Вечернее солнце пылало, опускаясь в озеро, как в темно-голубую тучу, в зарослях дерисупа в степи кричал дикий осел – зверь джан по-тибетски. В банагах – шатрах тангутов – горели костры из аргала.
Цинхай – Синее море – так звали Кукунор китайцы. Тангуты дали ему название Цок-Гумбум. Огромное горное озеро окружностью в триста сорок верст лежало на высоте в десять тысяч футов. Вдоль северных и западных берегов его раскинулись степи, не очень высокие холмы поднимались над ровными пространствами. Вся степь была изрыта норами пищух (этот вид степного зверька был здесь открыт Пржевальским). Над холмами кружились орлы. Обилие рыбы привлекало к водам озера орланов. Семьдесят речек и ручьев вливали свои воды в Кукунор. На озере было пять островов, самый значительный из них носил название Лунцюйдао. На нем жили буддийские отшельники. Только зимой, когда озеро покрывалось толстым льдом, жители Кукунора посещали остров, принося пищу отшельникам. На всем Кукуноре нельзя было отыскать ни одной лодки. Пржевальский об этом очень сожалел – он не отказался бы отправиться в гости к островным монахам.
Самый слабый ветер вызывал здесь сильный прибой. Монах Гюк уверял в своей книге, что на Кукуноре, как на море, бывают приливы и отливы. Великий Охотник терпеливо проверил, прав ли был Гюк. Наблюдения показали, что о приливно-отливных явлениях на Кукуноре не может быть и речи.
Пржевальский глядел на распяленные свежие шкуры зверей. Здесь он впервые добыл дикого осла и красавицу антилопу Gassella Przewalskyi. На карте появились очертания Кукунора. Озеро походило на сердце или на червонный туз, острым концом обращенный к юго-западу.
Весть о неведомых людях, пришедших на берег озера, разнеслась по всей области Кукунор. Через несколько дней в палатке Пржевальского сидел необычный гость. Это был тибетец Камбы Нансу, посол далай-ламы к китайскому богдыхану. Камбы Нансу еще в 1862 году выехал из Лхасы в Пекин, но попал в дунганское восстание. С тех пор посол отсиживался на Кукуноре, боясь вернуться обратно в Лхасу и выжидая время, когда можно будет пройти в Пекин. Дары далай-ламы богдыхану хранились у Камбы Нансу в надежном месте, а сам посол десять лет подряд слонялся по кочевьям хара-тангутов и монголов.
Камбы Нансу, узнав, что четверо богатырей отбились от сотни «хой-хой», загорелся желанием ехать с ними в Лхасу. Посол клялся, поминутно высовывая язык, что далай-лама будет рад приходу русских, давал слово, что гости будут с почетом приняты владыкой Тибета. Пржевальский только поблагодарил посла за приглашение в Лхасу. Ведь деньги пришли к концу, верблюды еле держались на ногах. Какая уж тут Лхаса! Продавать последние ружья хара-тангутам, чтобы потом погибнуть от пуль?
Пржевальский в раздумье бродил по берегу Кукунора, думая о том, что для похода в Лхасу нужна только тысяча китайских лян. Он решил отказаться от предложения Камбы Нансу, но тем не менее попытаться дойти хотя бы до границы Тибета. Пересчитав свои деньги, он пошел к кукунорским монголам, выменял с доплатой старых верблюдов на новых, положил в мешок последние сто лян и двинулся в новый путь вдоль северо-западных берегов озера.
Вскоре он взошел на Южнокукунорский хребет и, перевалив через него, вступил в страну Цайдам. Земля ее, пропитанная солью, распростерлась до самой тибетской ограды – хребта Бархан-Будда. Через соленые болота Цайдама путники достигли подошвы хребта и стали пробираться к перевалу, за которым лежал Тибет.

ГУРЕСУ-ГАДЗЫР, СТРАНА ЗВЕРЕЙ

Монах-путешественник Эварист Гюк, сочиняя свой книгу о Тибете в тишине монастырской библиотеки, пугал просвещенный мир «заразительными газами» высот Бархан-Будды. Китайцы и тибетцы в один голос тоже говорили о каких-то смертоносных испарениях «чжанци», которыми была окутана северная стена Тибета.
Но что это такое было на самом деле?
Несмотря на то, что путь на перевал был не так уж и крут, один из верблюдов каравана замотал косматой головой, захрипел, пена закипела на его пасти. Напрасно доблестный проводник Чутун Дземба понукал верблюда: животное упало замертво на гремучую каменную россыпь.
Пржевальский, Пыльцов, Иринчинов и Чебаев пошли по серому щебню, шатаясь и часто хватаясь за сердце. Так брели они к каменному венцу Бархан-Будды, и этот путь вознес их на высоту почти равную выси Монблана. Там они отдыхали, прислушиваясь к биению собственных сердец, сидя на обломках сиенитового порфира. Страшное синее небо висело над самой головой, облака остались внизу, и тень от них скользила по соленым болотам Цайдама. Одежда путников изорвана, к голенищам сапог пришиты куски звериных шкур. В этих чудовищных меховых лаптях люди спустились вниз, по южному склону Бархан-Будды.
Мечты сбылись! Ветер Тибета шевелил лохмотья их одежд, люди пили воду первой тибетской реки Номхон-Гол по ту сторону хребта и видели новую каменную стену – трехсотверстный угрюмый хребет Шургань-Ула.
Между хребтами Шургань-Ула и Баян-Кара-Ула простиралась одна из тибетских пустынь. В одном из ее углов мерцали вечным снегом вершины – начало великой цепи Куньлуня. Но Бархан-Будда и два его собрата – Шургань-Ула и Баян-Кара-Ула, несмотря на свою огромную высоту, совсем были лишены великолепного снежного убора. Это и был Северный Тибет, страна-загадка, овеянная пыльными бурями, где неистовый ветер поднимал с бесплодной земли даже камни.
Здесь Пржевальский пробыл два с половиной месяца, скитаясь по вознесенным к небу пустыням, в угрюмых горах, где до самых истоков Голубой реки (Янцзы) нельзя было встретить ни одного человека. Лишения были здесь суровым правилом жизни. Сухой помет – аргал на такой высоте горел очень плохо, вода закипала медленно, и люди не могли сварить себе обеда. Они разрывали руками полусырое мясо яка. В пищу шла также дзамба – поджаренный и размолотый ячмень. Спали вповалку на кошме, постланной прямо на снежную землю.
Хорошо еще, что здесь нельзя было погибнуть от голода. Пули из стволов штуцера Ланкастера находили косматых зверей плоскогорьев – яков у северных склонов скал, где они любили прятаться. Пуля пробивала толстую шкуру чудовища, и оно, издавая страшный рев, падало на колени. Часто охота на яков была очень опасной: раненый зверь кидался на стрелка.
При всех лишениях только это чуть обваренное сверху мясо яка было источником силы. Его ели на утренней заре, ели в полдень, после полудня, вечером и даже темной тибетской ночью, находя куски ощупью. Пржевальский ходил по следам зверей. Он наблюдал жизнь пугливых антилоп, куланов, тибетских волков и лисиц – «кярс». Зоологические коллекции пополнялись новыми шкурами. Двое казаков еле поднимали для просушки черную семипудовую шкуру яка.
1873 год Пржевальский встречал снова вдали от родины. На этот раз не было случайного празднества, тепла калганских комнат. Четверо русских и их знаменитый проводник Чутун-Дземба, никогда не расстававшийся с молитвенным барабаном, сидели вокруг скудного огня в юрте. Они сосредоточенно жевали жареный ячмень-дзамбу и хлебали холодную болтушку из муки.
23 января, преодолев на пути из Цайдама три горных перевала и пустыни, отклоняясь то вправо, то влево от главной тропы, они пришли на берег великой Голубой реки. Здесь Голубая, или Янцзы, звалась Муруй-Уб – по-монгольски и Дечу – по-тангутски. Говорили, что она скрывает в своих песках золото. Если идти вверх по Голубой десять дней (подумать только!), на одиннадцатый день можно увидеть золотые кровли лхасских дворцов и кумирен.
Но как идти к Лхасе, когда три верблюда уже издохли, когда нет денег, когда сами путешественники еле передвигают ноги? На Голубой надо было отдыхать и отъедаться.
Здесь не было встречено следов человека. Зато животный мир поражал своим богатством. Стада яков, как черные тучи, бродили по степи. Дикие ослы взметали копытами пыль и редкий снег. Антилопы, горные бараны держались стадами, не тревожимые никем.
Пржевальский в своих черных, лохматых лаптях из шкуры яка крался к стаду свирепых быков. Их надо бить только наверняка! Язык и почки яка бросали в общий котел. Когда люди отъелись и немного отдохнули, Великий Охотник повел их обратно. В марте они пришли к ледяному Кукунору, где продали револьверы и купили верблюдов. Ох, уж эта вечная торговля! Если бы не удачная мена – сидеть бы отряду с единственной десятирублевкой!
...В ганьсусских горах цветущие примулы и ирисы утром освобождались от ночного снега и тянулись к солнцу. Пржевальский сосчитал, что семьдесят шесть видов растений в полном цвету великолепно переносят здесь ночную вьюгу. Лама из кумирни Чертынон, как оказалось, честно сберег оставленные у него на сохранение коллекции и через стекла стереоскопа все подаренные ему картинки! Этот безвестный монах оказал неоценимую услугу русской науке, о чем и сам, наверное, не подозревал!
В Ганьсу у путешественников вышла вся дробь, нечем было стрелять птиц для коллекций. На пути в Диньюаньин отряд едва не умер от жажды, потеряв колодец Шангын-Далай. В июле в горах Алашань лагерь Пржевальского чуть не снесло потоком после страшного ливня, когда с гладких круч низвергались грязно-желтые водопады, вывертывая с корнем деревья. В июле стряслась еще беда – издох верный пес Фауст, прошедший с хозяином несколько стран. Из Алашаня Великий Охотник совершил путь в Ургу (Улан-Батор) не через Калган, а прямой тропой через самую дикую область великой Гоби. Жара достигла сорока пяти градусов в тени, почва раскалилась до шестидесяти трех градусов. Сорок четыре перехода было сделано по этой адской жаре. Пржевальский сердито говорил, что он хотел бы идти лучше по Сахаре, чем тащиться в песках Шамо.
Только в сентябре караван подошел к первой после Ганьсу реке. Это была Тола.
Через день Яков Парфеньевич Шишмарев, усатый русский консул в Урге, увидел перед своим домом четверых людей в меховых лаптях. Бурые от грязи рубахи сползали с плеч, у рубах не было даже рукавов!
Яков Парфеньевич, человек бывалый, во все глаза смотрел на Пржевальского сквозь серебряные очки. Консул, выслужившийся из троицко-савских канцеляристов, любил точность, и когда гость из Тибета, исхлестав о свое могучее тело не один веник в шишмаревской бане, расхаживал по комнатам русского дома, консул попросил рассказать хоть коротко об итогах скитаний храбрецов.
Выслушав гостя, Шишмарев от волнения стал протирать очки. Три года в пустынях! Одиннадцать тысяч верст пройдено большей частью пешком. Консул невольно взглянул на карту. Пространство от границ России до верхнего течения Голубой теперь уже нельзя считать белым пятном. А новые народы, звери, птицы, цветы! Любознательный Шишмарев был свидетелем того, как гость разбирал свои грузы, от которых чуть не ломались хребты измученных верблюдов. Вечная хвала доброму ламе-художнику, так хорошо сберегшему все это! Тысяча птичьих шкурок, 238 видов птиц, 130 шкур животных, сорока двух видов, шкурки змей и древних рыб Кукунора, гербарии – 4000 экземпляров растений, разная утварь, горные породы – чего только не было во вьюках каравана! Пржевальский все это тщательно разобрал, привел в порядок и, распрощавшись с добрым Шишмаревым, поехал в Россию через Кяхту и Иркутск.

ЗОЛОТАЯ ПАЛЬМА

В декабре 1873 года Пржевальский отряхивал со своей одежды русский снег в сенях родительского дома. В Отрадном все были живы и здоровы – мать, дядя и нянька Макарьевна. В лесной усадьбе настал великий праздник, и тянулся он до нового года. В январе 1874 года Макарьевна вычистила мундир своего воспитанника, помолилась на иконы и с плачем проводила его в Петербург. Но Великому Охотнику и без молитв Макарьевны посчастливилось в этой поездке.
Когда он раскрывал газеты, он видел среди серых столбцов лицо человека с усами и нависшими над веками густыми бровями. Это был он, Пржевальский, бывший юнкер и армейский поручик, мыкавшийся по гауптвахтам и участкам!
«Голос» писал о нем как об открывателе неведомого мира. Офицеры Генерального штаба звали его на торжественный обед у Демута. Военный министр Д. А. Милютин испрашивал для Пржевальского чин подполковника и пожизненную пенсию.
В феврале сановники и географы слушали его доклад о тибетских подвигах, и зал Географического общества наполнялся гулом восхищения и рукоплесканиями. Поздняя слава хватала его в свои цепкие объятья, но шумиха, расшаркиванья и назойливые заботы угнетали Пржевальского.
Два императора – русский и австрийский – рассматривали тибетские коллекции, и Франц-Иосиф пожаловал подполковнику Пржевальскому орденский знак Леопольда. Ботаники говорили, что почти все растения из Ганьсу, привезенные им, были ранее неизвестны науке. Английские географы присылали ему письма; о нем писали газеты и журналы великих держав. Франция приглашала Пржевальского на Парижский географический конгресс. Его долго не отпускали из Петербурга. Великий Охотник даже боялся, что он пропустит весенний прилет птиц в смоленской стороне.
Он еще по дороге на родину начал писать книгу «Монголия и страна тангутов».
В Петербурге, живя в тесной каморке на пятом этаже, он продолжал эту работу.
В мае путешественник вырвался в Отрадное. Там отпраздновали свадьбу М. А. Пыльцова со сводной сестрой Пржевальского.
Весь 1874 год Пржевальский провел за письменным столом. Ломая перья и карандаши, сетуя на людей, которые засыпали его восторженными посланиями, он заканчивал свою книгу.
В начале 1875 года он узнал, что ему присудили Константиновскую большую медаль Географического общества, Пыльцову – малую золотую, а Иринчинову и Чебаеву – бронзовые медали.
Он проклинал нудную работу по описанию открытых им птиц. Меряй клювы, считай перья на шкурках и чучелах!
«Это не та широкая свобода мысли, когда приходится творить описания природы, нет, теперь все должно быть уложено в узкую рамку специальности, для которой прежде всего нужна усидчивость, а не способность», – так размышлял он на бумаге о своих научных занятиях.
Он в очень короткий срок написал первый том «Монголия и страна тангутов» и взялся за изучение английского языка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17