воздух, таинственный и
ласкающий свет, струящийся из шести алебастровых ламп. Все это
рождало в нас нераз'яснимое очарование, смешанное с
беспокойством желаний, с чувственными снами наяву. Это было
светило гарема с его тайными наслаждениями, с его невыразимой
истомой".
Фанни: "как хорошо, как сладко проводить опьяняющие ночи
возле того , кого любишь!"
Гамиани: "несомненно, но любовь охотно бы избрала это место
своим храмом, если бы только безобразная и отвратительная оргия
не превращала его каждый вечер в грязный вертеп".
Фанни: "как же это?"
Гамиани: "с наступлением полуночи сходились туда монахини
одетые в простые черные туники, ярко выделяющие белизну их кожи.
У всех были голые ноги и распущенные волосы. Как по волшебному
мгновенью начиналось священное служение, торжественное и
великолепное. Настоятельница подавала знак и все послушно
повиновались. Затем подавались кушанья и горячительные
возбуждающие напитки. Под их действием разогревались и
румянились бледные лица этих женщин, ослабленные развратом и
холодом. Вакхические пары, возбуждающие приправы разливали по
телу огонь и волновали воображение. Речь оживлялась и
становилась шумной, доходила до скабрезных шуток и безумных
возгласов, разнообразных пений с раскатами смеха, стука графинов
и звонов бокалов. Потом следовал град поцелуев. Губы слипались
с телом, губы слипались с губами. Подавленные вздохи сменялись
словами смертельной истомы, жарким бредом, разливались по
комнате огнем страсти. Вскоре поцелуям недостаточно становилось
губ, век, грудей и плеч. И вот одежды бесстыдно вскидывались к
верху или сбрасывались на пол. Открывались бесподобные зрелища.
Гирлянды женских тел гибких и нежных, сплетенных в быстрых и
медленных касаниях, возбуждали друг друга. Когда нетерпеливым
парам казался слишком далекий миг последней сладости, они
ненадолго удалялись, чтобы собраться с духом. Впившись глазами
друг в друга, глазами полными огня, они состязались в искусстве
соблазна, одна стремилась обольстить другую непристойной позой.
Та, которая побеждала силой жестов и распутством подвергалась
яростному нападению соперницы, которая ее опрокидывала, осыпала
ее дождем поцелуев, душила ее ласками, в'едалась в сладчайшую и
тайную сердцевину ее тела, раскинув ноги так, чтобы самой
испытать тоже. Обе головы исчезали в бедрах. Возникало новое
существо с судорожно бьющимися телами, издающее хрипы
иступленной похоти, за которыми следовали выкрики двойного
наслаждения. "Им сладко, им сладко"- повторяли кругом
отверженные и бросались одна на другую яростнее зверя,
выгоняемого на арену. Торопясь насладиться, они пытались
усиленно и пылко ускорить сладкую минуту. Пара ударялась об
пару, падая на пол бездыханными трупами в сладкой истоме...
Груды голых женских тел в обмороке, в диком беспорядке
освещали первые лучи утреннего солнца".
Фанни: "какое безумие!"! .
Гамиани: "но этого им было мало. Они варьировали без конца.
Без мужчин мы гениально изобретали вычурные позы и способы. Все
приапеи, все пикантные повести древних и новых времен были нам
известны, мы все их превзошли изобретательностью. Эльфан, тидо
и арентино были бедняками перед силой нашей фантазии. Не будем
долго говорить обо всех наших изобретениях, наших хитрых
выдумках, наших тайных напитках, восстанавливающих силы страстей
и дающих нам сладкое утомление. Ты можешь судить об этом хотя
бы потому, что делали каждой из нас для разжигания нашего тела.
Сначала погружали в ванну из горячей крови, чтобы восстановить
крепость телесной силы. Потом испытуемая принимала настойку
кантаридина, ложилась в постель и растирала все тело. Ее
усыпляли гипнозоми, когда сон владел ею, придавали ее телу
соответствующее положение и хлестали ее до кровяных пятен.
Часто даже били палками... Испытуемая пробуждалась среди
пыток... Она поднималась растерянная, смотрела на всех безумным
взглядом и тотчас же у нее начинались ужасные конвульсии.
Шестеро едва могли ее удержать и только лизание собак могло ее
успокоить. Ярость ее утихала медленно. Но если облегчение не
наступало, несчастная становилась грозной и эта жрица громкими
криками требовала осла.
Фанни: "осла? Боже милосердный!"
Гамиани: "да , милая моя, осла! У нас было два хорошо
дрессированных и очень послушных осла: мы ни в чем не хотели
уступать римским девам которые на сатурналиях пользовались этим
средством насладиться до утоления".
При первом же моем испытании я пришла в безумство от вина. Я
свирепо ринулась на скамейку, отвергая обступивших меня
монахинь. В мгновение ока надо мной был повешен осел на ремнях.
Его ужасный тесак тяжело шлепал меня по животу. Я схватила его
обеими руками, наставила к дырке и, пощекотав секунду другую,
попыталась его всунуть туда. Встречными телодвижениями, а также
при помощи пальцев и расширительной мази я скоро завладела пятью
дюймами этого орудия наслаждения. Я попыталась глотнуть
поглубже, но силы оставили меня, и я свалилась. Мне показалось,
что у меня разорвана кожа, что я сломана, четвертована. Это
была боль глухая, удушающая, а к ней медленно присоединялось
сладострастие, жаркое и щекочушее ощущение. Животное
постоянными движениями жестоко меня натирало так, что мой
позвоночник был жестоко расшатан. Моя разгоряченная киприна на
мгновение затрепетала в моих чреслах. О, какое наслаждение! А
потом я почувствовала, как по ней заструился огненный ручей,
капля за каплей, достигая дна самого моего мокровища. Во мне
все струилось и пенилось от любовной игры. Я испустила долгий
крик, чувствуя огромное облегчение. В порыве страсти я
заглотила еще два дюйма насладителя матки. Все рекорды были
побиты! Мои подруги были побеждены! Однако я должна была
придерживать венчик пальцеобразной мышцы, чтобы не вывернуть
матку. Изнуренная болью во всех членах, я думала, что моя
любовная жажда прошла, когда непокладистый засов осла снова0
стал комом и заерзал почти поднимая меня на воздух. Зубы у меня
стиснулись и скрипели, руки повисли как плети вдоль судорожно
сведенных бедер. Вновь побежала буйная струя, заливаяменя
горячим и липким потоком. Мне казалось, что она разлилась по
моим жилам и достигла сердца. Мое тело, поникшее от
чрезмерности этого бальзама, ничего не чувствовало кроме острого
ощущения божества, коловшего сердце, мозг и нервы, шатавшего
суставы, сладко расправляющего все во мне. О, это была
сладчайшая пытка, нестерпимая сладость, рвущая связи жизни,
несущая смерть и опьянение".
Фанни: "какую страсть ты во мне возбуждаешь, Гамиани! Я
скоро не справлюсь с собой. Но все же как ты ушла из этой
обители?"
Гамиани: "а было это так. Однажды, после великой оргии, нам
пришла в голову мысль превратиться в мужчин. При помощи
искуственных приалов (пенисов) мы проткнули друг друга через зад
и бегали вереницей. Я была последним звеном цепи и поэтому,
оседлав сама, была неоседланной. Как же я удивилась, когда
почувствовала себя крепко охваченной голым мужчиной, неизвестно
как очутившимся среди нас. На мой ужасный крик расцепились и
сбежались все монахини и ринулись на несчастного непрошенного
гостя. Каждой хотелось испытать действительный конец после
удовольствия начатого фантастическим подобием...
Он очень быстро устал... Взглянула бы ты только на него,
оцепеневшего, изнемогавшего, с грустно повисшим приалом, и все
знаки его мужской породы показывали себя с самой неприглядной
стороны. У меня было довольно времени, чтобы убедиться в его
ничтожестве, пока дошла до меня очередь отведать этого
побежденного эликсира. И я все таки этого добилась! Улегшись
на этого смертника, всунув ему голову между бедер, я так усердно
принялась сосать его уснувший приал, что он пробудился, красный,
оживший для наслаждений. В свою очередь, ласкаемая проворным
языком мужчины, я скоро почувствовала близость нового
наслаждения. Оно наступило когда я гордо и со сладким чувством
уселась на скипетр, завоеванный мною. Я отдавала и принимала
целые потоки любовной влаги. Она-то и прикончила нашего
мужчину. Поверишь ли, потом все было бесполезно для его
оживления. Но как только монахини поняли, что от него ничего не
добьешься, они без колебаний решили убить его и похоронить в
погребе, боясь, что его болтливость непременно оскандалит
монастырь.
Напрасно я противилась этому злодейскому решению. Через
несколько минут была снята одна лампа и вместо ее глухой петлей
была поднята вверх жертва... Я отвернулась, чтобы не видеть
страшного зрелища... Но вот, к великому изумлению этих безумных
женщин, виселица произвела необычный эффект... Настоятельница,
прельщенная зрелищем полового возбуждения умирающего в петле,
влезает на скамейку и под бешеные аплодисменты достойных
соучастниц, совокупляется в воздухе со смертью и пригвождает
себя к трупу. Но это еще не все! Веревка, слишком
перегруженная двойной тяжестью, рвется! Мертвый и живая падают
на пол так тяжело, что монахиня ломает себе кости, а повешенный,
вероятно из-за неполной удавки, приходит в себя и грозит
настоятельнице задушить ее. Удар молнии над лампой не произвел
бы больший эффект, нежели произвела на монахинь эта сцена. Все
разбежались в ужасе, думая, что это шутка самого дьявола.
Настоятельнице пришлось одной бороться с невовремя воскресшим.
Это происшествие не могло не остаться без последствий. Чтобы
их предупредить для себя, я убежала из этого вертепа злодейства
и разврата. Некоторое время я скрывалась во флоренции-стране
любви и очарования. Молодой англичанин, сэр эдвард, энтузиаст и
мечтатель, почувствовал ко мне страстное влечение. Я же была
утомлена гнусными наслаждениями. До этой поры моя еще дремала,
а двигалось только тело. Она возбудилась от слов любви,
волшебных и чистых звуков возвышенной и благородной любви. С
той минуты я стала понимать новую жизнь! Я испытала те
несказанные и туманные желания, которые дают счастье,
поэтизируют жизнь. Этот новый новый для меня язык дал мне
трепет;я чутко слушала, я зорко смотрела. Нежное пламя
струилось мне в душу из глаз моего возлюбленного и волновало
меня сладкой истомой гордости и счастья. Голос эдварда имел
вибрации, которые говорили мне о большом чувстве, которое его
переполняет, его черты одушевляли страсти, будили и во мне
чувства.
Так зрелище первой любви заставило меня полюбить и понять
того, кто мне его показал. Крайняя во всем, я так пылко
отдалась жизни, как когда-то отдавалась чувствительности.
Сильная душа эдварда увлекала других за собой, и я поднималась
до его высоты. Моя любовь его воспламеняла. Из энтузиаста он
стал человеком возвышенным.
Одна мысль о телесном наслаждении меня взрывала гневом. Если
бы меня к этому принудили, я бы умерла от ярости. Эта
добродеятельная преграда возбуждала любовь и во мне и в нем,
делала его более пламенным... Эдвард сдался первым. Утомленный
платонической страстью, причины которой он не угадывал, он не в
силах был побороть своих чувств. Он застал однажды меня спящей
и овладел мною... Я проснулась в его об'ятьях и в самозабвении
слила с его восторгами свое блаженство. Трижды я была в раю и
трижды эдвард был божеством, но, когда он пал обессиленный, я
пришла в ужас иотвращение. Это был только человек из тела и
костей, как тот в монастыре.
Я вдруг выскользнула из его об'ятий с ужасным смехом.
1 2 3 4 5 6 7