– Может быть, она не звезда. – Гриффин сделал вид, что побежден. Затем снова бросился в атаку: – Вы знаете, почему она не подписывается? Она хочет казаться оригинальной. Думает, что я, естественно, ее помню, поскольку все остальные помнят. Она не подписывает открытки по той же причине, что и авторы без агентов, которые рисуют карикатуры и пишут шутки на конвертах, посылая сценарии известным режиссерам. Они рисуют огромные носы, торчащие из-под полей шляпы, и звезды вокруг имени режиссера. Они полагают, что если у них нет таланта, они должны быть, по крайней мере, оригинальны. Они ходят в магазины, где продают всякие новомодные штучки и где можно на заказ напечатать свое имя на какой-нибудь липовой обложке, и посылают эту ерунду в качестве сопроводительного письма к своим сценариям. Заголовок, например, может быть таким: «Стивен Спилберг получает Оскара за постановку фильма по дурацкому сценарию такого-то».
– В заголовке нет слова «дурацкий».
– Это неважно.
– Рано или поздно ей придется поставить свою подпись. А может, она вам позвонит. Вы встретитесь с ней еще раз?
– Я поступлю, как вы скажете.
– Гриффин, если она позвонит, или если вы вспомните ее имя, или если она подпишет открытку, будьте с ней милы. Если вы пользуетесь своим служебным положением, приходится платить.
– Вы узнаете первой.
– Второй, – сказала она. И закрыла тему.
Гриффин был возмущен, и его возмущение зажило собственной жизнью: вспомнило вечеринку, и длинные волосы актрисы, и поцелуй, и обещания. В тот вечер за ужином с Диком Мелленом, своим адвокатом, Гриффин что-то бормотал об открытках и актрисе. Меллен, шестидесятипятилетний седовласый мужчина с золотистым загаром, хорошо знал Богарта, он напивался с Богартом тысячу раз, именно поэтому Гриффин и нанял его. Меллен отнесся к открыткам равнодушно.
– Устрой ее на съемки, – сказал он.
– А если она играть не может? – Гриффин сам изумился, насколько искренним было его возмущение.
– Я об этом и говорю, – продолжал Меллен. – Знаешь, что они делали в прежние времена? Снимали фильм о тюрьме. День посещений. Камера медленно скользит по залу, разбитому на кабинки с телефонами. Жены и невесты, каждая заслуживает крупного плана и каждая – подружка какого-нибудь начальника или продюсера.
– Да, но она звезда телесериала.
– Какого?
– Я поклялся не говорить.
– Гриффин, нам не до шуток.
– Если она зрелый человек, она никому не расскажет.
– Ты не прав. Зрелые люди извлекают из всего выгоду и не боятся скандалов. Во всяком случае, в этом городе. Если у нее есть ум, ее агент должен связаться с Левисоном и обсудить возможности.
Гриффин понял, что упал в глазах Меллена, не из-за актрисы, а из-за того, что все предельно усложнил.
Меллен сменил тему:
– Знаешь, ты можешь остаться без работы.
– Все образуется. Мы сейчас снимаем несколько хороших фильмов.
Он сказал то, что полагалось в подобном случае, и ему не нравилось, как это звучало. Ложь об актрисе выбила его из колеи, он взвешивал каждое слово.
– Мне кажется, они приглашают Ларри Леви.
Гриффин выдохнул и, сделав глубокий вдох, стал опять корить себя, на этот раз за то, что принял новость как физический удар, без достоинства. Он всегда старался, сдерживая дыхание, сдерживать чувства, не выражать эмоций, не показывать разочарования. В этом он достиг практически уровня медитации. Когда другие начальники вскрикивали и хлопали друг друга по рукам, если зрители аплодировали на первых, тестовых, просмотрах, Гриффин никак не выражал эмоций. А сейчас вместо того, чтобы сдерживать дыхание, чтобы сохранить невозмутимость, он нарушил одно из своих главных правил. Полностью потеряв контроль над собой, он сказал еще одну глупую фразу:
– Ларри Леви – ничтожество.
– Ты хочешь уйти? Мне кажется, не стоит.
– Я бы хотел управлять «Колумбией».
– Нельзя повернуть время вспять.
Работу предлагали год назад, и Гриффин отказался. Тогда он метил на место Левисона, и ходили слухи, что он его получит. Слухи не оправдались.
– Надо держать ухо востро, – сказал Гриффин еще одну глупость.
– Я как раз этим и занимаюсь, – сказал адвокат. Гриффин хотел сказать Меллену, что вся история с актрисой – выдумка с начала до конца. Интересно, если бы он сказал правду, исчезло бы разногласие между его мыслями и их выражением? Или очищение невозможно без еще больших жертв и усердия?
Новая мысль пришла ему в голову, и его затошнило. Ему придется что-нибудь продавать, недвижимость или машины. Если он потеряет место при очередной перетасовке, его ждет изгнание из Голливуда. Это случится не сразу. Сначала ему будут платить за оказанные ранее услуги. Если не удастся получить хорошую работу на крупной студии, какая-нибудь звезда или режиссер, которым он помог в свое время, могут пригласить его к себе для подбора материала и, может быть, даже позволят снять что-нибудь, если он будет с ними с самого начала. Если фильмы окажутся неудачными, а новая команда молодых и более талантливых сотрудников будет смотреть на него как на анахронизм, куда ему деваться? Более мелкие студии с небольшим бюджетом и ограниченными связями. Они могут взять Гриффина на работу из-за его записной книжки, не сознавая, что как записная книжка, так и ее владелец бесполезны. В конце концов молва о его опале распространится повсюду и все будут знать, что он состарился и выдохся. Однажды у него кончатся деньги. Потом он продаст дом и снимет квартиру, и будет искать работу за пределами Голливуда, не имеющую отношения к кино. К этому времени сколько ему будет? Сорок? Он попытался представить себя сорокалетним, продающим немецкие машины молодым продюсерам и студийным боссам. «Привет, я – Гриффин Милл. Я здесь, чтобы помочь посадить творческого работника за руль наилучшего автомобиля». Не лучше ли сразу покончить с собой? Фантазия закончилась собственными похоронами с толпой опечаленных друзей.
Он не задавал себе вопроса, как он, собственно, собирается умереть в сорок лет. Он умрет от стыда. Отогнав эти мысли, он представил себя успешным продюсером, состоявшимся человеком, человеком, которого следует бояться. Картинка не складывалась, слишком многое мешало в его жизни. Он представил, как кто-то из знавших его в прошлом будет читать рекламу автосалона «Мерседес»: «Привет, я – Гриффин Милл. Я подавал надежды, но сам все испортил».
Дома, лежа в постели, в темноте, Гриффин мысленно общался с автором открыток. Он сосредоточился, пытаясь передать свои мысли Автору на расстоянии. Он просил его перестать посылать открытки. Если ночь – живой организм, думал Гриффин, она передаст то, о чем я думаю, тебе в твоей комнате.
«Оставь меня в покое.
Извини, если я не выполнил обещания. Такова жизнь».
Гриффин видел, как его мысли умирают в полете и падают на постель. Он представил расстояние, разделяющее его и таинственного корреспондента, как бесконечную череду темных коробок и заговорил громко, в полный голос, прислушиваясь к слабому эхо:
– Привет. Это я – Гриффин Милл. Я обещал связаться с тобой. Вот я здесь. Пожалуйста, перестань посылать мне эти открытки. Я постоянно думаю о них, они мне мешают. Слушай, если я узнаю, кто ты, до того, как ты назовешь себя или прекратишь посылать открытки, ты никогда не получишь от меня работы.
Он подумал, что последняя фраза звучала глупо, и представил зрителей, которые думали так же: «Да, Гриффин, эта жалкая угроза звучала действительно глупо». Ощущение чьего-то присутствия было хорошим знаком. Это означало, что его услышали.
На следующее утро он завтракал в «Поло-Лаунж» с Левисоном. Они встречались каждую среду; это так вошло в привычку, что они звонили друг другу, только когда было необходимо отменить встречу.
– Хорошие сценарии не попадались за последнее время? – спросил Левисон.
– «Китайский квартал».
– Его уже сняли.
– Я его читал на прошлой неделе.
– Сам знаешь, сейчас его снимать бы не стали. Сейчас они даже «Лихорадку субботнего вечера» не стали бы снимать.
Гриффин улыбнулся:
– Прости, но «они» – это мы с тобой.
– «Они» – это я. Ты – почти «они», но не совсем. – Гриффину не понравилась кислая улыбка Левисона. Фраза вырвалась, о чем он, как показалось Гриффину, жалел. Левисон продолжал: – В «Лихорадке субботнего вечера» Траволта побеждает в конкурсе танцев, но понимает, что это бесцельная победа, что мир диско – это бесцельный мир. Теперь ты это понимаешь?
– Мы наблюдаем за его развитием. А какую роль играет фон? Да и музыка великолепна. И танцы потрясающие.
– Брось, Гриффин. Концовка полна иронии. Зрители недовольны. Они раздражены. Они терпеть не могут недосказанности. Они хотят полной определенности.
– Почему меня не было на вчерашнем совещании? – Атака.
– Возможны кое-какие изменения.
– Я остаюсь или нет?
– С нами будет работать Ларри Леви. – Он сказал это тихо.
– Я подчиняюсь непосредственно тебе. Если я буду в подчинении у Леви, я ухожу.
– Ты не сможешь уйти. Я этого не позволю. По контракту ты должен отработать еще полтора года. Если попытаешься уйти раньше, я буду вставлять тебе палки в колеса. И не вздумай искать место на других студиях. Я заставлю тебя исполнить условия контракта, а если будешь делать глупости, я привлеку тебя к ответственности за нарушение контракта. Ты будешь приходить на работу каждый день, и тебе будет абсолютно нечего делать. Расслабься. Леви – талантливый парень.
Он оказался незанятым, и я решил, что он может быть нам полезен. Он великолепен. Он правда великолепен.
– Я его знаю, – сказал Гриффин раздраженно.
– Благодаря ему мы все будем смотреться лучше.
– Значит, я уже не герой месяца?
– Уже год как. Это, впрочем, касается и меня. И Ларри Леви тоже когда-нибудь потеряет хватку. Слушай, если ты правда хочешь уйти, я не буду тебя удерживать. Но я хочу, чтобы ты остался. Ты мне нужен, Гриффин, но я понимаю твои чувства. Забудь то, что я говорил о суде. Если разделение полномочий невозможно, я дам тебе отдельное дело. Ты можешь быть продюсером.
– Прекрасно. «Верайети» может печатать мое заявление: «Наконец случилось то, чего я ждал с первых дней работы в Голливуде. Я счастлив».
– Не преувеличивай.
Левисон налил еще кофе, и Гриффин помимо своей воли взял чашку. Этот кофе весь день жег ему желудок. У него было такое ощущение, что он парит в воздухе, потеряв всякую связь с землей.
Когда он пришел в офис, Джан вручила ему сувенирный набор открыток «Десять памятных мест Южной Калифорнии», которые складывались как гармошка и закреплялись язычком, продетым через заднюю открытку. Передняя открытка была предназначена для адреса, но на ней хватило места для самых знаменитых достопримечательностей, изображенных преувеличенно большими. Маттерхорн в Диснейленде был высотой с Эверест, гигантские люди бороздили волны у пляжей Малибу на досках для серфинга размером с авианосец. Камера на штативе была Колоссом Голливудским. На задней открытке было изображено «Живописное озеро Эрроухед, расположенное всего в часе от всемирной столицы гольфа и парусного спорта». Гриффин вскрыл конверт. На этот раз текст был напечатан.
Уважаемый Гриффин!
Я все еще жду Вашего звонка. Вы обещали связаться со мной. Мой автоответчик постоянно включен, поэтому Вы не можете сказать, что звонили, но не застали меня. Я изложил Вам свою идею. Вы сказали, что Вам нужно ее обдумать, и обещали со мной связаться. Мой агент сказал, что это было хорошим знаком. Я жду уже достаточно долго. Вы солгали мне. Совершенно очевидно, что Вы не собирались предлагать мне работу. Во имя всех авторов Голливуда, которых дурачат начальники, ничего не понимающие в кино и равнодушные к кино, которых интересует только, что было популярно на прошлой неделе, я собираюсь Вас убить.
Гриффин сложил открытки в гармошку.
– От кого они? – спросила Джан. – От актрисы?
– Она говорит, что ей было со мной хорошо, и спрашивает, не хочу ли я с ней поужинать. Пишет, что понимает, как непросто попасть в кино с телевидения, но хочет попробовать. И она освобождает меня от обещаний, данных в пьяном виде.
Он направился к себе в кабинет танцующей походкой и плотно закрыл за собой дверь. Он надеялся, что у него на лице была улыбка.
– Почему я не чувствую страха? – спросил он себя. – Почему не звоню Уолтеру Стакелу? Показать ему эти открытки, и все.
Гриффин представил себе последствия разговора со Стакелом: его руку у себя на плече, телохранителя, проверку друзей. Пойдут слухи, что за ним охотятся. Пятно позора.
– Мне нужно сделать несколько важных звонков, – сказал он Джан по внутренней связи. – Если будут звонить, скажите, что я свяжусь с ними позже.
Потом набрал телефон службы времени, чтобы на аппарате у Джан загорелась красная лампочка, показывающая, что он говорит по телефону, что он занят. Взял со стола календарь и сел на диван. Быстро встал и взял баночку томатного сока из холодильника. Положил последнюю открытку на кофейный столик и сделал глубокий вдох. В комнате было тихо.
Некоторые обороты бросались в глаза, как достопримечательности Южной Калифорнии на обложке: «моя идея… мой агент… все знают… авторы…».
Гриффин листал календарь. Три-четыре раза в неделю он встречался с незнакомыми ему авторами и выслушивал их идеи. У большинства из них не было снятых фильмов. Гриффин с трудом припоминал их имена и лица. Он не помнил идей, о которых услышал более двух недель назад. Он помнил энтузиазм, напускной оптимизм и агрессивную общительность, а иногда отчаянную панику, от которой становилось неловко. Гриффин встречался с одним таким автором вчера. Он забыл уже его имя и сверился с календарем. Дуг Крейгер. Дуг Крейгер, не поздоровавшись, стал представлять будущий фильм, начав с тишины, наступавшей после убойных титров, кончая дробью сотен ганских барабанов в финале. Он пытался продать какую-то глупую приключенческую африканскую историю. Вряд ли на нее нашелся бы покупатель.
Гриффин посмотрел на имена других авторов. Джан обычно давала им по тридцать минут. Ему хватало и пятнадцати.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27