https://wodolei.ru/catalog/smesiteli/Gustavsberg/
Так случается каждый год. А теперь слушай меня, деваха! Когда заметишь, как они летят над лагуной из Авена, зажжешь сигнальный костер. В твоих руках судьба всего Керсика!
– Хорошо, дедуня.
– Он, может быть, зовет их! Даже в этом своем сне! – Голос старика превратился в злобный свист.
– Хорошо, дедуня.
Дрожа, Айзек нагреб в глиняную чашу углей из очага и присыпал золой, чтобы не так сильно горели. Голда взяла чашу и приготовленный дедом толстый факел из пропитанного жиром тростника.
– Что со всем этим делать, знаешь, – рявкнул он.
– Что? – спросила Голда.
– Вот чертова глупая корова! – взорвался старик. – Сигнал! Если увидишь Летучую Охоту, зажжешь факел от горячих углей. А факелом подожжешь большую груду дров!
Голда улыбнулась.
– Зажечь факел. Зажечь дрова. Хорошо, дедуня.
Старик прямо зашелся от ярости.
– Но только если увидишь Летучую Охоту, черт тебя раздери! Если увидишь, как они летят на нас из межзвездной пустоты – изгибаясь, поднимаясь и падая, словно свивающаяся кольцами змея из радужного света!
– Ладно!
Голда стояла, пристально глядя на старика сверху вниз, словно на чужого. В ней не было красоты, лишь сила и здоровье. Щеки и губы лоснились от жира жареных сонь, которых они ели на ужин. Замшевая сорочка тем не менее была довольно чистой. Груди, набухшие по причине, которую Айзек очень даже хорошо угадывал, натягивали замшу меж торчащих в разные стороны сосков.
– Ну? – заревел он. – Ступай, шлюха перезрелая!
Голда осталась стоять возле входа в пещеру, вяло свесив руки вдоль бедер.
– Ты не причинишь вреда Богу, пока я хожу, дедуня?
Взгляд старика метнулся в сторону.
– Давай топай на мыс. Делай свое дело, а его предоставь мне. – Старик часто дышал. – Может статься, Летучая Охота уже на пути к Керсику!
– Ты не причинишь Богу вреда?
Голда опустила горшок с углями и незажженный факел на каменный пол. Айзек попытался улизнуть, но он не мог тягаться в проворности с Голдой. Она ухватила его за тонкие, как прутики, руки, сграбастала в охапку и приподняла над землей. Айзек брыкался, орал, исходил яростью, но женщина-титан продолжала держать его в воздухе на вытянутых руках. В конце концов старик разразился слезами. Голда осторожно опустила его, присела рядом с ним, сжавшимся в комочек, на корточки и вытерла его лицо уголком своей юбки.
– Ты не причинишь вреда моему Богу с моря, – спокойно сказала она.
– Нет. – Айзек не мог унять дрожь. Исходящий от нее мускусный запах валил его с ног.
– Тогда я пойду. И если увижу Летучую Охоту, то зажгу твой сигнальный костер. Хотя на Корсике больше нет никого, кто сможет его увидеть.
– Есть, есть, – всхлипнул старик, закрывая лицо руками.
– Нет, – увещевающе произнесла Голда. – Все уплыли, когда поднялась соленая вода. Здесь остались только ты, я, а теперь вот и Бог. – Она ласково потрепала Айзека по веснушчатой лысине и собрала принадлежности для разжигания огня. – И Летучая Охота никогда больше сюда не прилетит. Вода слишком глубока. Достаточно глубока, чтобы залить щель, куда садится солнце, так что охотники больше не смогут приходить за нами.
– Проклятая безмозглая корова, – пробормотал Айзек. – Иди-иди. Да гляди как следует.
– Ладно. Хуже не будет.
Оставив съежившегося в комок старика, Голда шагнула в сумерки. Небо над водой было цвета утиного яйца, а над хребтом Керсика – глубочайшей синевы, будто исхлестанной фиолетовыми конскими хвостами. Зажглись первые, еще тусклые звездочки. На ходу Голда что-то фальшиво мурлыкала себе под нос. Было холодно и промозгло, но ее это не беспокоило. А Бог был хорошо укрыт пледом, сшитым из кроличьих шкурок.
При мысли о Боге сердце Голды зашлось от радости. Он такой красивый, дарующий неизбывное наслаждение даже в своем бесконечном сне. (Скоро ленивый дедуня закончит полировать песком его бедную увечную руку, наведет глянец, и рука будет в полном порядке.) Если она после этого никому не нужного бдения сразу поспешит домой, то у нее еще останется время поклониться Богу, а дедуня проснется, увидит и станет ворчать.
– Я ненавижу тебя, дедуня, – прошептала Голда.
Продравшись сквозь густые заросли, она наконец вышла к морю; среди искривленных зонтичных пихт виднелась полянка со сложенной на ней высокой кучей серебристо-серых дров. Голда опустила на землю факел и горшок с углями и пошла прямо на западную оконечность мыса. Она уселась над обрывом, свесив вниз свои сильные ноги и ощущая, как усиливающийся ветер щекочет кожу, задувая под подол юбки.
Вот здесь внизу она и нашла его, в этой бухточке, на острых рифах, которые теперь покрывает вода. Диво. Чудо. Бог с моря. В течение нескольких месяцев, что она ухаживала за ним, его глаза ни разу не открылись; но она знала, что теперь, когда его ужасные раны зажили, в один прекрасный день это случится. Бог проснется и полюбит ее.
– И тогда мы убьем дедуню, – решила Голда.
8
Черные волны, омывающие побережье Магриба, разбивались об основание гряды Риф и древних вулканических холмов, сгрудившихся вокруг разбитой бетонной дамбы.
Моросило. Кугал Сотрясатель Земли отыскал обрывистое вади note 5 Note5
пересохшее русло (араб.)
, по дну которого сочилась тоненькая струйка воды – она терялась в песках, так и не дотянув до нового моря. По берегу этого ручья росли пальмы, цветущие акации да пучки розовых нарциссов с терпким, пьянящим запахом.
Он прикрыл относительно сухую расселину плетеной лодчонкой фирвулагов и уложил под ней Фиана. Слабым психокреативным импульсом запалил костери приготовил скудный ужин: финики, два яйца, недовысиженных какой-то птицей, восхитительные на вкус, но несытные цветки акации, поджаренные на остатках суркового жира. Огромная змея (у Кугала при виде этой змеи слюнки потекли) проворно уползла. Нарциссов вокруг было сколько угодно, но Кугал слышал, что их луковицы ядовиты.
Мелкий дождик усилился и прерывисто забарабанил по днищу лодки. Стоны брата бередили душу.
ХОЛОДНО!
холодно холодно ХОЛОДНО я знаю ХОЛОДНО ХОЛОДНОХОЛОДНО ХОЛОДНОХОЛОДНО холодно холодно холодно холодно ХОЛОДНО
Одеяла, сшитые из звериных шкурок, рвались по швам. Вместо ниток он использовал сухожилия, и они быстро сгнили, а мех клочьями отваливался от тонкой мездры. Кугал пробовал залатать их свежими шкурами, но старые куски рассыпались в руках. Он как мог укутал Фиана в эту рвань и стал рыскать по берегу в поисках сушняка, чтобы поддержать огонь. В верховьях ручья увидел высохшее дерево с колючими ветками. Пока обламывал их и тащил к чадящему костру, ободрал в кровь все руки. Потом на четвереньках пролез под лодку, стащил с себя промокшее замызганное пончо из антилопы и занавесил им вход, надеясь удержать тепло. От шкуры исходила жуткая вонь.
Фиан заворочался, начал теребить бинты из золотисто-розовой ткани; обнажились страшные раны на голове. Кугал одной рукой обхватил его запястья, другой поправил повязки. Еще плотнее подоткнул одеяло. Руки у брата быть потные, кожа туго обтянула кости, под паутинкой кровеносных сосудов едва трепетал пульс.
Умираю…
Нет.
Мы умрем вместе…
Нет.
Мы умрем от холода?
НЕТ!
Какхолоднокровьсердцестынет…
НЕТ, Я СОГРЕЮ НАС!
Состыкованный ум отчаянно боролся. Одна половина жаждала оторваться и положить конец многомесячным страданиям. Другая, безжалостная в своей братской любви, побуждала ее жить.
(психо А кинетическая) (сосудо А расширяющая) (стиму А ляция) А А А Х !
Брата мучит боль от пораженного лицевого нерва. А еще промозглая стужа. Надо с помощью психокинеза восстановить кровообращение, а затем применить коррекцию, взять на себя хотя бы часть боли. Только хватит ли сил? Он не спит десятую ночь подряд и уже дошел до точки. Ему бы отлежаться и съесть чего-нибудь посущественнее. Да и Фиана подкормить, а то воля его к жизни почти иссякла.
Спи, Фиан.
да Спи, братмой.
да Спи, зеркалодуши.
да Спи, милыйпровидец.
да Спи, роднойсамоубиица.
да Спи, Фиануммоегоума, спи.
(волнообразный ритм замедляется) Спи
Фиан почти все время бредил, и мозговые штормы правого полушария так измотали защитный механизм левого, что у самого Кугала начались галлюцинации.
Он бредет вдоль нескончаемого побережья, тащит Фиана по мелководью в допотопном суденышке фирвулагов. И вдруг в тумане над водой видит город, светлый, как солнце, обращенное к Земле. Возрожденная Мюрия во всем своем великолепии! Соплеменницы поют Песню, подбадривают борцов на арене. Начался Весенний Турнир, слышны торжественные звуки фанфар и звон алмазных мечей о стеклянные щиты.
Остолбенев, он выпустил канат. Дома! Несчастные, голодные, почти свихнувшиеся, растерявшие всю былую силу изгои много месяцев шли на запад по берегам Африки… И вот чудо свершилось.
Кугал вытянул руки, рванулся вперед и с головой погрузился в волны. Но жестокие муки, видимо, обострили интуицию брата: он сразу распознал мираж. Его принудительный импульс заставил Кугала вернуться и снова взять в руки канат.
– Мы вместе поплывем к Благословенному Острову, – прошептал Фиан.
Безумный вихрь в мозгу Кугала уже промчался. Он упрямо избрал для них обоих жизнь и вытащил лодку на сушу.
– Ты же видишь, я медленно умираю, – сказал Фиан. – Почему бы не покончить со всем этим?
– Нет! Я тебе не дам. Мы вернемся на Европейский континент. Как только дождь перестанет и ветер повернет к югу, я смастерю парус для лодки.
– Зачем? Все же погибли в Потопе.
– Неизвестно. Наша телепатия так ослаблена, что ум воспринимает не больше, чем слух.
– Кугал! Ум моего ума! Нам суждена только смерть… если мы останемся вместе.
Хриплым криком Кугал заглушил его слова. Только не смерть! Только не разлука!
– Доверься мне, как прежде. Мы – единое целое. Следуй за мной.
Но ответом ему был поток боли и безнадежности.
– На сей раз ты следуй за мной. Иначе мне придется уйти одному.
– Нет!
В подсознании Кугала всплыла горькая истина: я боюсь…
Сидя под убогим прикрытием и слушая шум дождя, заместитель великого Ноданна в Гильдии Психокинеза крепко прижимал к себе свое спящее второе «я». Зашипели под дождем уголья; скоро костер совсем потухнет. Мозговое излучение Фиана было медленным и умиротворенным. В отличие от бодрствующего брата он уже не чувствовал боли.
(ритм угасает) (угасает) СТРАХ (угасает) (угасает)
9
К тому времени, как ронин Йошимитсу Ватанабе добрался до двенадцатого охраняемого троллями горного прохода на Редонском тракте, дождь лил как из ведра и уже почти стемнело.
– Подлые фирвулажьи вымогатели, – проворчал Йош.
Он натянул поводья и, превозмогая усталость, стал оценивать довольно мерзкую ситуацию. Он уже потерял много времени, вплавь преодолевая затопленные броды и огибая размывы и оползни. Если ему вообще суждено попасть в Горию, то случится это только под утро, когда путешественнику, даже если он при деньгах, трудно рассчитывать на гостеприимство. А если он лишится последних денег…
Изголодавшаяся кобыла-халик Йоша воспользовалась остановкой и выковыряла из слякоти несколько клубней. Негромким «Гоп, Кику» ронин послал ее вперед. Кобыла подошла к краю пропасти и, нервно фыркая, глянула вниз на бурлящий пенный поток. Ущелье было узкое, но невероятно крутое, внизу громоздились поваленные стволы деревьев. На другую сторону был переброшен незатейливый мост из толстых бревен. На обоих концах моста сооружены «заставы» – каменные груды в человеческий рост с воткнутыми в них шестами, с которых свисал пергаментный фонарь в форме причудливого рогатого черепа. Крупные светлячки, посаженные внутрь фонарей, были единственным зыбким источником света.
Если путник котел перейти по мосту, он был обязан опустить в ямку при основании каменной пирамиды традиционную плату. Нарушителю обычая грозил риск быть съеденным троллем.
Йош расстегнул мино – дождевик из соломы, служивший ему подобием плаща, – и тот съехал на сторону, сделав доступным взгляду любого полуночного хищника зловещее великолепие его украшенных красным шнуром доспехов – ума-ерои. Два быстрых движения, и соломенная шляпа, прикрывающая голову от дождя, уступила место латному шлему – кабуто. Затем руки Йоша скользнули к плечам и сомкнулись на рукояти самодельного, но от этого не менее смертоносного самурайского меча – нодачи, который висел в ножнах за его правым плечом.
Он выставил меч перед собой. Всадник и кобыла застыли, словно конная статуя. Фонари приплясывали на ветру, мерцая призрачным светом, по зеленому покрову джунглей барабанил теплый дождь, где-то рядом выводили свой весенний мадригал древесные лягушки.
– Эй, слушай меня, – звенящим голосом заговорил Йош. – Я – человек чести. Я держу сторону союза людей и фирвулагов. Всю дорогу от Парижской низины я плачу ваши чертовы пошлины и ни разу не сказал ни единого слова поперек. Но теперь у меня осталось всего три серебряные монеты. Если я отдам их, то, когда приеду в Горию, у меня не будет ни гроша. Мне нечем будет заплатить за еду, за кров, за корм для моего скакуна… Поэтому я не стану давать тебе денег! Взамен тебе придется отведать вот это!
Лягушки примолкли, наступившую тишину нарушал лишь шум дождя и смутный гул водопада. Внезапно у ближнего входа на бревенчатый мост появилось зеленое сияние. На тропе возник кто-то огромный, уродливый, сочащийся влагой, и угрожающе встал перед скакуном японского воина. Существо имело обличье ящера с перепончатыми лапами и чешуйчатым телом. Голова, обтянутая пузырчатой кожей, походила на рогатые черепа, а огромные выпученные глаза светились, словно два зеленых прожектора.
Прежде чем тварь успела броситься вперед, Йош распахнул рот и исторг «кийа» – ритуальный крик древних мастеров боевого искусства будзюцу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
– Хорошо, дедуня.
– Он, может быть, зовет их! Даже в этом своем сне! – Голос старика превратился в злобный свист.
– Хорошо, дедуня.
Дрожа, Айзек нагреб в глиняную чашу углей из очага и присыпал золой, чтобы не так сильно горели. Голда взяла чашу и приготовленный дедом толстый факел из пропитанного жиром тростника.
– Что со всем этим делать, знаешь, – рявкнул он.
– Что? – спросила Голда.
– Вот чертова глупая корова! – взорвался старик. – Сигнал! Если увидишь Летучую Охоту, зажжешь факел от горячих углей. А факелом подожжешь большую груду дров!
Голда улыбнулась.
– Зажечь факел. Зажечь дрова. Хорошо, дедуня.
Старик прямо зашелся от ярости.
– Но только если увидишь Летучую Охоту, черт тебя раздери! Если увидишь, как они летят на нас из межзвездной пустоты – изгибаясь, поднимаясь и падая, словно свивающаяся кольцами змея из радужного света!
– Ладно!
Голда стояла, пристально глядя на старика сверху вниз, словно на чужого. В ней не было красоты, лишь сила и здоровье. Щеки и губы лоснились от жира жареных сонь, которых они ели на ужин. Замшевая сорочка тем не менее была довольно чистой. Груди, набухшие по причине, которую Айзек очень даже хорошо угадывал, натягивали замшу меж торчащих в разные стороны сосков.
– Ну? – заревел он. – Ступай, шлюха перезрелая!
Голда осталась стоять возле входа в пещеру, вяло свесив руки вдоль бедер.
– Ты не причинишь вреда Богу, пока я хожу, дедуня?
Взгляд старика метнулся в сторону.
– Давай топай на мыс. Делай свое дело, а его предоставь мне. – Старик часто дышал. – Может статься, Летучая Охота уже на пути к Керсику!
– Ты не причинишь Богу вреда?
Голда опустила горшок с углями и незажженный факел на каменный пол. Айзек попытался улизнуть, но он не мог тягаться в проворности с Голдой. Она ухватила его за тонкие, как прутики, руки, сграбастала в охапку и приподняла над землей. Айзек брыкался, орал, исходил яростью, но женщина-титан продолжала держать его в воздухе на вытянутых руках. В конце концов старик разразился слезами. Голда осторожно опустила его, присела рядом с ним, сжавшимся в комочек, на корточки и вытерла его лицо уголком своей юбки.
– Ты не причинишь вреда моему Богу с моря, – спокойно сказала она.
– Нет. – Айзек не мог унять дрожь. Исходящий от нее мускусный запах валил его с ног.
– Тогда я пойду. И если увижу Летучую Охоту, то зажгу твой сигнальный костер. Хотя на Корсике больше нет никого, кто сможет его увидеть.
– Есть, есть, – всхлипнул старик, закрывая лицо руками.
– Нет, – увещевающе произнесла Голда. – Все уплыли, когда поднялась соленая вода. Здесь остались только ты, я, а теперь вот и Бог. – Она ласково потрепала Айзека по веснушчатой лысине и собрала принадлежности для разжигания огня. – И Летучая Охота никогда больше сюда не прилетит. Вода слишком глубока. Достаточно глубока, чтобы залить щель, куда садится солнце, так что охотники больше не смогут приходить за нами.
– Проклятая безмозглая корова, – пробормотал Айзек. – Иди-иди. Да гляди как следует.
– Ладно. Хуже не будет.
Оставив съежившегося в комок старика, Голда шагнула в сумерки. Небо над водой было цвета утиного яйца, а над хребтом Керсика – глубочайшей синевы, будто исхлестанной фиолетовыми конскими хвостами. Зажглись первые, еще тусклые звездочки. На ходу Голда что-то фальшиво мурлыкала себе под нос. Было холодно и промозгло, но ее это не беспокоило. А Бог был хорошо укрыт пледом, сшитым из кроличьих шкурок.
При мысли о Боге сердце Голды зашлось от радости. Он такой красивый, дарующий неизбывное наслаждение даже в своем бесконечном сне. (Скоро ленивый дедуня закончит полировать песком его бедную увечную руку, наведет глянец, и рука будет в полном порядке.) Если она после этого никому не нужного бдения сразу поспешит домой, то у нее еще останется время поклониться Богу, а дедуня проснется, увидит и станет ворчать.
– Я ненавижу тебя, дедуня, – прошептала Голда.
Продравшись сквозь густые заросли, она наконец вышла к морю; среди искривленных зонтичных пихт виднелась полянка со сложенной на ней высокой кучей серебристо-серых дров. Голда опустила на землю факел и горшок с углями и пошла прямо на западную оконечность мыса. Она уселась над обрывом, свесив вниз свои сильные ноги и ощущая, как усиливающийся ветер щекочет кожу, задувая под подол юбки.
Вот здесь внизу она и нашла его, в этой бухточке, на острых рифах, которые теперь покрывает вода. Диво. Чудо. Бог с моря. В течение нескольких месяцев, что она ухаживала за ним, его глаза ни разу не открылись; но она знала, что теперь, когда его ужасные раны зажили, в один прекрасный день это случится. Бог проснется и полюбит ее.
– И тогда мы убьем дедуню, – решила Голда.
8
Черные волны, омывающие побережье Магриба, разбивались об основание гряды Риф и древних вулканических холмов, сгрудившихся вокруг разбитой бетонной дамбы.
Моросило. Кугал Сотрясатель Земли отыскал обрывистое вади note 5 Note5
пересохшее русло (араб.)
, по дну которого сочилась тоненькая струйка воды – она терялась в песках, так и не дотянув до нового моря. По берегу этого ручья росли пальмы, цветущие акации да пучки розовых нарциссов с терпким, пьянящим запахом.
Он прикрыл относительно сухую расселину плетеной лодчонкой фирвулагов и уложил под ней Фиана. Слабым психокреативным импульсом запалил костери приготовил скудный ужин: финики, два яйца, недовысиженных какой-то птицей, восхитительные на вкус, но несытные цветки акации, поджаренные на остатках суркового жира. Огромная змея (у Кугала при виде этой змеи слюнки потекли) проворно уползла. Нарциссов вокруг было сколько угодно, но Кугал слышал, что их луковицы ядовиты.
Мелкий дождик усилился и прерывисто забарабанил по днищу лодки. Стоны брата бередили душу.
ХОЛОДНО!
холодно холодно ХОЛОДНО я знаю ХОЛОДНО ХОЛОДНОХОЛОДНО ХОЛОДНОХОЛОДНО холодно холодно холодно холодно ХОЛОДНО
Одеяла, сшитые из звериных шкурок, рвались по швам. Вместо ниток он использовал сухожилия, и они быстро сгнили, а мех клочьями отваливался от тонкой мездры. Кугал пробовал залатать их свежими шкурами, но старые куски рассыпались в руках. Он как мог укутал Фиана в эту рвань и стал рыскать по берегу в поисках сушняка, чтобы поддержать огонь. В верховьях ручья увидел высохшее дерево с колючими ветками. Пока обламывал их и тащил к чадящему костру, ободрал в кровь все руки. Потом на четвереньках пролез под лодку, стащил с себя промокшее замызганное пончо из антилопы и занавесил им вход, надеясь удержать тепло. От шкуры исходила жуткая вонь.
Фиан заворочался, начал теребить бинты из золотисто-розовой ткани; обнажились страшные раны на голове. Кугал одной рукой обхватил его запястья, другой поправил повязки. Еще плотнее подоткнул одеяло. Руки у брата быть потные, кожа туго обтянула кости, под паутинкой кровеносных сосудов едва трепетал пульс.
Умираю…
Нет.
Мы умрем вместе…
Нет.
Мы умрем от холода?
НЕТ!
Какхолоднокровьсердцестынет…
НЕТ, Я СОГРЕЮ НАС!
Состыкованный ум отчаянно боролся. Одна половина жаждала оторваться и положить конец многомесячным страданиям. Другая, безжалостная в своей братской любви, побуждала ее жить.
(психо А кинетическая) (сосудо А расширяющая) (стиму А ляция) А А А Х !
Брата мучит боль от пораженного лицевого нерва. А еще промозглая стужа. Надо с помощью психокинеза восстановить кровообращение, а затем применить коррекцию, взять на себя хотя бы часть боли. Только хватит ли сил? Он не спит десятую ночь подряд и уже дошел до точки. Ему бы отлежаться и съесть чего-нибудь посущественнее. Да и Фиана подкормить, а то воля его к жизни почти иссякла.
Спи, Фиан.
да Спи, братмой.
да Спи, зеркалодуши.
да Спи, милыйпровидец.
да Спи, роднойсамоубиица.
да Спи, Фиануммоегоума, спи.
(волнообразный ритм замедляется) Спи
Фиан почти все время бредил, и мозговые штормы правого полушария так измотали защитный механизм левого, что у самого Кугала начались галлюцинации.
Он бредет вдоль нескончаемого побережья, тащит Фиана по мелководью в допотопном суденышке фирвулагов. И вдруг в тумане над водой видит город, светлый, как солнце, обращенное к Земле. Возрожденная Мюрия во всем своем великолепии! Соплеменницы поют Песню, подбадривают борцов на арене. Начался Весенний Турнир, слышны торжественные звуки фанфар и звон алмазных мечей о стеклянные щиты.
Остолбенев, он выпустил канат. Дома! Несчастные, голодные, почти свихнувшиеся, растерявшие всю былую силу изгои много месяцев шли на запад по берегам Африки… И вот чудо свершилось.
Кугал вытянул руки, рванулся вперед и с головой погрузился в волны. Но жестокие муки, видимо, обострили интуицию брата: он сразу распознал мираж. Его принудительный импульс заставил Кугала вернуться и снова взять в руки канат.
– Мы вместе поплывем к Благословенному Острову, – прошептал Фиан.
Безумный вихрь в мозгу Кугала уже промчался. Он упрямо избрал для них обоих жизнь и вытащил лодку на сушу.
– Ты же видишь, я медленно умираю, – сказал Фиан. – Почему бы не покончить со всем этим?
– Нет! Я тебе не дам. Мы вернемся на Европейский континент. Как только дождь перестанет и ветер повернет к югу, я смастерю парус для лодки.
– Зачем? Все же погибли в Потопе.
– Неизвестно. Наша телепатия так ослаблена, что ум воспринимает не больше, чем слух.
– Кугал! Ум моего ума! Нам суждена только смерть… если мы останемся вместе.
Хриплым криком Кугал заглушил его слова. Только не смерть! Только не разлука!
– Доверься мне, как прежде. Мы – единое целое. Следуй за мной.
Но ответом ему был поток боли и безнадежности.
– На сей раз ты следуй за мной. Иначе мне придется уйти одному.
– Нет!
В подсознании Кугала всплыла горькая истина: я боюсь…
Сидя под убогим прикрытием и слушая шум дождя, заместитель великого Ноданна в Гильдии Психокинеза крепко прижимал к себе свое спящее второе «я». Зашипели под дождем уголья; скоро костер совсем потухнет. Мозговое излучение Фиана было медленным и умиротворенным. В отличие от бодрствующего брата он уже не чувствовал боли.
(ритм угасает) (угасает) СТРАХ (угасает) (угасает)
9
К тому времени, как ронин Йошимитсу Ватанабе добрался до двенадцатого охраняемого троллями горного прохода на Редонском тракте, дождь лил как из ведра и уже почти стемнело.
– Подлые фирвулажьи вымогатели, – проворчал Йош.
Он натянул поводья и, превозмогая усталость, стал оценивать довольно мерзкую ситуацию. Он уже потерял много времени, вплавь преодолевая затопленные броды и огибая размывы и оползни. Если ему вообще суждено попасть в Горию, то случится это только под утро, когда путешественнику, даже если он при деньгах, трудно рассчитывать на гостеприимство. А если он лишится последних денег…
Изголодавшаяся кобыла-халик Йоша воспользовалась остановкой и выковыряла из слякоти несколько клубней. Негромким «Гоп, Кику» ронин послал ее вперед. Кобыла подошла к краю пропасти и, нервно фыркая, глянула вниз на бурлящий пенный поток. Ущелье было узкое, но невероятно крутое, внизу громоздились поваленные стволы деревьев. На другую сторону был переброшен незатейливый мост из толстых бревен. На обоих концах моста сооружены «заставы» – каменные груды в человеческий рост с воткнутыми в них шестами, с которых свисал пергаментный фонарь в форме причудливого рогатого черепа. Крупные светлячки, посаженные внутрь фонарей, были единственным зыбким источником света.
Если путник котел перейти по мосту, он был обязан опустить в ямку при основании каменной пирамиды традиционную плату. Нарушителю обычая грозил риск быть съеденным троллем.
Йош расстегнул мино – дождевик из соломы, служивший ему подобием плаща, – и тот съехал на сторону, сделав доступным взгляду любого полуночного хищника зловещее великолепие его украшенных красным шнуром доспехов – ума-ерои. Два быстрых движения, и соломенная шляпа, прикрывающая голову от дождя, уступила место латному шлему – кабуто. Затем руки Йоша скользнули к плечам и сомкнулись на рукояти самодельного, но от этого не менее смертоносного самурайского меча – нодачи, который висел в ножнах за его правым плечом.
Он выставил меч перед собой. Всадник и кобыла застыли, словно конная статуя. Фонари приплясывали на ветру, мерцая призрачным светом, по зеленому покрову джунглей барабанил теплый дождь, где-то рядом выводили свой весенний мадригал древесные лягушки.
– Эй, слушай меня, – звенящим голосом заговорил Йош. – Я – человек чести. Я держу сторону союза людей и фирвулагов. Всю дорогу от Парижской низины я плачу ваши чертовы пошлины и ни разу не сказал ни единого слова поперек. Но теперь у меня осталось всего три серебряные монеты. Если я отдам их, то, когда приеду в Горию, у меня не будет ни гроша. Мне нечем будет заплатить за еду, за кров, за корм для моего скакуна… Поэтому я не стану давать тебе денег! Взамен тебе придется отведать вот это!
Лягушки примолкли, наступившую тишину нарушал лишь шум дождя и смутный гул водопада. Внезапно у ближнего входа на бревенчатый мост появилось зеленое сияние. На тропе возник кто-то огромный, уродливый, сочащийся влагой, и угрожающе встал перед скакуном японского воина. Существо имело обличье ящера с перепончатыми лапами и чешуйчатым телом. Голова, обтянутая пузырчатой кожей, походила на рогатые черепа, а огромные выпученные глаза светились, словно два зеленых прожектора.
Прежде чем тварь успела броситься вперед, Йош распахнул рот и исторг «кийа» – ритуальный крик древних мастеров боевого искусства будзюцу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56