– Ну и снаряженьице у тебя, – крикнул Йошу молодой человек. – Прямо фугасный снаряд! Еще бы эти засранцы посмели не дать тебе места! Фууу! – Он понизил голос до заговорщицкого шепота: – А на спине у тебя меч, да? Неужто железный?
– Да, – кивнул Йош.
Скандалист сердито глянул поверх пивной кружки.
– А ты, узкоглазый, монгол, что ли?
– По происхождению японец, – ровным тоном сказал Йош. – Но родился в Северной Америке.
– Мы дико рады, наречь, что перехлестнулись с тобой! – сказал юнец. – У нас всего-то и есть на двоих, что бронзовый штык да скорняжный нож из витредура. Я уж прикидывал – порежут нас ночью в койках, как пить дать порежут. Фууу! Ну а с твоим железом мы что ж, мы уважаемые люди будем! Кстати, меня звать Санни Джим Квигли, а это – Вилкас. Ну а ты кем будешь?
– Меня зовут Ватанабе. – Ответ Йоша был почти заглушен очередным напевным завыванием здоровенного фирвулага:
– Вааааф-на!
– Вафна! Вафна! Вафна! Вафна! – скандировали завсегдатаи, стуча по столам кубками, рукоятками ножей, кулаками. Ритм ударов подхватили невидимые барабаны. Внезапно послышалось шипение, раздался громкий хлопок, и зал озарился вспышкой света. Таверна затряслась от рукоплесканий.
Какой-то инструмент, напоминающий пианино, выдал энергичный пассаж в басовом регистре, и на залитую пламенеющим светом площадку, игриво вскидывая ноги, выскочили пять маленьких фирвулажек. Они запели зазывные, дразнящие куплеты на языке экзотиков, а мужская половина посетителей таверны вторила им густыми подвывающими голосами. На дамочках были широкие юбки, их шляпки, корсажи и отвороты алых башмачков были щедро украшены драгоценными камнями. Драгоценности поблескивали гипнотическим светом, а когда танцовщицы стали кружиться, все ускоряя и ускоряя темп, зал, казалось, наполнился крошечными вращающимися огоньками.
Йош силился проникнуть взглядом сквозь красный сумрак. Неужели это и в самом деле женщины?..
Пение становилось все более разнузданным. Зазывные куплеты танцовщиц и рев мужчин-фирвулагов слились воедино, и эротические токи, наполнившие атмосферу зала, стали почти осязаемыми. Вот прозвучала короткая музыкальная фраза, и женщины, словно по команде, одна за другой поднялись в воздух. Когда они взлетели, их наряды растворились как дым, а сами они, словно гладкотелые нимфы с пылающими волосами, забились в корчах внутри раскаленной цветовой преисподней. Ударные инструменты взорвались грохотом и звоном, а разноголосый хор раскатился рокочущим крещендо. И раскаленные добела тела женщин распались. Звуки стихли, растаяв в истоме и печали по просыпавшимся на землю ярким уголькам.
Освещение в зале медленно померкло. Потом материализовалась одинокая и зыбкая женская фигура с колышущимися лентами тумана, прикрывающими грудь и бедра. Женщина спела короткую лирическую песню, от искренности и печали которой, защемило сердце. Одновременно с замирающим звуком последней ноты погас и розовый свет.
Наступила тишина. Затем экзотики все как один повскакали с мест и проревели последнее оглушительное «вафна!».
– Господи, – вырвалось у Йоша.
По лбу юнца струились капельки пота.
– Фууу!
Голошеий человек с грубыми чертами лица, которого назвали Вилкасом, опорожнил свою кружку, грохнул ею о стол и выругался, помянув танусскую богиню.
– Классную они тут вам заманилку устроили, да? Балдеж, да и только… Ладно, салаги, ловите кайф да кусайте локти. Потому как ничего больше вам не обломится. Ни вам, ни этим убогим. – Широким жестом он обвел скопище завсегдатаев таверны: сидя с затуманенными взорами, с широкими блаженными улыбками, те медленно отходили от чар танцовщиц. – Чертовы фирвулажьи шлюхи! Пока ихние мужики на них не женятся, они делают это только дистанционно. А вот у нас, людей, не та частота, так что нам вообще ничего не перепадает, да и они знают, что мы ни в жисть их не снасильничаем из-за их проклятых зубов. Так что эти сраные мандищи просто смеются над нами! Знают, что у первобытных вряд ли когда бывают женщины-фирвулажки.
– Из-за зубов? – безучастно спросил Йош. – Мне никогда не случалось оказаться настолько близко к женщине-фирвулажке, чтобы можно было заглянуть ей в рот. А что у них такое особенное с зубами?
Санни Джим сконфуженно смотрел в сторону.
Вилкас рассмеялся невеселым лающим смехом.
– Да не те это зубы, узкоглазый. – Секунду он смотрел на Йоша многозначительным взглядом, а потом прошептал: – Другие зубы. Там, внизу.
– А-а. – Ронин равнодушно улыбнулся. – Представляю, как это должно мешать. Ты не похож на тех, кто умеет просить вежливо. Да и на тех, кому предлагают бесплатно попробовать товар, тоже не похож.
Возле локтя Йоша возник официант и принялся разгружать поднос. Здесь было блюдо больших поджаренных ребрышек, политых острым соусом, миска чего-то, пахнущего как тушеное мясо устриц, каравай хлеба пурпурного цвета и невообразимых размеров кружка пива. Как последний штрих официант поставил на стол блюдце крошечных грибов с ярко-красными в белую крапинку шляпками.
Йош протянул руку:
– А это что? Закуска?
Волосатая рука сжала его запястье.
– Поосторожнее с этими хуби, узкоглазый. Фирвулаги их страсть как любят, но человек от них отправляется к праотцам быстрее, чем от метилового спирта. – Вилкас нарочито медленно разжал пальцы. – Неужели ты такой простак, что готов клевать на дешевые наколки с грибами? – Он хмуро глянул на официанта. – Еще пива, черт возьми!
Санни Джим отважился на примирительную улыбку.
– Да ладно тебе, Вилкас. И чего ты развонялся? – Взгляд юнца обратился на Йоша. – Вилкас ничего плохого в виду не имел. Просто запьянел чуть – слишком много выдул гадского пива. В последние месяцы ему туго пришлось. Он была Бураске, когда ревуны разнесли город на куски, а перед тем…
– Заткнись, Джим, – прервал его Вилкас. Ему принесли еще пива, и он, ни разу не оторвавшись, осушил литровую кружку.
Йош бесстрастно разглядывал Вилкаса.
– Кампай! – сказал он и сделал глоток пенистого напитка. – Да, Бураск… А мне вот не повезло, эту потеху я пропустил. Но примерно неделю спустя я натолкнулся на группу тану, спасающихся бегством из города. – Йош взял ложку и приступил к отменным на вкус тушеным устрицам.
Джим вытаращил глаза.
– Да ни хрена ж себе, парень! И что произошло?
– Их боевые ментальные функции были ослаблены. Двоих я обезглавил, а остальные разбежались. К несчастью, золотые торквесы поверженных оказались попорчены моим мечом. Но за мои труды мне все-таки достался отличный халик.
– Повезло выродку, – пробормотал Вилкас, сдувая пену. – Повезло козлу узкоглазому. А вот как мне повезло, хочешь знать?
Джим поспешил в самом начале прервать рассказ, явно слышанный им уже неоднократно:
– И теперь ты держишь путь в Горию, да? – Йош кивнул, и Джим воскликнул: – Ха! И мы тоже туда! Как прошел слушок, что тот человек, который королем хочет стать, раздает золотые ошейники, так я чего, сразу оторвал задницу и давай выбираться из родимого болота! Ну и старина Вилкас вот… Да после Бураска его и уговаривать особо не пришлось.
– А до того была Финия! – закричал человек, одетый в куртку серого кавалериста. – Когда эти гребаные первобытные шею мне оголили, я сбежал от них, а тану в Бураске обошлись со мной как с изменником! Нигде мне не везет. Ни тут, ни раньше, в Галактическом Содружестве. Литовцы – они уже родятся законченными неудачниками. Нам даже собственной планеты не дали! Вот анафема – даже у каких-то долбаных албанцев планета есть, а у нас нету. Знаешь, что нам, литовцам, сказали в этом распрекрасножопом Консилиуме? Давайте, говорят, колонизируйте новые миры! Вам, говорят, этнического динамизма не хватает! Вот же твою в бога душу мать… Так что нам разрешили только поделить одну планету с кучей вшивых латышей, костариканцев и каких-то там инопланетян! – Вилкас, давясь, заглотил последнюю порцию пива и повалился головой на замызганную столешницу. – Янки, сволочи, двенадцать планет имеют. Япошки, сволочи, – девять. А для бедных литовцев ни одной не нашлось. – Он начал всхлипывать.
– Эй, Вилкас, – сказал Санни Джим. – Ну ладно, ладно тебе…
Йош мысленно взвесил достоинства этой чудной парочки. Тут смотреть было особенно не на что, но даже два пусть и занюханных пехотинца-асигару прибавят значительности его въезду в Горию. У Йоша нашлось бы, чем их загрузить. Мальчишка может держать бечевку с воздушными змеями, а беспутный солдат понес бы штандарт и сумку с головами тану.
– Дорога до Гории до сих пор опасная, – сказал Йош. – Если хочешь, Джим, можешь поехать со мной. И ты, Вилкас, тоже. Я лишь попрошу вас понести кое-какие мои вещи.
– Вот это было бы здорово! – возликовал Санни Джим. – Да ежели мы будем держаться тебя да твоего железного меча, к нам ни один засранец не привяжется! Отличная идея, правда, Вилкас?
Сальная голова оторвалась от стола.
– Гениальная. – Налитые кровью глаза, устремленные на Йоша, неожиданно стали до жути трезвыми. – Как, ты говоришь, тебя звать, узкоглазый?
Йош отложил ребрышко, которое обгладывал, и улыбнулся Вилкасу, словно капризному ребенку.
– Можешь называть меня Йоши-сан, – ответил он.

10

На Горийском причале группа встречающих ждала, когда корабль из Росилана укрепят на мелководной якорной стоянке.
Отсыревшие под мелким дождиком мрачных расцветок флаги, украшенные гербом лорда Эйкена-Луганна в виде воздетого в неприличном жесте золотого перста, повисли без движения. Аристократы, восседающие на скакунах, украшенных искусно отделанными чепраками, промокли до нитки; но Мерси предупредила Эйкена, чтобы сегодня он не допускал никакого вмешательства в действие стихийных сил. В глазах тану установка экрана против дождя, как и любое другое проявление необычайных метапсихических талантов, была бы нарушением правил приличия и свидетельством недостаточной скромности претендента на королевский титул.
Бригада докеров в серых торквесах установила наконец нарядные сходни. До самых мельчайших деталей соблюдая торжественный церемониал, вновь сформированная рота Эйкеновых пехотинцев-златоносцев выстроилась в почетном карауле; искрящиеся бисеринки дождевых капель подчеркивали великолепие их легких доспехов из латунно-серого и черного стекла. Альборан самолично вывел вперед для стоявших на палубе гостей четырех белых халиков. Чернорабочие установили у конца сходен скамью, чтобы облегчить прибывшим процедуру усаживания верхом.
На борту корабля горн пропел одинокую ноту. Несколько леди тану из кортежа Эйкена ответили фанфарами. Иднар, вдова покойного лорда Грэдлонна Росиланского, первой ступила на сходни, за ней последовали ее почтенная свекровь, леди Морна-Ия, сестра Иднар-Тирон Сладкоголосая и Блейн Чемпион, муж Тирон.
Эйкен снял золотистую шляпу с намокшим черным пером, осторожно поднялся в воздух и, встав в седле в полный рост, широко раскинул руки в приветственном жесте.
– Сланшл! – мысленно и вслух прокричал тщедушный узурпатор Гории, и сила его голоса заставила содрогнуться скалы, стеной огораживающие гавань.
– Сланшл! – повторил он, когда визитеры уже садились на дожидающихся их халиков, постаравшись на этот раз слить свой возглас с приветствием Мерси. От третьего громогласного «Сланшл!» заплескались паруса корабля, а со свай и пирсов взмыли в воздух чайки, рассыпавшись во все стороны облаком серого, розового и белого конфетти. Из уст и в мыслях собравшихся на причале зазвучала общеизвестная танусская песнь, мелодия которой казалась до странности знакомой изгнанникам из двадцать второго века:
Ли ган нол поконе ньеси, Коун о лап ли пред неар, У тайнел компри ла нейн, Ни блепан алгар дедоун.
Шомпри поун, а габринель, Шал у кар метан преси, Нар метан у бор тайнел о погекоун, Кар метан сед гоун мори.
Есть такая земля, что сияет сквозь пространство и время, Край, благодатный от времен сотворения мира, И цветы разноцветные осыпаются на нее С вековых деревьев, в ветвях которых поют птицы.
Здесь все краски сверкают, здесь восторгом окутаны чувства, Музыкой полнится Серебристая равнина, Нежноголосая равнина Многоцветной Земли, Серебристо-Белая равнина, что лежит на юге.
Здесь нет ни слез, ни предательства, ни горя, Нет ни болезней, ни увядания, ни смерти.
Лишь сокровища, богатство многоцветья, Музыка для услады слуха, лучшее вино для утоления жажды.
Золотые колесницы состязаются на Спортивном Поле, Многоцветные скакуны долгих погожих дней несутся во весь опор, Ни смерти, ни тлению Не подвластны жители Многоцветной Земли.
Почетные гости из Росилана присоединились к хору, но на последней строфе осиротевшие во время потопа Альборан и Иднар откровенно расплакались, морщинистое лицо престарелой леди Морны застыло маской скорби, а мысленный голос Мерси сбился с мелодии и застенал кельтским причитанием: «Увы мне, увы!»
Голоса поющих умолкли. Вспугнутые чайки больше не возвращались. Мертвенно-свинцовая гладь гавани была усеяна оспинами дождя.
– Добро пожаловать, Наисветлейшие Росилана, – сказал Эйкен. Разум же его выспренне объявил: «К нам еще вернутся и смех, и радость, и любовь, и спортивные игры, и многоцветные сокровища наших душ. Лучезарный клянется в этом!»
Леди Морна-Ия уперлась в Эйкена взглядом.
– А ты ниже ростом. Стратег, чем можно судить по твоему трансментальному образу. И значительно моложе.
– Накануне праздника Великой Любви мне исполнится двадцать два года, мыслеокая леди, – сказал прохиндей. – На моей родной планете Далриаде я бы уже четыре года как считался совершеннолетним. И имел бы полное право занимать любую выборную должность, если бы мои сограждане не выдворили меня как личность, представляющую угрозу общественному благополучию!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56