Ева сняла туфли и несла их в руке: острые каблуки тонули в песке, ноги сразу промокли.
«Одно приключение вместо другого, - думала она, ощущая под пальцами твердое плечо. - Хороший свитер, надеюсь, он не какой-нибудь дикой расцветки, хотя от русских, говорят, можно ожидать чего угодно - и прекрасного вкуса, и самого дурного… Напрасно я не надела кроссовки - с брюками вполне уместно… Правда, их снимать труднее. - Тут ее мысли пошли в другом направлении. - А мой соблазнитель! - она не удержалась и фыркнула, подавляя смех. - Бедный котик: мышка уже в углу, загнана, он и коготь выпустил - и вдруг вламываются и портят всю охоту… Но уж тут он повел себя молодцом… Странно и ужасно: еще днем мы жили в цивилизованном мире, пусть не таком зеленом и душистом, как некогда, но все же… Да, мир… В нем прежде всего страдают дети. Я недолюбливала Растабелла, слишком уж он фанатичен и ограничен, хотя и талантлив, конечно, - а теперь мне его жаль. Бедная девочка… Растабелл теперь, наверное, и вовсе перестанет сдерживаться, а ведь за ним идут люди, его даже правительство побаивается. У нас такая администрация не продержалась бы и месяца, все потребовали бы импичмента, а тут… Все-таки в Европе очень много несовременного. Кстати, я ему так и не позвонила. С телефоном никогда такого не случалось. Что-то произошло в столице? Или здесь, в городе? Этот город - как теневая столица: здесь живет Растабелл и еще многие из его компании, этот странный Мещерски, и другие… Лестер давно дружит с Мещерски, у них, по-моему, какие-то общие дела. Лестер… Слишком много секретов завелось у него в последние два года, и это не бабы - все его налеты на баб мне были известны едва ли не заранее; нет, тут другое - я думаю, он…»
Мысли прервались, когда она услышала тихое: «Тсс… стоп». Милов остановился, остальные - тоже, но рука женщины оставалась на его плече, он снял ее пальцы осторожно, почти ласково. Повернув голову, едва уловимо выдохнул:
- Обоим - лечь, только тихо… Скажу - бегите, как на сотке, свернете в первый ход направо - там я вас догоню…
Помедлил еще секунду и бесшумно двинулся дальше. Выход, тот самый, его, чуть серел в кромешной тьме пещерного хода, и более светлым пятном выделялась часть стенки напротив. Было и снаружи темно: новолуние.
«Лицо, - подумал Милов, - лицо светлое, остального им не различить. Ползком? Опасно: кто-то может сидеть у самого проема - незачем подставлять ему спину… - Он все же опустился на живот, подобрался, без единого шороха подполз к выходу - сейчас дверь была распахнута настежь, значит, стерегли, иначе заперли бы. - Что делать? Ладно, я-то проползу, но те двое - нет, не имею права…»
Решившись, он коротко кашлянул - и в ту же секунду ударили выстрелы, пули врезались в стенку хода. Охотники не ушли. У них хватило терпения.
«Неосторожно мы там разговаривали, - подумал Милов, - громко и долго, и я хорош - потерял ощущение реальности. Так что эти знали, что я возвращаюсь, лишь на долю секунды не хватило у них выдержки - начали стрелять, не дожидаясь, пока голова возникнет в проеме, на сером фоне. Странно все же, кого они против меня послали: профессионалы уже раза два подловили бы. Интересно, что у них тут вообще происходит? Меня об этом не предупреждали. Ну ладно, еще поиграем…»
Он не двигался с места, вслушиваясь в шорохи снаружи: там стрелявшие меняли места, хруст их башмаков по гравию был отчетливо слышен. Опершись локтями, Милов медленно изготовился, зная, что сейчас один окажется в поле зрения: снаружи казалось, верно, что в ночи их не увидеть, они не понимали, что по сравнению с непроглядностью пещеры ночная темнота была едва ли не ясным днем. Черное появилось: Милов нажал на спуск. Человек снаружи вскрикнул и упал. Снова заскрипел гравий и застучали выстрелы, но Милов лежал сейчас в мертвой зоне: чтобы убить его, надо было подойти вплотную к двери и вскочить в ход, но на это никто не отваживался.
«Да, странных людей они послали, - подумал он, - хотя и знают, что я ухватился за цепочку…»
Нервная пальба заглохла, когда Милов снял еще одного, засевшего в отдалении - выстрелил по вспышке. Наступила пауза, и тогда он негромко скомандовал своим:
- Ну, бегом!
Он знал, что у них сейчас было несколько секунд времени: находившиеся снаружи чуть отступили, решая, какую теперь применить тактику, и можно стало промелькнуть мимо хода. А вот ему самому придется еще выждать и отступать медленно: наверняка те сейчас все-таки решатся вскочить и стрелять в упор… Граве протопал мимо, Ева тоже - и вдруг остановилась прямо перед ним, подставляясь под пули, упала на колени - и он почувствовал прикосновение губ; поцелуй пришелся в висок.
- С ума сошла! - сдавленно крикнул он. - Дура! - забывшись, выругал он по-русски. Но она уже вскочила, кинулась дальше, и выстрелы извне опоздали на долю секунды.
«Сумасшедшая девка, - подумал Милов с невольным одобрением, хотя и зол был на нее сейчас. - Ну, можно и самому…» - И снова замер: судя по звукам, двое подкрадывались к выходу с разных сторон, держась вплотную к склону, в котором был выход - чтобы не подставиться. Те замерли у самого проема - он слышал их дыхание. Прошла секунда, другая, десятая - тогда Милов шумно вскочил, затопал ногами, оставаясь на месте. И мгновенно один из затаившихся влетел в ход, чтобы ударить в спину убегающему. Милов свалил его - в упор, наповал. И выметнулся наружу, и прикончил последнего, не дав ему опомниться.
«Самооборона», - подумал он, представив, как ему потом достанется за лихую стрельбу, если удастся выкрутиться живым, конечно. А нет - что же, никто особенно не пожалеет, Аллочка уже замужем, только коллеги разве что…
Ну, что сейчас снаружи - может быть, здесь и выйти, путь-то расчищен…
Он замер на секунду - и выстрелы снова прозвучали, хотя и с дистанции: видимо, заслышав перепалку, сюда начали стягиваться и какие-то другие люди. Милов подхватил пистолет свалившегося у входа - плоский браунинг, оружие непрофессиональное; подскочил к первому убитому - у того был винтовочный обрез, и вовсе ненужный, зато у лежавшего в пещере оказался армейский пистолет.
«Странно, - подумал Милов, - ни одного автомата; нет, как-то не так все происходит, непривычно, любительство какое-то, а меня ведь ориентировали на специалистов… Да, надо как-то разобраться в этой обстановке, а то, может быть, я вовсе не в свое дело ввязался?..» - Но больше думать было некогда, и Милов побежал вдогонку своим. Надо было правым ходом пробираться к реке, пока те еще не принялись травить всерьез. Спасение было в скорости, и он припустил так, что снова противно застучало в голове.
Двое ждали его, как и было условлено. Он подошел к ним, как умел, бесшумно. Те приглушенно разговаривали.
- Чужой человек, - говорил Граве, - по-моему, не заслуживает доверия. Не будь он еще русским… Не надо ждать его, я надеюсь, мы и сами тут выберемся, я сделаю все, чтобы вы вернулись домой, к мужу, целой и невредимой.
Милов застыл: интересно было, что прозвучит в ответ.
- Подите вы к черту, Граве, - ответила женщина спокойно, - мы ведь не по схеме компьютера пробираемся, там я бы вам доверилась… Да и все равно: своих не бросают. Вы стойте тут, а я вернусь: может быть, его ранили…
- Может быть, убили, - ответил в свою очередь Граве, - и вы попадете прямо в руки этим…
- Чем это здесь пахнет? - спросила Ева. Милов невольно принюхался: и в самом деле, воздух здесь был немного другим, отдавал чем-то этаким - не бензином, не кислотой, но что-то было в нем постороннее.
- Да, - сказал Граве, - что-то такое есть на самом деле…
- Это запах вашей трусости, - сказала Ева.
Граве обиженно засопел, Милов усмехнулся: сказано было не по делу, но весьма определенно. Он беззвучно ступил.
- Нет, без меня вам не выбраться, господин Граве, - сказал он, - тут впереди лабиринт, и вы проплутаете в нем до конца жизни, а мне маршрут известен. Тут озерцо впереди, подземное - видимо, в него натекло всякой дряни - вот оно и пахнет. Ваш Центр, думаю, что-то сбрасывает не по адресу.
- Ох, Дан, - сказала Ева, - и он с непонятным удовольствием уловил в ее голосе радость. - Наконец-то, а то я уже испугалась.
- Спасибо, Ева, - сказал Милов. - Теперь поторопимся: похоже, что становится все более сыро, словно бы вода выступает снизу - не знаю, отчего. Готовы?
- Да, - ответила Ева, а он нашел в темноте ее руку и положил на свое плечо.
- Двинулись, - сказал он, и они пошли. Сзади было тихо. Под ногами уже ощутимо хлюпало, хотя уровень реки находился намного ниже, это Милов помнил.
«Сплошные загадки, - подумал он, идя с вытянутыми вперед руками - одна прямо, другая чуть выше головы, чтобы не налететь ни на что сослепу. - Ничего, выскользнем; но что все-таки тут творится? Очень невредно было бы понять…»
Выбраться удалось благополучно: три мягких всплеска, прозвучавших почти слитно, не нарушили черного безмолвия ночи ни окриком, ни выстрелом. Вода была не холодной, но какой-то скользкой, маслянистой, противной по ощущению, и пахла дурно. В этой реке уже пять лет не купались - наука и техника своего добились. Трое поплыли к противоположному, правому берегу не быстро и бесшумно, равняясь по женщине. Она плыла медленнее других, и Милов все время держался рядом - греб он одной рукой, другую, со своей и ее одеждой, держал над головой. Вода слегка обжигала, раздражала кожу. «Интересно, чего только ни сбрасывали в нее за последние годы, - думал Милов, - а ведь тут еще аккуратисты. Другие, выше по течению, и вовсе совесть потеряли…»
Добравшись до берега, трое вздохнули облегченно: пусть и бессознательно, в воде они каждую секунду ожидали выстрелов вдогонку, а здесь уже можно было как-то укрыться. Пригнувшись, пробежали в прибрежный кустарник. Граве на бегу закашлялся.
«Нет, все-таки в пещере воздух был чище», - подумал Милов. Среди кустов он, не одеваясь, стал рвать жухлую траву, обтираться ее пучками: кожа требовала, чтобы с нее сняли грязь - экскременты цивилизации. Глядя на Милова, стали вытираться и те двое, только Ева отошла чуть подальше, заслонилась кустом, Граве же просто повернулся спиной. Милов покосился туда, где двигалось тускло-белое, невольно сбивавшее с нужных сейчас мыслей женское тело. Вдруг вспомнилось, как они с Аллочкой вот так, среди ночи купались в Оке: сколько же это уже времени прошло? Он не стал подсчитывать, ни к чему было. Одевшись, все трое поднялись на пригорок и присели, чтобы оглядеться и собраться с мыслями. Ева же - еще и для того, чтобы растереть совершенно окоченевшие ступни; просить об этом мужчин ей сейчас почему-то не хотелось, хотя и естественно было бы.
Отсюда, с холмика, открывался хороший вид на Научный центр, и можно было залюбоваться гигантским, хорошо ограненным, сияющим огнями монолитом хрусталя: именно таким представлялся отсюда главный корпус. На Центр денег не пожалели, начиная уже с проекта, строили всем миром и собрали в него едва ли не все лучшее, что только существовало в современной науке - чтобы умерить национальные и державные амбиции и принести побольше пользы всем, а не сидеть по углам, общаясь через журналы. Время на Земле вроде бы спокойное, разоружались искренне, снова начали ощущать забытый было вкус к жизни, без сердечного сбоя поднимать глаза к небу, не опасаясь, что безоблачная глубина вдруг разразится дождем из тяжелых семян, из которых вырастают гигантские грибы, дышащие ветром пустынь. Из оружейной науки пошло в цивильную так много, как никогда еще: демонтировали ракеты и боеголовки, но технологии оставались, и оставались мозги: серое вещество требовало нагрузки. Международный штиль позволял людям из разных, порой очень различных стран общаться и работать без задних мыслей; не то, чтобы все противоречия в мире разрешились, этого придется - все понимали - ждать еще долго-долго - но все же человечество куда больше почувствовало себя чем-то единым, планету - неделимой территорией, где границы, оставаясь на своих местах, перестали быть стенами или занавесами - если и не для политиков, то уж для ученых - во всяком случае. Поэтому такие вот центры - и отдельных наук, и синтетические, и технические - возникали все чаще: ведь и с деньгами в государственных бюджетах стало полегче - демонтаж ракет обходился все-таки дешевле, чем их строительство и испытания. В науку и технику пришло немало и военного народа - правда, чаще администраторами, чем учеными, однако без хороших менеджеров в наше время науке не процвести - это давно стало понятным. Так что золотой век если и не наступил, то уже, по крайней мере, мерещился где-то не в самом далеке. В общем, много уже было сделано полезного, и даже такое многотрудное дело, как нахождение взаимоприемлемого компромисса между цивилизацией и природой, начинало казаться в конечном итоге осуществимым - но не сразу, не сразу конечно.
«Оттого-то и бывало так приятно, - думала Ева, яростно растирая ступни и лодыжки, совсем уже потерявшие было чувствительность, - приходить сюда вечерами по изящному мосту, прекрасно вписанному в пейзаж, и смотреть - не с этого дикого пригорка, но с другого холма, повыше, куда и лестницы удобные вели, и вершина была выровнена и забетонирована, имелось, на чем посидеть, и напитки, и легкие закуски продавались в изобилии».
Но и отсюда, где сейчас переводили дыхание трое мокрых и далеких от спокойствия людей, приятно было любоваться сияющим хрустальным монолитом, привычно узнавая и административный этаж, и ярусы ресторана и увеселительных заведений, а выше - технические службы, а еще выше - этажи математиков, теорфизиков, экономистов, правоведов, философов, теологов, наконец. Клиника, как и полагается, находилась не в Кристалле, а в собственном здании, на отшибе, как и многие другие институты; однако лабораторию ОДА разместили, когда стало необходимым ее создать, именно в монолите, потеснив историков и филологов, специалистов по мертвым языкам: жизнь предстоящая как бы вытесняла память о былом, но это лишь казалось, потому что чистый воздух, которого требовали пациенты лаборатории, был намного древнее и мертвых языков, и старейших мифов - не говоря уже о каких угодно письменных свидетельствах.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4