https://wodolei.ru/catalog/unitazy/Vitra/zentrum/
На нас всех сегодня что-то нашло.
Я без сил прислоняюсь спиной к стене.
– Это мерзавец Моузби подстроил нам ловушку! Он нам подстроил ловушку, а мы взяли и угодили в нее! Как сурки, черт побери! Я думал, что знаю этого мерзавца как облупленного, а он обставил меня, как желторотого юнца, который только что поступил на юридический факультет!
– Пусть тут он нас обставил, но суд ведь только начался, – говорит Мэри-Лу. – У нас же неплохие шансы выиграть дело.
– Все равно мы не должны были этого допустить! Мы не можем позволить себе ошибаться.
– Все будет в порядке. Как только пойдут наши свидетели, от этих показаний камня на камне не останется.
Сейчас в ней говорит не адвокат, а женщина. Она пытается помочь мне, успокоить. Жаль, что я не могу дать ей это сделать.
– Так или иначе, они все равно нашли бы способ затронуть данный вопрос, – подает голос Томми. – Просто совпало, что все шишки достались Полу. На его месте мог оказаться каждый из нас. Чтобы выиграть это дело, обвинение и не собирается придерживаться правил, если только суд не принудит его к этому.
Он прав. Я чувствую, как мой гнев постепенно испаряется. Пол тут ни при чем. Он делает все, что может. Ну и что, если в глубине души он не верит, что рокеры невиновны, вообще или хотя бы отчасти? Адвокат может защищать человека, который как виновен, так и невиновен. Если бы все подзащитные на самом деле были невиновными, у большинства из них не было бы адвокатов. В этом одно из самых больших преимуществ нашей профессии.
Когда мы решаем, что пора уже расходиться, Пол подходит и по-отечески обнимает меня за плечи.
– Ты в порядке?
– Все будет нормально. Не могу, когда мне преподносят неприятные сюрпризы.
– Не ты один. – Глядя на меня, он улыбается. – В свое время я заработал язву, потому что как-то раз слишком многих задел за живое. Точь-в-точь, как ты. Уилл, ты должен делать все, что можешь, только смотри, не сыграй от этого в ящик!
Я тяну на голом энтузиазме, вот в чем штука. Если в один прекрасный момент энтузиазм испарится, как адвокат я гроша ломаного стоить не буду, а пока это единственное, за что я сам хоть что-нибудь бы дал.
17
– Ваша честь! Мы хотели бы ходатайствовать о продлении объявленного вами перерыва, с тем чтобы досконально изучить факты, о которых упомянул в своих показаниях доктор Грэйд, и найти собственного эксперта по этому вопросу.
Мы сидим в кабинете у Мартинеса. Мы и Моузби.
– Мы возражаем, – говорит Моузби.
– Так я и думал, – отвечает Мартинес. Он подается вперед в своем кресле. – Я не могу разрешить, – обращается он к нам, – и не разрешу. Вчерашние показания прозвучали благодаря действиям, предпринятым не обвинением, а вашей стороной. Ведь уже составлен список присяжных. Я не могу остановить судебный процесс, во всяком случае, на этом основании.
Он переводит взгляд на Моузби, потом снова на нас.
– Можно сделать для вас только одно – включайте в список свидетелей новых людей. По идее, и этого нельзя, но я хочу, чтобы вы использовали все возможности. Суд возобновится примерно через неделю. Если собираетесь подыскать эксперта, думается, времени для этого должно хватить.
Хотел бы поблагодарить вас за помощь, господин судья, но язык не поворачивается. Шансы на то, что за неделю мы найдем эксперта с хорошей репутацией, познакомим его с обстоятельствами дела и убедим выступить со свидетельскими показаниями, идущими вразрез с мнением собрата по профессии, воистину призрачны, а то и вовсе равны нулю.
18
– Все это довольно просто, – говорит Грэйд часом позже, когда судебное заседание возобновилось.
Он обращается к Моузби, но смотрит на присяжных, терпеливо разъясняя им, что к чему.
– Сложного тут ничего нет. Когда я в первый раз осматривал труп, меня поразило одно обстоятельство. Разумеется, за несколько дней он успел здорово разложиться и, конечно, оставлял желать много лучшего, но что-то в том, как он выглядел, показалось мне странным.
– Что именно? – спрашивает Моузби.
– Как уже говорилось ранее, кровотечения почти не было. И это при сорока семи ножевых ранениях, некоторые из них весьма глубокие. А кровотечения не было.
– Почему же его не было? Почему кровь больше не текла?
– А потому что, – тут Грэйд подается всем телом вперед, давая понять, что сейчас скажет нечто важное и хочет, чтобы присутствующие в зале это слышали. Понимая это, судья и присяжные, в свою очередь, тоже подаются вперед, – сразу после нанесения ножевых ранений кровь свертывалась. – Он встает с места, берет указку, лежащую у стенда: – Вы позволите?
Мартинес кивает. Покинув место для дачи свидетельских показаний, Грэйд подходит к стенду и указывает на одно из ранений, видных на снимке.
– Как вы можете заметить, края раны окаймлены темными пятнами. По виду они напоминают корну. – Указкой он обводит нужное место.
Я думал, темные разводы по краям ран остались после того, как нож вонзался в тело, так мне объясняли. Никакой корки я не вижу, но ведь это всего-навсего снимок.
– Эта темная корка видна вокруг почти всех ран, имеющихся на теле, – Грэйд указывает сразу на несколько ножевых ранений на фотографии. – Я пришел к выводу, что она образовалась под воздействием высокой температуры. Благодаря ей кровь вокруг свернулась и перестала течь. В медицине такое явление широко распространено.
– Доктор Грэйд, – медленно, нараспев говорит Моузби, – следует ли понимать ваши слова в том смысле, что эти раны были вызваны...
– ...раскаленными ножами. Да! – подхватывает Грэйд.
– То есть всякий раз перед тем, как пырнуть свою жертву, в общей сложности сорок семь раз, убийцы нагревали нож на огне?
Вот мерзавец, дурака решил повалять! Присяжные навостряют уши, готовые проглотить все, что им ни скажут. Словно бабочки, которых огонь притягивает к себе, будто магнитом.
– Именно это я и имею в виду. – Грэйд кладет указку, возвращается на прежнее место, но остается стоять, возвышаясь над всеми сидящими в зале, кроме Мартинеса.
– Интересный вывод, доктор Грэйд, – говорит Моузби, – хотя встречается он нечасто. Вообще говоря, нечто подобное я слышу впервые.
Черта с два, думаю я. Об этом вообще никто не слышал. За исключением главного свидетеля со стороны обвинения.
– Согласен. Если бы я сам не наткнулся на данную теорию незадолго до того, как пришлось осматривать труп, мне бы это и в голову не пришло.
– Вы имеете в виду какой-то медицинский журнал?
– Название я точно не помню, – кивает Грэйд, – я многие из них читаю. Приходится, чтобы быть в курсе. Насколько мне помнится, автор статьи – врач, который специализируется на изучении гомосексуализма и, в частности, преступлений на этой почве.
При этих словах я вижу, что еще немного, и Одинокий Волк совсем рассвирепеет. О Боже, этого нам только не хватало! Парень, того и гляди, сорвется прямо в зале суда, если ему попробуют пришить еще и убийство гомика. Я наклоняюсь к нему.
– Держи себя в руках, старик.
– Если этот ублюдок назовет меня педиком, я из него душу выну! – рявкает он.
– Тогда считай, что сам подписал себе приговор, – шипя, отвечаю я.
Он бросает на меня сердитый взгляд.
– Правда.
И откидывается на спинку стула, кипя от ярости. Господи, только бы пронесло, только бы продержаться, больше мне ничего не надо!
– Стало быть, доктор, вы полагаете, что убийство носит гомосексуальный характер?
Я крепко сжимаю запястье Одинокого Волка. Он так скрипит зубами, что, того и гляди, сломает себе челюсть.
Прежде чем ответить, Грэйд заглядывает в какое-то досье.
– В ректальных мазках, взятых из заднего прохода убитого, обнаружены следы спермы. Так сказано в отчете.
– Мне это известно, доктор. Просто я хотел, чтобы это было занесено в судебный протокол.
Вот ведь паразит! Будь на его месте более порядочный адвокат, он бы сделал все по-честному. А то сейчас игра идет больше на публику.
Грэйд откладывает досье в сторону.
– Если позволите, я хотел бы еще кое-что добавить...
– Разумеется, доктор. Вы же в этом специалист, – улыбается ему Моузби.
– Даже если бы спермы не было, я все равно пришел бы к такому же выводу.
– Вы хотите сказать – к выводу, что убийство совершено на почве гомосексуализма.
– Этому парню отрезали половой член, – говорит Грэйд, всем своим видом выражая отвращение; впечатление такое, что он буквально выплевывает слова, настолько они ему неприятны. – Речь идет о гнусном, жестоком, отвратительном акте. Не знаю, чьих рук это дело, но у человека, совершившего его, не все в порядке с головой.
В зале поднимается легкий гул. Присяжные сидят, поджав губы. Кое-кто из них переводит взгляд на подзащитных.
– Должен добавить: у того, кто это сделал, не все в порядке и с сексуальной жизнью. Он... – тут он выдерживает паузу, потом подчеркивает: – Или они страдают расстройствами на сексуальной почве.
– Протест! – выкрикиваю я.
– Протест принимается. Свидетелю следует воздерживаться от предположений подобного рода, – говорит Мартинес, обращаясь к Грэйду.
– Прошу прощения, Ваша честь.
– Исключите последнее предложение из протокола, – обращается Мартинес к стенографистке.
Какая, к черту, разница!
– Так вот, что касается этого убийства на почве гомосексуализма... прошу прощения, убийства, которое, возможно, было совершено на почве гомосексуализма...
– Протест! – Мэри-Лу вскакивает с места. – При расследовании этого убийства ни о гомосексуализме, ни о каком-либо сексуальном поведении вообще речи не было. Из того, что в заднем проходе убитого обнаружена сперма, еще не вытекает, что половые сношения через задний проход и убийство произошли примерно в одно время. Это два совершенно разных вопроса.
– Протест отклоняется. Очевидно, что убийство носит сексуальный характер. Ведь убитому отрезали пенис. – Мартинес оборачивается к Моузби. – Продолжайте, господин обвинитель.
Черт! Мы лишились его расположения, по крайней мере, пока.
– Допустим, убийство было совершено на почве гомосексуализма, – говорит Моузби. – А при чем тут группа рокеров?
Я снова заявляю протест.
– С каких это пор доктор Грэйд считается экспертом по рокерам, Ваша честь?
– Позвольте вас заверить, что я им не являюсь. – Грэйд улыбается Мартинесу, затем принимает презрительный вид и добавляет: – Отнюдь. Однако многие издания по психиатрии и психологии изобилуют информацией и о совокуплениях среди мужчин, и о гомосексуализме в бандах рокеров, особенно в тех из них, которые считаются противозаконными. Это общеизвестно.
– Иными словами, доктор, убийство носит ярко выраженный гомосексуальный оттенок, а состав рокерских банд, если посмотреть на них с точки зрения психиатра, свидетельствует о том, что им, говоря языком психиатрии и медицины, свойственны гомосексуальные элементы.
– Вне всякого сомнения.
– Хана тебе, ублюдок! Слышишь? Хана, черт бы тебя побрал!
Одинокий Волк вскочил на ноги, впечатление такое, что он сейчас опрокинет стол и ринется на Грэйда, чтобы задушить его голыми руками.
– Хана тебе, мужик! Я тебя сожру с потрохами, черт побери!
В зале поднимается невообразимый гвалт. «Судебных исполнителей сюда!» – не своим голосом вопит Мартинес. Я крепко обхватываю руками Одинокого Волка, не давая ему вырваться. Остальные жмутся. Присяжные привстали со своих мест, готовые смыться.
А что Грэйд? Он стоит, глядя на нас в упор. Единственный в зале, кто не испугался.
На Одинокого Волка надевают наручники, ноги заковывают в кандалы и выволакивают его из зала. Мартинес ударяет молотком по столу.
– Перерыв на тридцать минут! – рявкает он. – Поверенных прошу ко мне в кабинет.
– Вам что, шекспировские лавры Оливье покоя не дают? Имейте в виду, так просто вам это с рук не сойдет, понятно?
Мы все собрались у него – мы и представители обвинения. Мартинес бушует.
– Сначала этот спектакль с матерью убитого, – говорит он, с видом обвинителя указывая пальцем на Моузби, – а теперь вы, – показывает он на меня, – не можете удержать своего подзащитного, черт побери!
– Мы сами не ожидали, Ваша честь, – говорю я, – больше это не повторится.
– Да уж больше не надо, черт побери! – Мартинес чуть не брызгает слюной от злости. – Я не хочу продержать его в наручниках и заткнуть рот до самого конца процесса, так не годится, но, если удержать его можно только так, придется это сделать! Это опасные люди, господин адвокат, и я не вправе подвергать опасности сотрудников суда или присяжных.
– Я сделаю все, что в моих силах.
– Надеюсь, этого окажется достаточно. Да, ребята, дело гиблое! Давайте не будем доводить его до крайностей. Надеюсь, что все вы проявите профессионализм в суде, на котором я председательствую.
Все соглашаются впредь действовать, как подобает настоящим профессионалам. Стоит Мартинесу произнести это слово, как я перевожу взгляд на Мэри-Лу. Она не глядит в мою сторону.
После обеда мы начинаем перекрестный допрос Грэйда, который продолжается до самого конца рабочего дня. Эллен возвращается уже под вечер – никакой литературы, где упоминались бы убийства, совершаемые бандами гомосексуалистов, и раскаленные ножи, она не нашла. Пока мы занимаемся переливанием из пустого в порожнее.
Грэйд отвечает на вопросы солидно и откровенно, но ведь он свидетель со стороны обвинения. С таким свидетелем надо держать ухо востро, если слишком давить на него, то, неровен час, можно настроить против себя присяжных. С другой стороны, если не приставать к нему с расспросами, то, выходит, ты просто отбываешь номер.
Так мы и ходим вокруг да около, пока солнце вот-вот не скроется за горизонтом. На сегодня, пожалуй, хватит, пора закругляться. Я оставляю за собой право вызвать Грэйда свидетелем еще раз для продолжения перекрестного допроса.
Поганый сегодня выдался для нас денек. Поганый.
Этой ночью мы не ложимся, бодрствуем в кабинете до самого утра, пытаясь найти брешь в теории Грэйда насчет «раскаленных ножей». Мы перелопачиваем горы литературы по прецедентному праву, просматриваем все до единой компьютерные программы, к которым имеем доступ, – вплоть до библиотеки конгресса – словом, все мыслимые издания по психиатрии или психологии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
Я без сил прислоняюсь спиной к стене.
– Это мерзавец Моузби подстроил нам ловушку! Он нам подстроил ловушку, а мы взяли и угодили в нее! Как сурки, черт побери! Я думал, что знаю этого мерзавца как облупленного, а он обставил меня, как желторотого юнца, который только что поступил на юридический факультет!
– Пусть тут он нас обставил, но суд ведь только начался, – говорит Мэри-Лу. – У нас же неплохие шансы выиграть дело.
– Все равно мы не должны были этого допустить! Мы не можем позволить себе ошибаться.
– Все будет в порядке. Как только пойдут наши свидетели, от этих показаний камня на камне не останется.
Сейчас в ней говорит не адвокат, а женщина. Она пытается помочь мне, успокоить. Жаль, что я не могу дать ей это сделать.
– Так или иначе, они все равно нашли бы способ затронуть данный вопрос, – подает голос Томми. – Просто совпало, что все шишки достались Полу. На его месте мог оказаться каждый из нас. Чтобы выиграть это дело, обвинение и не собирается придерживаться правил, если только суд не принудит его к этому.
Он прав. Я чувствую, как мой гнев постепенно испаряется. Пол тут ни при чем. Он делает все, что может. Ну и что, если в глубине души он не верит, что рокеры невиновны, вообще или хотя бы отчасти? Адвокат может защищать человека, который как виновен, так и невиновен. Если бы все подзащитные на самом деле были невиновными, у большинства из них не было бы адвокатов. В этом одно из самых больших преимуществ нашей профессии.
Когда мы решаем, что пора уже расходиться, Пол подходит и по-отечески обнимает меня за плечи.
– Ты в порядке?
– Все будет нормально. Не могу, когда мне преподносят неприятные сюрпризы.
– Не ты один. – Глядя на меня, он улыбается. – В свое время я заработал язву, потому что как-то раз слишком многих задел за живое. Точь-в-точь, как ты. Уилл, ты должен делать все, что можешь, только смотри, не сыграй от этого в ящик!
Я тяну на голом энтузиазме, вот в чем штука. Если в один прекрасный момент энтузиазм испарится, как адвокат я гроша ломаного стоить не буду, а пока это единственное, за что я сам хоть что-нибудь бы дал.
17
– Ваша честь! Мы хотели бы ходатайствовать о продлении объявленного вами перерыва, с тем чтобы досконально изучить факты, о которых упомянул в своих показаниях доктор Грэйд, и найти собственного эксперта по этому вопросу.
Мы сидим в кабинете у Мартинеса. Мы и Моузби.
– Мы возражаем, – говорит Моузби.
– Так я и думал, – отвечает Мартинес. Он подается вперед в своем кресле. – Я не могу разрешить, – обращается он к нам, – и не разрешу. Вчерашние показания прозвучали благодаря действиям, предпринятым не обвинением, а вашей стороной. Ведь уже составлен список присяжных. Я не могу остановить судебный процесс, во всяком случае, на этом основании.
Он переводит взгляд на Моузби, потом снова на нас.
– Можно сделать для вас только одно – включайте в список свидетелей новых людей. По идее, и этого нельзя, но я хочу, чтобы вы использовали все возможности. Суд возобновится примерно через неделю. Если собираетесь подыскать эксперта, думается, времени для этого должно хватить.
Хотел бы поблагодарить вас за помощь, господин судья, но язык не поворачивается. Шансы на то, что за неделю мы найдем эксперта с хорошей репутацией, познакомим его с обстоятельствами дела и убедим выступить со свидетельскими показаниями, идущими вразрез с мнением собрата по профессии, воистину призрачны, а то и вовсе равны нулю.
18
– Все это довольно просто, – говорит Грэйд часом позже, когда судебное заседание возобновилось.
Он обращается к Моузби, но смотрит на присяжных, терпеливо разъясняя им, что к чему.
– Сложного тут ничего нет. Когда я в первый раз осматривал труп, меня поразило одно обстоятельство. Разумеется, за несколько дней он успел здорово разложиться и, конечно, оставлял желать много лучшего, но что-то в том, как он выглядел, показалось мне странным.
– Что именно? – спрашивает Моузби.
– Как уже говорилось ранее, кровотечения почти не было. И это при сорока семи ножевых ранениях, некоторые из них весьма глубокие. А кровотечения не было.
– Почему же его не было? Почему кровь больше не текла?
– А потому что, – тут Грэйд подается всем телом вперед, давая понять, что сейчас скажет нечто важное и хочет, чтобы присутствующие в зале это слышали. Понимая это, судья и присяжные, в свою очередь, тоже подаются вперед, – сразу после нанесения ножевых ранений кровь свертывалась. – Он встает с места, берет указку, лежащую у стенда: – Вы позволите?
Мартинес кивает. Покинув место для дачи свидетельских показаний, Грэйд подходит к стенду и указывает на одно из ранений, видных на снимке.
– Как вы можете заметить, края раны окаймлены темными пятнами. По виду они напоминают корну. – Указкой он обводит нужное место.
Я думал, темные разводы по краям ран остались после того, как нож вонзался в тело, так мне объясняли. Никакой корки я не вижу, но ведь это всего-навсего снимок.
– Эта темная корка видна вокруг почти всех ран, имеющихся на теле, – Грэйд указывает сразу на несколько ножевых ранений на фотографии. – Я пришел к выводу, что она образовалась под воздействием высокой температуры. Благодаря ей кровь вокруг свернулась и перестала течь. В медицине такое явление широко распространено.
– Доктор Грэйд, – медленно, нараспев говорит Моузби, – следует ли понимать ваши слова в том смысле, что эти раны были вызваны...
– ...раскаленными ножами. Да! – подхватывает Грэйд.
– То есть всякий раз перед тем, как пырнуть свою жертву, в общей сложности сорок семь раз, убийцы нагревали нож на огне?
Вот мерзавец, дурака решил повалять! Присяжные навостряют уши, готовые проглотить все, что им ни скажут. Словно бабочки, которых огонь притягивает к себе, будто магнитом.
– Именно это я и имею в виду. – Грэйд кладет указку, возвращается на прежнее место, но остается стоять, возвышаясь над всеми сидящими в зале, кроме Мартинеса.
– Интересный вывод, доктор Грэйд, – говорит Моузби, – хотя встречается он нечасто. Вообще говоря, нечто подобное я слышу впервые.
Черта с два, думаю я. Об этом вообще никто не слышал. За исключением главного свидетеля со стороны обвинения.
– Согласен. Если бы я сам не наткнулся на данную теорию незадолго до того, как пришлось осматривать труп, мне бы это и в голову не пришло.
– Вы имеете в виду какой-то медицинский журнал?
– Название я точно не помню, – кивает Грэйд, – я многие из них читаю. Приходится, чтобы быть в курсе. Насколько мне помнится, автор статьи – врач, который специализируется на изучении гомосексуализма и, в частности, преступлений на этой почве.
При этих словах я вижу, что еще немного, и Одинокий Волк совсем рассвирепеет. О Боже, этого нам только не хватало! Парень, того и гляди, сорвется прямо в зале суда, если ему попробуют пришить еще и убийство гомика. Я наклоняюсь к нему.
– Держи себя в руках, старик.
– Если этот ублюдок назовет меня педиком, я из него душу выну! – рявкает он.
– Тогда считай, что сам подписал себе приговор, – шипя, отвечаю я.
Он бросает на меня сердитый взгляд.
– Правда.
И откидывается на спинку стула, кипя от ярости. Господи, только бы пронесло, только бы продержаться, больше мне ничего не надо!
– Стало быть, доктор, вы полагаете, что убийство носит гомосексуальный характер?
Я крепко сжимаю запястье Одинокого Волка. Он так скрипит зубами, что, того и гляди, сломает себе челюсть.
Прежде чем ответить, Грэйд заглядывает в какое-то досье.
– В ректальных мазках, взятых из заднего прохода убитого, обнаружены следы спермы. Так сказано в отчете.
– Мне это известно, доктор. Просто я хотел, чтобы это было занесено в судебный протокол.
Вот ведь паразит! Будь на его месте более порядочный адвокат, он бы сделал все по-честному. А то сейчас игра идет больше на публику.
Грэйд откладывает досье в сторону.
– Если позволите, я хотел бы еще кое-что добавить...
– Разумеется, доктор. Вы же в этом специалист, – улыбается ему Моузби.
– Даже если бы спермы не было, я все равно пришел бы к такому же выводу.
– Вы хотите сказать – к выводу, что убийство совершено на почве гомосексуализма.
– Этому парню отрезали половой член, – говорит Грэйд, всем своим видом выражая отвращение; впечатление такое, что он буквально выплевывает слова, настолько они ему неприятны. – Речь идет о гнусном, жестоком, отвратительном акте. Не знаю, чьих рук это дело, но у человека, совершившего его, не все в порядке с головой.
В зале поднимается легкий гул. Присяжные сидят, поджав губы. Кое-кто из них переводит взгляд на подзащитных.
– Должен добавить: у того, кто это сделал, не все в порядке и с сексуальной жизнью. Он... – тут он выдерживает паузу, потом подчеркивает: – Или они страдают расстройствами на сексуальной почве.
– Протест! – выкрикиваю я.
– Протест принимается. Свидетелю следует воздерживаться от предположений подобного рода, – говорит Мартинес, обращаясь к Грэйду.
– Прошу прощения, Ваша честь.
– Исключите последнее предложение из протокола, – обращается Мартинес к стенографистке.
Какая, к черту, разница!
– Так вот, что касается этого убийства на почве гомосексуализма... прошу прощения, убийства, которое, возможно, было совершено на почве гомосексуализма...
– Протест! – Мэри-Лу вскакивает с места. – При расследовании этого убийства ни о гомосексуализме, ни о каком-либо сексуальном поведении вообще речи не было. Из того, что в заднем проходе убитого обнаружена сперма, еще не вытекает, что половые сношения через задний проход и убийство произошли примерно в одно время. Это два совершенно разных вопроса.
– Протест отклоняется. Очевидно, что убийство носит сексуальный характер. Ведь убитому отрезали пенис. – Мартинес оборачивается к Моузби. – Продолжайте, господин обвинитель.
Черт! Мы лишились его расположения, по крайней мере, пока.
– Допустим, убийство было совершено на почве гомосексуализма, – говорит Моузби. – А при чем тут группа рокеров?
Я снова заявляю протест.
– С каких это пор доктор Грэйд считается экспертом по рокерам, Ваша честь?
– Позвольте вас заверить, что я им не являюсь. – Грэйд улыбается Мартинесу, затем принимает презрительный вид и добавляет: – Отнюдь. Однако многие издания по психиатрии и психологии изобилуют информацией и о совокуплениях среди мужчин, и о гомосексуализме в бандах рокеров, особенно в тех из них, которые считаются противозаконными. Это общеизвестно.
– Иными словами, доктор, убийство носит ярко выраженный гомосексуальный оттенок, а состав рокерских банд, если посмотреть на них с точки зрения психиатра, свидетельствует о том, что им, говоря языком психиатрии и медицины, свойственны гомосексуальные элементы.
– Вне всякого сомнения.
– Хана тебе, ублюдок! Слышишь? Хана, черт бы тебя побрал!
Одинокий Волк вскочил на ноги, впечатление такое, что он сейчас опрокинет стол и ринется на Грэйда, чтобы задушить его голыми руками.
– Хана тебе, мужик! Я тебя сожру с потрохами, черт побери!
В зале поднимается невообразимый гвалт. «Судебных исполнителей сюда!» – не своим голосом вопит Мартинес. Я крепко обхватываю руками Одинокого Волка, не давая ему вырваться. Остальные жмутся. Присяжные привстали со своих мест, готовые смыться.
А что Грэйд? Он стоит, глядя на нас в упор. Единственный в зале, кто не испугался.
На Одинокого Волка надевают наручники, ноги заковывают в кандалы и выволакивают его из зала. Мартинес ударяет молотком по столу.
– Перерыв на тридцать минут! – рявкает он. – Поверенных прошу ко мне в кабинет.
– Вам что, шекспировские лавры Оливье покоя не дают? Имейте в виду, так просто вам это с рук не сойдет, понятно?
Мы все собрались у него – мы и представители обвинения. Мартинес бушует.
– Сначала этот спектакль с матерью убитого, – говорит он, с видом обвинителя указывая пальцем на Моузби, – а теперь вы, – показывает он на меня, – не можете удержать своего подзащитного, черт побери!
– Мы сами не ожидали, Ваша честь, – говорю я, – больше это не повторится.
– Да уж больше не надо, черт побери! – Мартинес чуть не брызгает слюной от злости. – Я не хочу продержать его в наручниках и заткнуть рот до самого конца процесса, так не годится, но, если удержать его можно только так, придется это сделать! Это опасные люди, господин адвокат, и я не вправе подвергать опасности сотрудников суда или присяжных.
– Я сделаю все, что в моих силах.
– Надеюсь, этого окажется достаточно. Да, ребята, дело гиблое! Давайте не будем доводить его до крайностей. Надеюсь, что все вы проявите профессионализм в суде, на котором я председательствую.
Все соглашаются впредь действовать, как подобает настоящим профессионалам. Стоит Мартинесу произнести это слово, как я перевожу взгляд на Мэри-Лу. Она не глядит в мою сторону.
После обеда мы начинаем перекрестный допрос Грэйда, который продолжается до самого конца рабочего дня. Эллен возвращается уже под вечер – никакой литературы, где упоминались бы убийства, совершаемые бандами гомосексуалистов, и раскаленные ножи, она не нашла. Пока мы занимаемся переливанием из пустого в порожнее.
Грэйд отвечает на вопросы солидно и откровенно, но ведь он свидетель со стороны обвинения. С таким свидетелем надо держать ухо востро, если слишком давить на него, то, неровен час, можно настроить против себя присяжных. С другой стороны, если не приставать к нему с расспросами, то, выходит, ты просто отбываешь номер.
Так мы и ходим вокруг да около, пока солнце вот-вот не скроется за горизонтом. На сегодня, пожалуй, хватит, пора закругляться. Я оставляю за собой право вызвать Грэйда свидетелем еще раз для продолжения перекрестного допроса.
Поганый сегодня выдался для нас денек. Поганый.
Этой ночью мы не ложимся, бодрствуем в кабинете до самого утра, пытаясь найти брешь в теории Грэйда насчет «раскаленных ножей». Мы перелопачиваем горы литературы по прецедентному праву, просматриваем все до единой компьютерные программы, к которым имеем доступ, – вплоть до библиотеки конгресса – словом, все мыслимые издания по психиатрии или психологии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70