Нужно было сразу сковать ее так, как он сделал это сейчас. Но… Был у него и свой резон для более «мягкого» варианта. Не жалость, конечно. Еще чего не хватало, жалеть человеческое отродье! Просто жесткая удавка иногда напрочь ломала людей, а Эрритену требовалось, чтобы девчонка продержалась до тех пор, пока он не выйдет из игры. Ну, теперь до этого остались считанные часы; столько-то, он надеялся, она протянет.
Нужно убираться отсюда и поскорее, сказал он себе, глядя ей вслед. В доме суета, полно народу, вдруг кому-нибудь вздумается заглянуть в конюшню? Конечно, Эрритен всегда мог отвести глаза нежелательному свидетелю своего неоправданного присутствия здесь, чтобы тот или принял его за кого-то другого, или вообще не заметил. Однако изредка попадались люди, не поддающиеся его воздействию, и сейчас рисковать не стоило. Неотрывно следя за домом, Эрритен вышел из конюшни, обогнул ее и выскользнул со двора. Дальше он двинулся задами, но совершенно открыто. Мало ли куда ему вздумается пойти, кому какое дело? Кроме того, опыт показывал, что люди так давно и прочно исключили его из сферы своего внимания, что почти не замечали, когда он проходил мимо них.
Яростная буря, бушевавшая в душе, пока Эрритен разговаривал с девчонкой, не улеглась, а, напротив, разгоралась все сильнее. Тонкая, «цыплячья» шейка так и маячила перед его внутренним взором. Он знал - для того, чтобы успокоиться, существует только один способ. И, вернувшись домой, сразу же свернул к сараю. Как и все в его хозяйстве, это сооружение было сделано на совесть и скорее напоминало аккуратный маленький домик. Стены прочные, деревянные, а не бамбуковые с привязанными к ним циновками, как у большинства в городе. И, конечно, никаких щелей ни в стенах, ни в крыше.
Войдя, Эрритен плотно закрыл за собой дверь, и сразу же стало почти совсем темно. Несмотря на то, что повсюду висели пахучие травы, а вдоль стен стояли корзины с фруктами, орехами и прочими плодами земли, перешибить мерзкий человеческий запах они были не в состоянии. Все вокруг просто пропиталось им. Из угла, где на земляном полу валялась подстилка Кристы, послышался шорох и жалобный не то всхлип, не то вздох. Эрритен хорошо представлял себе, как, услышав его шаги, она вскочила и попятилась в страхе, зажимая ладонями рот, чтобы из него не вырвалось ни звука. Этот образ еще яростнее распалил его воображение.
- Зажги фонарь, - негромко бросил он.
Послышалась возня, но фонарь всегда стоял наготове рядом с Кристой, и вскоре вспыхнул слабенький, дрожащий огонек, едва разгоняющий мрак. Большего и не требовалось. Эрритен медленно надвигался на женщину, а она так же медленно отступала, пока не уперлась спиной в стену.
Голова у нее мелко подрагивала, лицо, когда-то так пленившее Эрритена своей удивительной, неземной красотой, сейчас выглядело одутловатым и слегка асимметричным. В последний раз он сильно ударил ее по скуле и опухоль до сих пор не спала. Грязные, спутанные, наполовину рыжие, наполовину седые волосы свешивались на лицо, которое, тем не менее, чудом сохранило остатки былой красоты. Может, все дело было в серых глазах, мерцающих, словно драгоценные камни? Пухлых губах? Прямом, точеном носе? Впрочем, глаза, хоть и блестели, но видели теперь плохо; сказывались постоянные побои. Рот, скорее, можно было назвать опухшим. И вот только нос… Да, тут Эрритен сплоховал. Столько раз он бил Кристу по лицу, бил жестоко, и руками, и ногами, и кнутом, колотил ее головой о землю, но как-то так получилось, что нос остался цел.
Но это было чуть ли не единственное, в чем Кристе «повезло». Кожа, покрытая синяками и кровоподтеками, поражала нездоровой бледностью, от крыльев носа расходились вниз глубокие скорбные морщины. А если откинуть волосы, можно было увидеть бледный кривой шрам, прорезающий высокий, чистый лоб. Одна сторона рта была постоянно вздернута, а другая опущена, и это создавало иллюзию, будто женщина все время иронически улыбается. Но так только казалось, конечно. За последние семь лет вряд ли Криста улыбнулась хотя бы раз. Эрритену, по крайней мере, такого видеть не доводилось.
Но все эти и достоинства, и недостатки внешности Кристы не играли для него ровным счетом никакой роли. Он ненавидел ее так, как можно ненавидеть лишь то, что презираешь всей душой, но без чего не можешь обойтись. Он ненавидел ее запах, и остатки былой красоты, и пышную белую грудь, и волнующий изгиб крутых бедер; ненавидел, потому что все это заставляло его трепетать, пробуждало яростное, неутолимое желание - и тем самым держало в подчинении. Но сильнее всего он ненавидел ее за то, что она больше, чем что-либо другое, заставляла его чувствовать себя человеком.
Эрритен, не глядя, протянул руку и снял со стены кнут. Женщина с такой силой прижалась к стене, точно надеялась, что случится чудо, и та внезапно расступится перед ней. Но нет, не расступилась. Кнут со свистом опустился, ужалил Кристу точно посредине груди, в вырезе ветхой рубашки, и на коже мгновенно выступила багровая полоса. Женщина, однако, не издала ни звука; слишком хорошо знала, как дорого ей это обойдется. Эрритен сделал шаг вперед и снова взмахнул кнутом. Всего три раза, больше просто не смог, слишком распалился. Отшвырнув кнут, он набросился на Кристу, повалил на подстилку и овладел ею. Грубо, нарочито причиняя боль, впиваясь зубами в податливую плоть, чувствуя на губах солоноватый привкус крови, вдыхая такой мерзкий, такой возбуждающий запах давно немытого женского тела и приходя от него в еще большее неистовство.
Потом, как обычно, Эрритен ненадолго отключился, а очнувшись, почувствовал себя очень вялым, опустошенным и ужасно грязным. Наверно, это в последний раз, подумал он и, как ни странно, ощутил легкий привкус сожаления. Может быть, убить ее прямо сейчас? Нет, это было бы слишком легко - для Кристы. Она умрет, конечно, потому что больше она ему уже не нужна, но это будет происходить долго и мучительно. Так долго и так мучительно, что даже та жизнь, которую она вела здесь, покажется ей раем. Когда он пришел в себя, Криста уже возилась во дворе у очага, разогревая воду. Не для себя, конечно. Зная, как она страдает от нечистоты собственного тела, Эрритен нарочно разрешал ей мыться лишь тогда, когда от нее начинало нести, точно от помойного ведра.
И сейчас она грела воду для него. Он уже давно приучил ее к тому, что всегда тщательно моется, совершив над ней насилие. Да, именно насилие, а по-другому его и не устроило бы. Если бы Эрритен хоть раз почувствовал, что Криста и сама его хочет, что происходящее между ними ей нравится - или если бы она хоть раз попыталась притвориться, что это так - он бы, наверно, тут же убил ее и нашел себе новую жертву.
Нет, он не ошибся, когда немногим больше семи лет назад остановил свой выбор на девушке с таким прелестным лицом - и таким самоуверенным, даже надменным взглядом. Она была тогда еще совсем юной и напоминала только-только распустившийся цветок, но даже в те годы в ней чувствовался характер. Нет, Эрритен не ошибся, он получил то, что хотел. Да, Криста боялась его, как огня, выполняла все его распоряжения, служила ему как рабыня, отдавала на поругание свое тело, но только потому, что у нее не было другого выхода. Дух же ее, над которым он был не властен, ему сломить не удалось, и, может быть, только по этой причине она все еще была жива, а не сгнила в безымянной могиле на болоте и не покоилась на дне океана, как это произошло с трупами двух ее предшественниц.
Забор и живая изгородь вдоль него надежно защищали двор от посторонних взглядов, а крепкая веревка, которой Криста была привязана к одному из опорных столбов сарая, позволяла ей свободно передвигаться в пределах двора.
Единственным местом, куда веревка не «пускала» ее, был дом, но там ей делать было нечего; она и не заходила в него ни разу с тех пор, как семь лет назад Эрритен женился на ней. Криста и во дворе-то появлялась только по необходимости - приготовить еду, постирать, достать из колодца воды - а все остальное время проводила в сарае. Там и есть ее настоящее место.
Эрритен не спеша помылся, переоделся в чистое и бросил грязное на лавку. Стало гораздо легче, неистребимый человеческий дух сейчас почти не ощущался, сменившись запахом лаванды, настой которой Криста по его требованию всегда добавляла в воду для купания. Обычно после мытья Эрритен уходил в дом, а Криста тут же стирала его грязную одежду. Но сегодня это уже не имело смысла. Он уйдет совсем скоро, уйдет в том, в чем одет сейчас, а его дом со всем накопленным за долгие годы добром сгорит в очистительном пламени. Сделать это будет совсем нетрудно. Немного жаль, конечно, но зато ничьи грязные руки не коснутся тех вещей, которые хранят память о проведенных здесь вместе с Братом долгих и прекрасных днях, неделях, годах… О, Богиня, как ты могла допустить такое!
Сердце Эрритена сжала мучительная боль. Он медленно поднялся на крыльцо, сел, обхватил голову руками и позволил себе погрузиться в воспоминания.

-2-
Так случилось, что мать родила его за несколько месяцев до того, как Королева Лия, в чьем гнезде они жили, произвела на свет двенадцать Паучат. Однажды, когда Эрритену было всего несколько месяцев, Королеве вздумалось позабавить своих детенышей; она приказала матери Эрритена принести младенца наверх и пустила его ползать среди Паучат. Им понравился новый, необычный «братец», и малыш так и остался наверху. С тех пор мать допускали к нему, только чтобы покормить, помыть и переодеть, но он очень быстро стал воспринимать ее как служанку, а матерью считал Королеву Лию. Для Паучат он тоже стал своим, и даже Королева бесспорно начала испытывать к нему самые теплые чувства, что немало удивляло не только других Пауков, но и ее саму.
Эрритену нравилось в его Братьях и Сестрах все: то, как они выглядели; исходящий от них чуть едкий, смолистый запах; их понимание жизни, привычки и взаимоотношения; их мрачноватый юмор и могучая воля, любовь к жизни и прямой, честный, непреклонный нрав. Пауки казались ему самыми прекрасными существами на свете, и если Эрритен о чем и жалел, то лишь о том, что так отличался от них внешне. Он ненавидел свою голую кожу, два жалкие, полуслепые глаза, четыре неуклюжие конечности; ненавидел и презирал в себе все человеческое, утешаясь лишь тем, что это не мешает ему внутри быть точно таким же Пауком, как и остальные Дети Богини.
Удивительно, но, по-видимому, со временем и они стали придерживаться на этот счет точно такого же мнения. Со всеми Братьями и Сестрами у Эрритена сложились очень теплые отношения, но больше всего он дорожил самой тесной дружбой, которая связывала его с Братом Хивом и во многом предопределила всю дальнейшую жизнь обоих.
Что касается людей, живших в одном гнезде с Эрритеном - а именно так он воспринимал мать, отца и младшую сестру Рангу - то они для него не значили ничего. Неопрятные, зловонные и тупые существа, чье существование оправдывало только то, что они обслуживали Детей Богини - вот кем были для него все люди вообще и так называемая «родня» в частности. Живя по-прежнему наверху, он почти не разговаривал с ними, разве что иногда отдавал необходимые распоряжения. В школу, церковь и на дурацкие сборища под названием «встречи у якоря» не ходил, со сверстниками не общался.
Эта отчужденность от человеческого сообщества не могла не сказаться на его речи, которая так навсегда и осталась скованной и бедной. Более того, многие посторонние люди вообще думали, что Эрритен немой, и именно этим объясняли себе его замкнутость и прочие странности. Что же, он ничего против не имел; наоборот, старался укрепить их в этом заблуждении. Он был Пауком, но они-то об этом не знали, для них он по-прежнему оставался человеком. Чтобы не осложнять себе жизнь, следовало носить какую-нибудь немудреную, понятную для людей личину. Немой, чем плохо? Даже вызывает некоторое сочувствие. Тем более, что играть эту роль было совсем нетрудно; разговаривать с людьми у него безо всякого расчета не было ни малейшего желания.
Братья и Сестры общались с Эрритеном точно так же, как и между собой - прекрасно обходясь без болтовни в человеческом смысле этого слова. Их «голоса» звучали у него в голове, а он мог отвечать им как хотел - или вслух, или тоже мысленно. Правда, в отличие от остальных Детей Богини, сам он не обладал способностью читать мысли, но всерьез это его никогда не огорчало. Какие могут быть тайные мысли у тех, кому нечего скрывать друг от друга? Эрритену вполне хватало того, что Братья и Сестры считали нужным «рассказать» ему по доброй воле.
Однако тесное общение с Пауками все же повлияло на его ментальные способности, правда, несколько неожиданным образом. Как-то раз, когда ему всего-то было лет семь, он из окна верхнего этажа наблюдал за тем, как его так называемая «сестра» Ранга, тогда еще совсем крошка, неуверенными шажками ковыляет по двору. Хорошо бы она упала и расквасила себе нос, подумал Эрритен, и очень образно представил, как это происходит. Спустя мгновенье девочка споткнулась на ровном месте, упала и громко заревела - в точности так, как он воображал.
Дальше - больше. Он понял, что может внушать людям делать то, что ему хочется. Не всем, к сожалению. Некоторые - правда, очень немногие - совершенно непонятно почему оказались невосприимчивы к его воздействию. Поначалу Эрритен применял свои особые способности главным образом ради забавы. Чтобы подшутить или, точнее говоря, поиздеваться над людьми; если с годами его отношение к ним и менялось, то лишь в худшую сторону. Однако позднее он нашел своему тайному таланту гораздо более практичное применение.
Годы шли, Паучата взрослели и уходили из родного гнезда, переселяясь в новые дома, которые строили для них люди. Эрритен и Хив решили не расставаться, но, разумеется, они не собирались всю жизнь прожить в гнезде своей матери. Эрритена все больше тяготила постоянная близость людей, необходимость все время сталкиваться с ними и даже то, что он нуждался в их услугах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35