Заказывал тут сайт https://Wodolei.ru
Наступили короткие мгновения тишины. Затянутыми в хирургические перчатки пальцами Эзра осторожно поместил обрывок свитка между двумя другими. Написанный мелкими завитушками текст, к его радости, похоже, совместился и обрел смысл. Но когда он склонился ниже к чертежной доске, чтобы лучше разглядеть свою работу, он услышал так же ясно, как биение своего сердца, голос, шепчущий ему в ухо. Слова были непонятные, словно из неведомого языка, но их смысл, как ни странно, был прост. Слова означали: «да» и «продолжай».
И ощущение было такое, словно тот, кто произносил эти слова, находился совсем близко, за плечом Эзры.
Эзра вскинул голову и резко повернулся на вертящемся стуле… Волосы у него на затылке встали дыбом, сердце стучало так, словно хотело выскочить из груди.
Никого. Комната была пуста.
Но он слышал голос. И почувствовал теплое дыхание, коснувшееся его щеки.
Негромко зазвучала музыка.
Эзра встал со стула и ощутил слабость в ногах. Шторы на окнах, двойные, тяжелые, которые по его просьбе повесила Гертруда, шевелились. Едва заметно, но шевелились. Неверными шагами Эзра пошел к окну. Прикоснулся к шторам. Резко раздвинул их.
Он ощутил едва заметный сквозняк. Холодный ветер прорывался в комнату через щели в балконной двери. Но дверь была закрыта, балкон был пуст.
Он был в комнате совсем один.
Эзра вернулся к чертежной доске и посмотрел на свою работу. Поверхность доски теперь была наполовину покрыта совмещенными фрагментами свитка, над восстановлением которого Эзра так мучительно трудился. Отчасти был готов перевод. Это действительно была Книга Ангелов, также известная ученым под названием «Утраченной Книги Еноха». Эзра не ошибся. Он оказался совершенно прав. Это был рассказ Еноха о его странствии на Небеса и о том, что он там увидел. Об испускающих неземной свет ангелах, стоящих у престола Бога. И о других ангелах, падших. О грядущей битве. О наказании, постигшем Землю. Это был сон, это было пророчество… и оно принадлежало Эзре. Никто не видел этого свитка, никто не читал его несколько тысяч лет. Порой это открытие казалось Эзре чем-то вроде молота внутри его разума, молота, который мог разбить на куски его череп.
«А может быть, именно это сегодня ночью и произошло, – размышлял Эзра на ходу. – Может быть, в моем черепе образовалась крошечная трещинка, всего на долю секунды, и в эту трещинку проник звук голоса… Может быть, он исходил вовсе не снаружи, а изнутри моей головы. Что-то вроде двойного сознания…»
По Первой авеню с оглушительным воем сирены пронеслась пожарная машина, а за ней – несколько такси. К тротуару подъехал лимузин, из него вышла девушка в блестящем вечернем платье, с туфлями в руке. Прямо перед Эзрой поперек тротуара друг за другом прошествовали голуби. «Совсем как „Битлз“ на обложке „Abbey Road“», – подумал Эзра.
Небо еще было темно-синим, но солнце уже всходило.
Эзра шел вперед. Когда ему пришлось остановиться на углу и ждать зеленого света светофора, он продолжал шагать на месте. Ему важно было ощущать движение, тратить энергию, нужно было слышать, как стучат подметки по асфальту, как шуршат шинами проносящиеся мимо автомобили. Он был готов слушать какие угодно звуки, лишь бы не голос, шепчущий ему на ухо.
Работник цветочного магазина мыл тротуар перед входом, поливая его из шланга. Он остановился и пропустил Эзру.
Около японского ресторанчика, в который Эзра иногда заходил поесть, на тротуаре стояла тележка, а на ней – деревянный лоток со свежей рыбой. Когда Эзра проходил мимо, ему показалось, что одна крупная рыбина со сверкающей серебряной чешуей смотрела на него мертвым глазом.
Эзра ускорил шаг. С каждой минутой на улице становилось все больше машин. Взошло солнце, небо было ясным. Хозяин корейского кафе поднимал тяжелые металлические жалюзи на окнах и двери.
Эзра шел вперед. Чем дальше он уходил от дома, тем лучше себя чувствовал, тем тише звучал голос у него в ушах. Так приятно было шагать по улице, дышать утренним воздухом, ощущать пульс жизни. «Пожалуй, стоит делать это регулярно, – подумал Эзра. – Устраивать себе долгие прогулки, чтобы хорошенько размяться».
Он сам не заметил, как оказался на углу Восемьдесят девятой улицы, на которой жил дядя Мори. Он это понял, когда остановился около венской кондитерской, где его дядя покупал себе датское печенье. Дверь кондитерской была заперта, но внутри горел свет, и Эзра увидел женщину, ставящую на витрину поднос с оранжевыми бисквитами, испеченными к Хеллоуину.
Эзра осторожно постучался в стеклянную дверь. Разве не приятный будет сюрприз для дяди, если он принесет ему с утра его любимое лакомство?
Женщина обошла прилавок, вытирая руки о передник.
– Вы открыты? – спросил Эзра через дверь. – Могу я у вас что-то купить?
Женщина наклонилась ближе к стеклу и отшатнулась.
– Мы закрыты, – сказала она и отвернулась.
Закрыты? Эзре показалось, что в первый момент женщина потянулась к дверной ручке, чтобы впустить его. В котором же часу открывается кондитерская? Он сделал шаг назад, чтобы посмотреть, указаны ли на двери часы работы. И увидел в стекле свое отражение. Мужчина с остекленевшими глазами, всклокоченными волосами и трехдневной щетиной на щеках и подбородке, в незастегнутом плаще. Он только теперь заметил, что на одной туфле не завязан шнурок.
Удивляться было нечему. Он подумал, может быть, постучаться еще раз и убедить женщину в том, что он в своем уме, но она уже исчезла за прилавком. Наверняка ждала, когда он уйдет.
Эзра перешел на другую сторону улицы и пошел вдоль квартала одинаковых домов из темного песчаника. Его дядя жил на третьем этаже. Эзра знал, что Мори спит плохо и рано встает. Он остановился перед подъездом. На асфальте валялась пустая пивная бутылка. Эзра запрокинул голову и посмотрел на дядины окна. Конечно, в них горел свет.
Эзра нажал кнопку домофона, но, зная своего дядю, не стал дожидаться ответа, а просто отошел немного назад. Он знал, что Мори подойдет к окну и посмотрит вниз, чтобы узнать, кто к нему пожаловал.
Увидев, как шевельнулась штора, Эзра помахал рукой. На него смотрел дядя, одетый в банный халат. Смотрел так, будто пытался обработать в уме маловероятную информацию. Потом он опустил штору, а когда Эзра вернулся к подъезду, дверь уже была отперта.
Дверь своей квартиры Мори открыл, когда Эзра поднялся на лестничную площадку.
– Какого черта ты тут делаешь, да еще в такую рань? – вопросил Мори, нахмурился и добавил: – Твой отец? С ним все в порядке?
– Насколько мне известно, у него все прекрасно. Они с Кимберли все еще в Палм-Бич.
Эзра вошел в кухню. Квартира у Мори была «железнодорожной» планировки. Последней была кухня, перед ней спальня, потом – гостиная, если ее можно было так назвать.
– Кофе хочешь? – спросил дядя, указав на банку растворимого кофе «Фолдер» на столе. – Я как раз себе заваривал.
– Да, было бы здорово. Я остановился около венской кондитерской, чтобы купить тебе датского печенья, но меня туда не впустили.
Мори усмехнулся и сказал:
– Я бы не стал их осуждать за это. Видок у тебя такой, будто ты только что сиганул из окна Бельвью.
Эзра примерно так себя и чувствовал. Призрачный голос, негромкий, вкрадчивый, зловещий, снова зазвучал у него в голове.
Мори взял с посудной полки еще одну кружку, насыпал в нее немного кофе из банки.
– Ты любишь покрепче? – спросил он и, когда Эзра кивнул, добавил еще, налил в кружку кипяток и отправился в гостиную.
Дядя устроился в белом кресле-качалке (с подогревом и массажем), а Эзра сел напротив него на диван. Со стен облетала штукатурка. Иногда она закручивалась в рулончики и становилась похожа на свитки.
– Я все еще жду ответа, – сказал Мори. – Рановато ты пожаловал ко мне с визитом. Что стряслось?
Эзра сделал глоток кофе.
– Не смог заснуть и решил прогуляться.
– Гертруда мне говорила, что ты теперь вообще не спишь по ночам. Говорит, не ложишься до рассвета, а встаешь к вечеру. Чем ты занимаешься по ночам, Эзра?
– Работаю.
– Почему нельзя работать днем, как делает большинство людей?
– Ночью лучше. Тише, спокойнее. Никто не отвлекает.
Да, никто его не отвлекал, до сегодняшней ночи.
Мори его ответ не убедил.
– А что твоя врачиха говорит? Ну, эта, Нойманн?
– Я с ней это не обсуждал.
– А может, стоит обсудить? Она же тебе дает какие-то таблетки, ну, от перепадов настроения или как это там называется?
– Да, – ответил Эзра, глядя в чашку и любуясь тем, как свет лампы отбрасывает радужные кружки на поверхность горячего кофе. Он не рассказывал Нойманн о своей бессоннице. Он знал, что если расскажет, то она пропишет ему какое-нибудь снотворное, а он вовсе не хотел спать по ночам. Сон ему не был нужен, когда он был занят такой волнующей работой, по своему значению равной прорыву в науке. Ему от Нойманн были нужны только такие лекарства, которые помогали сосредоточиться на работе и быть спокойным.
Вот почему он не хотел и не мог рассказать ей о голосе, который услышал этой ночью. Не мог рассказать и своему дяде. Он знал, к чему это приведет – в лучшем случае к бесконечным сеансам психотерапии, а в худшем – к принудительным обязательствам. Свиток мало-помалу восстанавливался, фрагмент за фрагментом. И это было такое занятие, от которого дух захватывало. На самом деле Эзра лучше кого бы то ни было знал, что такая работа лишила рассудка многих его предшественников. Первым, кто ощутил на себе проклятие этого труда, был Шапиро – тот самый человек, который оказался обладателем нескольких древних рукописей из района Мертвого моря. В его время такие находки считались подделками. Ученые полагали, что в таком неблагоприятном климате столь древние рукописи попросту не могли сохраниться на протяжении стольких веков. После мучительных лет профессионального непризнания Шапиро пустил себе пулю в висок в роттердамской гостинице. Потом, после ошеломляющих находок в Кумране в 1947 году, Шапиро был реабилитирован (вот только что ему толку было от этого?), и другие ученые продолжали изыскания с того места, на котором он их бросил, и очень часто результаты оказывались плачевными. Расшифровщики древних свитков имели печальную известность: зачастую они впадали в безумие и отчаяние, становились алкоголиками и наркоманами, проявляли склонность к самоубийству. Об одном суициде Эзра знал лично. Это была австралийка – самый выдающийся авторитет в области богословия ессеев. Она работала со свитками из района Мертвого моря, хранящимися в Библейской сокровищнице в Иерусалиме. Не прошло и двух лет, как она превратилась в безумную, бредящую фанатичку, пророчащую скорый конец Света и спасающуюся от вездесущего призрака, которого она называла «Человеком Тени». На конференции в Хайфе она выбежала к трибуне и, прокричав что-то насчет Сыновей Света, подожгла себя. Она жутко обгорела, но осталась жива, ее отправили в Мельбурн, где, как слышал Эзра, она потом жила, накачанная транквилизаторами, в частной психушке.
Эзра знал: если взялся за изучение древних свитков – держи себя в руках.
– Гертруда звонила мне вчера, – сказал дядя Мори. Эзра оторвал взгляд от кружки с кофе. – У нее есть новости, и она хотела рассказать тебе о них сегодня, когда ты проснешься.
– И что она собиралась мне сказать?
– Твой отец и Кимберли скоро вернутся из Палм-Бич. Будут в Нью-Йорке через пару дней.
Да, это была всем новостям новость. Сразу после перепалки за ужином они быстренько собрали чемоданы и удрали, не сказав ни слова, туда, где было тепло и уютно.
– Что ж, твой отец не из тех, с кем легко поладить, – признался Мори. – Порой я диву даюсь, как твоя мать с ним ладила столько лет. Но если ты хочешь жить в его квартире, а Гертруда мне говорит, что ты хочешь там жить, – тебе надо постараться найти с отцом общий язык. Ты уж как-нибудь смири себя, Эзра.
Конечно, дядя был прав, хотя Эзра понятия не имел, как должны выглядеть его старания. Будь жива его мать, никаких проблем не было бы. Она гордилась всем, что бы он ни делал: нарисовал лошадку, угадал верный ответ в какой-нибудь телевизионной игре. А вот отцу всегда казалось, что Эзра все делал недостаточно хорошо. Отец никогда не верил, что из него что-нибудь получится. Он никогда не понимал того, чем интересовался его сын, что ему нравилось. Сэм Метцгер умел делать одно – делать деньги. Он знал, как надо строить дома, многоуровневые парковки и торговые центры. Все, к чему он прикасался, обращалось в золото, а все, к чему прикасался Эзра, превращалось в пыль.
Но свиток должен был все изменить. Эзра вот-вот должен был совершить нечто такое, что заставит весь мир заметить его. И тогда его отец будет вынужден признать его, признать, что Эзра сделал что-то стоящее – нечто такое, чего даже он, великий Сэм Метцгер, не смог бы сделать. Когда этот день настанет, он будет самым прекрасным в жизни Эзры.
И очень скоро он должен был наступить.
Но что ему было делать теперь ради примирения? Испечь пирог? Положить на подушку в отцовской спальне записку с извинениями?
– Я попробую, – коротко ответил Эзра.
– Вот и хорошо. Так и сделай, – сказал Мори, поставил чашку на пол и с трудом встал с кресла-качалки. Лучи утреннего солнца пробивались сквозь грязные стекла. – Что касается меня, я готов отведать датских печенюшек. А ты?
– Я угощаю, – сказал Эзра.
– Уж лучше я, – возразил Мори. – Тебя туда, пожалуй, опять не пустят.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
– Можно мне задать вопрос профессору Руссо лично? – спросила Кэти.
Картер, стоявший рядом с другом на лекционном подиуме, сказал:
– Прошу вас.
Кэти встала и положила руки на спинку стула, стоявшего перед ней. Руссо и Картер находились по обе стороны от проекционного экрана, на котором красовалось выполненное художником изображение птеродактиля в полете.
– Профессор Кокс полагает, что птицы являются современными потомками динозавров, – сказала Кэти, – и что некоторые динозавры, включая того, окаменелые останки которого мы видели на прошлом занятии, в действительности имели оперение. Я понимаю, что это предмет серьезного спора, но какой стороны в этом споре придерживаетесь вы?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
И ощущение было такое, словно тот, кто произносил эти слова, находился совсем близко, за плечом Эзры.
Эзра вскинул голову и резко повернулся на вертящемся стуле… Волосы у него на затылке встали дыбом, сердце стучало так, словно хотело выскочить из груди.
Никого. Комната была пуста.
Но он слышал голос. И почувствовал теплое дыхание, коснувшееся его щеки.
Негромко зазвучала музыка.
Эзра встал со стула и ощутил слабость в ногах. Шторы на окнах, двойные, тяжелые, которые по его просьбе повесила Гертруда, шевелились. Едва заметно, но шевелились. Неверными шагами Эзра пошел к окну. Прикоснулся к шторам. Резко раздвинул их.
Он ощутил едва заметный сквозняк. Холодный ветер прорывался в комнату через щели в балконной двери. Но дверь была закрыта, балкон был пуст.
Он был в комнате совсем один.
Эзра вернулся к чертежной доске и посмотрел на свою работу. Поверхность доски теперь была наполовину покрыта совмещенными фрагментами свитка, над восстановлением которого Эзра так мучительно трудился. Отчасти был готов перевод. Это действительно была Книга Ангелов, также известная ученым под названием «Утраченной Книги Еноха». Эзра не ошибся. Он оказался совершенно прав. Это был рассказ Еноха о его странствии на Небеса и о том, что он там увидел. Об испускающих неземной свет ангелах, стоящих у престола Бога. И о других ангелах, падших. О грядущей битве. О наказании, постигшем Землю. Это был сон, это было пророчество… и оно принадлежало Эзре. Никто не видел этого свитка, никто не читал его несколько тысяч лет. Порой это открытие казалось Эзре чем-то вроде молота внутри его разума, молота, который мог разбить на куски его череп.
«А может быть, именно это сегодня ночью и произошло, – размышлял Эзра на ходу. – Может быть, в моем черепе образовалась крошечная трещинка, всего на долю секунды, и в эту трещинку проник звук голоса… Может быть, он исходил вовсе не снаружи, а изнутри моей головы. Что-то вроде двойного сознания…»
По Первой авеню с оглушительным воем сирены пронеслась пожарная машина, а за ней – несколько такси. К тротуару подъехал лимузин, из него вышла девушка в блестящем вечернем платье, с туфлями в руке. Прямо перед Эзрой поперек тротуара друг за другом прошествовали голуби. «Совсем как „Битлз“ на обложке „Abbey Road“», – подумал Эзра.
Небо еще было темно-синим, но солнце уже всходило.
Эзра шел вперед. Когда ему пришлось остановиться на углу и ждать зеленого света светофора, он продолжал шагать на месте. Ему важно было ощущать движение, тратить энергию, нужно было слышать, как стучат подметки по асфальту, как шуршат шинами проносящиеся мимо автомобили. Он был готов слушать какие угодно звуки, лишь бы не голос, шепчущий ему на ухо.
Работник цветочного магазина мыл тротуар перед входом, поливая его из шланга. Он остановился и пропустил Эзру.
Около японского ресторанчика, в который Эзра иногда заходил поесть, на тротуаре стояла тележка, а на ней – деревянный лоток со свежей рыбой. Когда Эзра проходил мимо, ему показалось, что одна крупная рыбина со сверкающей серебряной чешуей смотрела на него мертвым глазом.
Эзра ускорил шаг. С каждой минутой на улице становилось все больше машин. Взошло солнце, небо было ясным. Хозяин корейского кафе поднимал тяжелые металлические жалюзи на окнах и двери.
Эзра шел вперед. Чем дальше он уходил от дома, тем лучше себя чувствовал, тем тише звучал голос у него в ушах. Так приятно было шагать по улице, дышать утренним воздухом, ощущать пульс жизни. «Пожалуй, стоит делать это регулярно, – подумал Эзра. – Устраивать себе долгие прогулки, чтобы хорошенько размяться».
Он сам не заметил, как оказался на углу Восемьдесят девятой улицы, на которой жил дядя Мори. Он это понял, когда остановился около венской кондитерской, где его дядя покупал себе датское печенье. Дверь кондитерской была заперта, но внутри горел свет, и Эзра увидел женщину, ставящую на витрину поднос с оранжевыми бисквитами, испеченными к Хеллоуину.
Эзра осторожно постучался в стеклянную дверь. Разве не приятный будет сюрприз для дяди, если он принесет ему с утра его любимое лакомство?
Женщина обошла прилавок, вытирая руки о передник.
– Вы открыты? – спросил Эзра через дверь. – Могу я у вас что-то купить?
Женщина наклонилась ближе к стеклу и отшатнулась.
– Мы закрыты, – сказала она и отвернулась.
Закрыты? Эзре показалось, что в первый момент женщина потянулась к дверной ручке, чтобы впустить его. В котором же часу открывается кондитерская? Он сделал шаг назад, чтобы посмотреть, указаны ли на двери часы работы. И увидел в стекле свое отражение. Мужчина с остекленевшими глазами, всклокоченными волосами и трехдневной щетиной на щеках и подбородке, в незастегнутом плаще. Он только теперь заметил, что на одной туфле не завязан шнурок.
Удивляться было нечему. Он подумал, может быть, постучаться еще раз и убедить женщину в том, что он в своем уме, но она уже исчезла за прилавком. Наверняка ждала, когда он уйдет.
Эзра перешел на другую сторону улицы и пошел вдоль квартала одинаковых домов из темного песчаника. Его дядя жил на третьем этаже. Эзра знал, что Мори спит плохо и рано встает. Он остановился перед подъездом. На асфальте валялась пустая пивная бутылка. Эзра запрокинул голову и посмотрел на дядины окна. Конечно, в них горел свет.
Эзра нажал кнопку домофона, но, зная своего дядю, не стал дожидаться ответа, а просто отошел немного назад. Он знал, что Мори подойдет к окну и посмотрит вниз, чтобы узнать, кто к нему пожаловал.
Увидев, как шевельнулась штора, Эзра помахал рукой. На него смотрел дядя, одетый в банный халат. Смотрел так, будто пытался обработать в уме маловероятную информацию. Потом он опустил штору, а когда Эзра вернулся к подъезду, дверь уже была отперта.
Дверь своей квартиры Мори открыл, когда Эзра поднялся на лестничную площадку.
– Какого черта ты тут делаешь, да еще в такую рань? – вопросил Мори, нахмурился и добавил: – Твой отец? С ним все в порядке?
– Насколько мне известно, у него все прекрасно. Они с Кимберли все еще в Палм-Бич.
Эзра вошел в кухню. Квартира у Мори была «железнодорожной» планировки. Последней была кухня, перед ней спальня, потом – гостиная, если ее можно было так назвать.
– Кофе хочешь? – спросил дядя, указав на банку растворимого кофе «Фолдер» на столе. – Я как раз себе заваривал.
– Да, было бы здорово. Я остановился около венской кондитерской, чтобы купить тебе датского печенья, но меня туда не впустили.
Мори усмехнулся и сказал:
– Я бы не стал их осуждать за это. Видок у тебя такой, будто ты только что сиганул из окна Бельвью.
Эзра примерно так себя и чувствовал. Призрачный голос, негромкий, вкрадчивый, зловещий, снова зазвучал у него в голове.
Мори взял с посудной полки еще одну кружку, насыпал в нее немного кофе из банки.
– Ты любишь покрепче? – спросил он и, когда Эзра кивнул, добавил еще, налил в кружку кипяток и отправился в гостиную.
Дядя устроился в белом кресле-качалке (с подогревом и массажем), а Эзра сел напротив него на диван. Со стен облетала штукатурка. Иногда она закручивалась в рулончики и становилась похожа на свитки.
– Я все еще жду ответа, – сказал Мори. – Рановато ты пожаловал ко мне с визитом. Что стряслось?
Эзра сделал глоток кофе.
– Не смог заснуть и решил прогуляться.
– Гертруда мне говорила, что ты теперь вообще не спишь по ночам. Говорит, не ложишься до рассвета, а встаешь к вечеру. Чем ты занимаешься по ночам, Эзра?
– Работаю.
– Почему нельзя работать днем, как делает большинство людей?
– Ночью лучше. Тише, спокойнее. Никто не отвлекает.
Да, никто его не отвлекал, до сегодняшней ночи.
Мори его ответ не убедил.
– А что твоя врачиха говорит? Ну, эта, Нойманн?
– Я с ней это не обсуждал.
– А может, стоит обсудить? Она же тебе дает какие-то таблетки, ну, от перепадов настроения или как это там называется?
– Да, – ответил Эзра, глядя в чашку и любуясь тем, как свет лампы отбрасывает радужные кружки на поверхность горячего кофе. Он не рассказывал Нойманн о своей бессоннице. Он знал, что если расскажет, то она пропишет ему какое-нибудь снотворное, а он вовсе не хотел спать по ночам. Сон ему не был нужен, когда он был занят такой волнующей работой, по своему значению равной прорыву в науке. Ему от Нойманн были нужны только такие лекарства, которые помогали сосредоточиться на работе и быть спокойным.
Вот почему он не хотел и не мог рассказать ей о голосе, который услышал этой ночью. Не мог рассказать и своему дяде. Он знал, к чему это приведет – в лучшем случае к бесконечным сеансам психотерапии, а в худшем – к принудительным обязательствам. Свиток мало-помалу восстанавливался, фрагмент за фрагментом. И это было такое занятие, от которого дух захватывало. На самом деле Эзра лучше кого бы то ни было знал, что такая работа лишила рассудка многих его предшественников. Первым, кто ощутил на себе проклятие этого труда, был Шапиро – тот самый человек, который оказался обладателем нескольких древних рукописей из района Мертвого моря. В его время такие находки считались подделками. Ученые полагали, что в таком неблагоприятном климате столь древние рукописи попросту не могли сохраниться на протяжении стольких веков. После мучительных лет профессионального непризнания Шапиро пустил себе пулю в висок в роттердамской гостинице. Потом, после ошеломляющих находок в Кумране в 1947 году, Шапиро был реабилитирован (вот только что ему толку было от этого?), и другие ученые продолжали изыскания с того места, на котором он их бросил, и очень часто результаты оказывались плачевными. Расшифровщики древних свитков имели печальную известность: зачастую они впадали в безумие и отчаяние, становились алкоголиками и наркоманами, проявляли склонность к самоубийству. Об одном суициде Эзра знал лично. Это была австралийка – самый выдающийся авторитет в области богословия ессеев. Она работала со свитками из района Мертвого моря, хранящимися в Библейской сокровищнице в Иерусалиме. Не прошло и двух лет, как она превратилась в безумную, бредящую фанатичку, пророчащую скорый конец Света и спасающуюся от вездесущего призрака, которого она называла «Человеком Тени». На конференции в Хайфе она выбежала к трибуне и, прокричав что-то насчет Сыновей Света, подожгла себя. Она жутко обгорела, но осталась жива, ее отправили в Мельбурн, где, как слышал Эзра, она потом жила, накачанная транквилизаторами, в частной психушке.
Эзра знал: если взялся за изучение древних свитков – держи себя в руках.
– Гертруда звонила мне вчера, – сказал дядя Мори. Эзра оторвал взгляд от кружки с кофе. – У нее есть новости, и она хотела рассказать тебе о них сегодня, когда ты проснешься.
– И что она собиралась мне сказать?
– Твой отец и Кимберли скоро вернутся из Палм-Бич. Будут в Нью-Йорке через пару дней.
Да, это была всем новостям новость. Сразу после перепалки за ужином они быстренько собрали чемоданы и удрали, не сказав ни слова, туда, где было тепло и уютно.
– Что ж, твой отец не из тех, с кем легко поладить, – признался Мори. – Порой я диву даюсь, как твоя мать с ним ладила столько лет. Но если ты хочешь жить в его квартире, а Гертруда мне говорит, что ты хочешь там жить, – тебе надо постараться найти с отцом общий язык. Ты уж как-нибудь смири себя, Эзра.
Конечно, дядя был прав, хотя Эзра понятия не имел, как должны выглядеть его старания. Будь жива его мать, никаких проблем не было бы. Она гордилась всем, что бы он ни делал: нарисовал лошадку, угадал верный ответ в какой-нибудь телевизионной игре. А вот отцу всегда казалось, что Эзра все делал недостаточно хорошо. Отец никогда не верил, что из него что-нибудь получится. Он никогда не понимал того, чем интересовался его сын, что ему нравилось. Сэм Метцгер умел делать одно – делать деньги. Он знал, как надо строить дома, многоуровневые парковки и торговые центры. Все, к чему он прикасался, обращалось в золото, а все, к чему прикасался Эзра, превращалось в пыль.
Но свиток должен был все изменить. Эзра вот-вот должен был совершить нечто такое, что заставит весь мир заметить его. И тогда его отец будет вынужден признать его, признать, что Эзра сделал что-то стоящее – нечто такое, чего даже он, великий Сэм Метцгер, не смог бы сделать. Когда этот день настанет, он будет самым прекрасным в жизни Эзры.
И очень скоро он должен был наступить.
Но что ему было делать теперь ради примирения? Испечь пирог? Положить на подушку в отцовской спальне записку с извинениями?
– Я попробую, – коротко ответил Эзра.
– Вот и хорошо. Так и сделай, – сказал Мори, поставил чашку на пол и с трудом встал с кресла-качалки. Лучи утреннего солнца пробивались сквозь грязные стекла. – Что касается меня, я готов отведать датских печенюшек. А ты?
– Я угощаю, – сказал Эзра.
– Уж лучше я, – возразил Мори. – Тебя туда, пожалуй, опять не пустят.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
– Можно мне задать вопрос профессору Руссо лично? – спросила Кэти.
Картер, стоявший рядом с другом на лекционном подиуме, сказал:
– Прошу вас.
Кэти встала и положила руки на спинку стула, стоявшего перед ней. Руссо и Картер находились по обе стороны от проекционного экрана, на котором красовалось выполненное художником изображение птеродактиля в полете.
– Профессор Кокс полагает, что птицы являются современными потомками динозавров, – сказала Кэти, – и что некоторые динозавры, включая того, окаменелые останки которого мы видели на прошлом занятии, в действительности имели оперение. Я понимаю, что это предмет серьезного спора, но какой стороны в этом споре придерживаетесь вы?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47