Восхитительно ! Ах, до чего она сладострастная
... Светлокудрая, голубоглазая, ко мне! Ты будешь моей
царицей! Ну, иди садись ко мне на трон... Возьми в руки мой
пылающий скипетр, спрячь его целиком в своей империи... У...
Не так быстро. Постой! Будь медленна, качайся в такт, будто
едешь мелкой рысью... Продлим удовольствие. А ты, рослая
красавица с темными волосами и восхитительными формами, обхвати
ноги вот здесь, сверху моей головы. Чудесно, догадалась с
полуслова. Раздвинь бедра шире... Еще... Еще... Так, чтобы я
мог видеть тебя, а мой рот будет пожирать тебя, чтобы мой язык
мог влезть куда захочет. Зачем ты стоишь так прямо." "Ко мне
нагнись, ко мне," - закричала ей рыжеволосая, маня ее своим
заостренным язычком, тонким как венецианский стилет. Ох
сладострастница, подвинься, чтобы я могла лизать твои губы и
видеть твои глаза... Так... Тихо... Тихо.
И вот каждый из нас задвигался, подстрекая друг друга и
добиваясь своего наслаждения. Я поедал глазами эту сцену,
полную воодушевления, эти соблазнительные движения, эти
сумасбродные позы. Скоро огонь пробежал по жилам... Я
вздрогнул всем телом. Обеими руками я ударил по чьей-то шее,
корчась от сладострастия. Потом губы сменяли руки, я жадно
всасывал их тело, грыз, кусался. Мне кричали, чтобы я
остановился, что это убийство, но я только удваивал силы. Эта
чрезмерность меня утомила: голова тяжело опустилась, я лишился
сил.
"Довольно, довольно, - кричал я - ох! Ноги! Какая сладкая
щекотка! Ну мне же больно, судорога сводит мне ноги... О, о,
о."
Я чувствовал, что меня забирает высшее наслаждение. Я толкал
со страстью, но мои красотки сразу потонули и лишились чувства.
Я снимал их бесчувственных на последнем издыхании и утонул в
собственных излияниях...
Была ли это радость неба или наслаждение ада? Это было
огненное истечение не имевшее конца...
Гамиани:- "какую сладость вы вкусили, Альсид! О как я этому
завидую.
Фанни бесчувственная! Она , кажется, спит?!"
Фанни: "оставьте меня, Гамиани. Слышите? Снимите вашу
руку. Она меня давит. Я подавлена. Боже мой, я мертвая.
Боже, какая ночь! Давайте спать.
Бедное дитя закрылось, перевернулось на другой бок и заснуло,
маленькая и слабая в углу кровати. Я хотел привлечь ее к себе,
но графиня сделала знак.
Гамиани: "нет, нет! Я понимаю что она испытывает. Что же
касается меня, то я обладаю совершенно другим характером, нежели
она. Я чувствую страшное раздражение. Я мучаюсь, я хочу! Ах,
взгляните. Мне хочется до смерти. Ваши два тела своими
соприкосновениями, да к тому же ваши рассказы, ваша ярость - все
это выводит меня из себя. Я чувствую яд в душе и огонь в теле,
я не знаю что мне изобрести. Страсть моя не знает меры!"
Альсид: "что делаете, Гамиани? Зачем вы встаете?"
Гамиани: "я не выдержу больше, я горю, я хотела бы... Да
утолите же меня наконец! Я хочу, чтобы меня давили, чтобы меня
били. О... О... Дайте мне насладиться!"
Зубы графини сильно стучали, глаза вращались в орбитах. Все
в ней двигалось конвульсивно, так, что страшно было смотреть.
Фанни поднялась, охваченная ужасом. Что касается меня, то я
ожидал припадка. Тщетно я покрывал поцелуями нежнейшие частицы
ее тела, руки устали в попытках удержать и успокоить эту
неукротимую фурию. Семенные каналы были закрыты, от полного
истощения сочилась кровь, но восторг к ней не приходил.
Гамиани: "спите, я оставлю вас."
С этими словами Гамиани выскользнула из постели, распахнула
дверь и исчезла.
Альсид: "чего она хочет? Вы понимаете, Фанни?"
Фанни: "тише, Альсид! ! Слышите крики. Она убивает себя.
Боже мой! Дверь заперта. Ах, она в комнате Юлии. Постойте,
тут есть стеклянная рама. Мы можем увидеть все через нее.
Придвиньте диван! Вот два стула, влезайте!"
Какое зрелище предстало перед нашими глазами! При свете
ночника графиня каталась по широкому ковру из кошачьей шерсти с
пеной на губах, вращая странно глазами и шевеля бедрами,
запачканными семенем и кровью. /Как известно, кошачья кошачья
шерсть сильно возбуждает, благодаря содержанию в ней
электричества. Женщины лесбоса всегда пользовались ею на
сатурналиях. - Прим. Автора/.
Ее бедра терлись о меховую поверхность с бесподобной
ловкостью. Минутами графиня вскидывала ноги в воздух, выставляя
нашему взору всю спину, чтобы снова тотчас же повалиться с
ужасающим смехом.
Гамиани: "Юлия, ко мне! У меня кружится голова... Ах,
осужденная на безумие, я тебя искусаю!" И вот, Юлия, такая же
голая, сильная и молодая, схватила графиню за руки, связала их
вместе, потом то же сделала с ногами.
Когда припадок страсти достиг величайшего напряжения,
судороги Гамиани меня напугали. Юлия же не высказывала ни
малейшего удивления: танцевала, прыгала, как сумасшедшая,
пострекая себя к сладострастию, и почти без сознания упала в
кресло.
Графиня следила взором за ее движениями. Бессилие испытать
ту же самую ярость, вкусить того же опьяняющего плода, удваивало
ее страсть. Это была самка прометея, раздираемая сотней
коршунов сразу.
Гамиани: "медор! Медор, возьми меня! Возьми меня!"
На этот крик из чулана выбежала огромная собака, бросилась на
графиню, весело и послушно принялась лизать пылким языком
воспаленный клитор, красный конец которого высовывался наружу.
Графиня громко кричала, повышая голос вместе с наслаждением.
Можно было различать постепенность растущей щекотки, слыша голос
этой необузданной тияды.
Гамиани: "молока! Молока! Ох, молока!" Я не понимал этого
восклицания. Поистине, это был крик скорби и агонии. Но вот
появилась Юлия, вооруженная огромным гутаперчивым аппаратом,
наполненным горячим молоком. Он обладал такой упругостью, что
мог свободно брызгать на десять шагов. С помощью двух ремней,
она приладила к половому месту этот замысловатый инструмент.
Могучий жеребец едва ли мог иметь в расцвете своих сил что-либо
подобное по толщине. Я и думать не мог, что была возможность
засунуть его, когда к моему удивлению пять или шесть быстрых
толчков через силу, сопровождаемых острым режущим криком, были
достаточны, чтобы эта огромная машина была запрятана между ног
графини и проглочена.
Графиня страдала как осужденная на казнь, бледная, застывшая
подобно мраморной статуи работы кассимо. Движения взад и вперед
производились с поразительной ловкостью до тех пор, пока медор,
бывший пока без дела, но всегда послушный своей задаче, не
бросился неудержимо на Юлию, выполнявшую мужскую роль, раздвинув
бедра, и при движениях выставлявшую медору самую сладкую
приманку. Медор заработал с таким успехом, что Юлия внезапно
остановилась и обмерла, охваченная сладким чувством. Должно
быть это чувство было невероятно сильное, так как выражение ее
лица не имело ничего подобного дотоле...
Разгневанная промедленнием, которое длило ее муку и
рассеивало сладость, несчастная графиня осыпала проклятиями
Юлию.
Придя в себя, Юлия возобновила работу с усиленной энергией.
Разгоряченные толчки и закрывшиеся глаза, раскрытый рот графини
дали ей понять, что секунды страсти настали, и она пальцем
надавила пружинку.
Гамиани: "ах! Ах, остановись! Я тону... У... У. Ой, как
я наслаждаюсь!"
Сладострастие преисподней! Я не имел сил сойти с места. Я
утратил рассудок, мои глаза помутились. Эти яростные восторги,
это зверское вожделение довели меня до головокружения. Кровь
шумела беспорядочно и горячо, во мне только остались порок и
воля к разврату. Я испытывал зверскую ярость от любовной жажды.
Фигура Фанни тоже изменилась. Ее взгляд был неподвижен, руки
напряженно и нервно искали меня. Полураскрытый рот и стиснутые
зубы говорили о том, что она жаждет наслаждения, обуреваемая
чувственностью в пароксизме чрезмерной страсти, льющейся через
край. Едва успев дойти до постели, мы бросились в нее вскакивая
друг на друга, как два раз'яренных зверя. Телом к телу во всю
длину мы терлись кожей и быстро наэлектризовались. Все это
делалось в потоке судорожных обьятий, неистовых криков, бешеных
укусов. Отвратительного вожделения тела с телом,
соприкосновение костей с костями, в припадке звериного хотения,
стремительно пожирающего, рожденного в крови...
Наконец, сон остановил это безумие...
После пяти часов благодетельного сна я пробудился первым.
Солнце сияло полным светом. Его радостные лучи проникали сквозь
занавеску и играли золотым блеском на богатых коврах и шелковых
тканях. Это чарующее, яркое, поэтическое пробуждение после
грязной ночи, привело меня в себя. Мне казалось, что я только
что расстался с ужасным кошмаром. Подле меня в моих обьятиях, в
моих руках тихо колыхалась грудь цвета лилии и цвета розы, такая
нежная и такая чистая, что казалось легкого прикосновения губ
будет достаточно, чтобы она увяла. Фанни в об'ятиях сна,
полунагая, на этом восточном ложе воплощала образ самых чудесных
мечтаний. Профиль, чистый и милый, как рисунок рафаэля и все ее
тело, каждая его частица, обладали обаятельной прелестью...
Было большой сладостью вволю насытиться такими чарующими
формами, но жалко было думать, что девушка в пятнадцать лет
только в одну ночь безвозвратно увяла. Свежесть, изящество,
юность - все сорвала, загрязнила и погрузила в тину эта
вакхическая ночь.
Ее душа была наивна и нежна. , Она тихо баюкалась на
ангельских крыльях... , Но теперь она заветно предана нечистым
духам и нет больше чистых грез и бывших мечтаний, нет больше
первой любви, нет сладких наслаждений. Поэзия молодой девушки
погибла навсегда...
Она проснулась, бедное дитя, почти смеясь. Она грезила
встретить свое обычное утро, свои сладкие думы, свою
невинность...
Увы! Она удивилась - этобыла не ее кровать, это была не ее
комната. Горе ее было ужасно, слезы душили ее. Я смотрел на
нее с волнением, мне было стыдно самого себя. Я прижал ее к
себе, каждую ее слезинку выпивал жадно. Мои чувства молчали, но
душа моя раскрылась до конца. Я живо говорил ей о своей любви
огненными словами и с огнем во взоре...
Фанни меня слушала, молчаливая, удивленная, с восхищением.
Она вдыхала мои слова, мой взгляд, минутами прижималась ко мне,
словно говоря: "да, да! Еще я твоя! Вся твоя!"
Так же доверчиво и легко, как она отдавала свое тело, так и
теперь она передала мне свою душу, доверчивую, взволнованную. Я
думал в поцелуях ее выпить всю, отдав ей свою душу в обмен. Это
была полнота счастья!
Наконец, мы встали. Мне захотелось еще раз увидеть графиню.
Она спала, непристойно раскинувшись, с помятым лицом...
"Уйдем! - Воскликнул я, - уйдем, Фанни! Бросим скорее этот
отвратительный дом!"

Гамиани ( часть вторая ).

Я был убежден, что Фанни, такая молодая и чистая сердцем,
относилась к графине не иначе, как с ужасом и отвращением,
вспоминая о ней. Я отдавал Фанни всю свою нежность и любовь, я
расточал ей самые страстные и нежные ласки. Иногда я доводил ее
до изнурения, до утопы от наслаждения в надежде, что она не
постигает и не жаждет другой страсти, кроме той, которую познает
природа, соединяющая два пола в сладости чувств и души. Увы, я
ошибался. Разбуженное однажды воображение пренебрегает всеми
нашими наслаждениями.
Ничего не могло сравниться в годах Фанни с восторгами ее
подруги. Напряженность и острота нашей страсти казались ей
холодными ласками по сравнению с тем, что она испытала в ту
губительную ночь.
Она клялась мне не видеться больше с Гамиани, но ее клятва не
угасила того желания, которое она втайне в себе воспитала.
Напрасна бала ее борьба. Это сопротивление самой себе лишь
раздувало пламя. Я утратил ее доверчивость; мне надо было
прятаться, чтобы за ней наблюдать. С помощью искусно
замаскированного окошка я мог каждый вечер смотреть на нее,
когда она отходила ко сну. Несчастная, я часто видел ее
плачущей на диване. Я видел, как она извивалась и в отчаянии
каталась на нем. Потом срывала с себя платье, становилась
обнаженная перед зеркалом и со взором, блуждающим как, у
безумной, она ощупывала себя, била себя по телу, подстрекала
себя к возбуждению с безумным иступлением.
Я не мог более ее исцелить. Мне оставалось только наблюдать
до каких пределов дойдет этот чувственный бред.
Однажды вечером, будучи по обыкновению на своем посту, когда
Фанни собиралась ложиться спать, я услышал как она воскликнула:
"кто там, ангелина? Это вы Гамиани? О, мадам, так далеко от...
Гамиани: "без сомнения вы любите меня. Я должна была
прибегнуть к хитрости. Я обманом удалила вашу прислугу и вот с
здесь".
Фанни: "я не понимаю вас, я не могу об'яснить ваше упорство,
но если все то, что я знаю о вас я сохранила в тайне, то все же
мой официальный отказ вам в приеме должен доказать ясно, что
ваше присутствие мне тягостно. Вы меня отталкиваете, вы меня
ужасаете! Оставьте меня, сделайте милость оставьте меня, если
желаете предотвратить огласку".
Гамиани: "мое решение твердо и все меры приняты. Вы не в
состоянии ничего изменить! Фанни, мое терпение истощилось".
Фанни: "хорошо, но что же вы намерены делать? Снова меня
изнасиловать? Снова меня грязнить? О, нет! Вы уйдете или я
позову на помощь".
Гамиани: "дитя! Дитя, мы снова одни. Все двери заперты, а
ключи выброшены в форточку. Вы моя... Но успокойтесь , бояться
нечего."
Фанни: "ради бога не прикасайтесь ко мне!"
Гамиани: "Фанни, всякое сопротивление напрасно! Вы все
равно покоритесь! Я сильнее и мною владеет страсть!
1 2 3 4 5 6 7