Он собрал все, что было известно в литературе об Амуре, обобщил, сделал свои выводы. Все это было очень интересно, ново и дельно.
Рукопись попала в Русское географическое общество, и, наверное, ее читали и старый Литке, и Петр Петрович Семенов.
Пржевальский был вне себя от радости, когда его избрали действительным членом Общества.
...Окончив Военную академию, Пржевальский добился отпуска и уехал в Отрадное. Четыре месяца он сидел за книгами, а на следующий год отправился в Варшаву. Там открылось юнкерское училище, и Пржевальский в звании преподавателя стал обучать юнкеров географии и истории.
В свободное время он читал труды великих зоологов и ботаников. Он все еще мечтал о путешествии в Африку и не мог спокойно говорить о подвигах Ливингстона, окруженного, как ореолом, сверкающей водяной пылью открытого им великого водопада на Замбези.

ВАРШАВСКИЕ ДНИ

В Варшаве были ботанический сад, зоологический музей при университете, большой книжный магазин. Замечательную библиотеку при юнкерском училище Пржевальский основал сам. Соперники-преподаватели его не любили за то, что он покорял учеников прекрасными рассказами о чудесах земли. Легко ли привить юнкерам-лоботрясам любовь к знаниям, которые вовсе не были обязательны для будущих пехотных поручиков?
Пржевальский умел увлечь слушателей и вскоре сделался любимцем своих питомцев. Дело дошло до того, что юнкера Пржевальского уходили из училища в... университеты и Земледельческую академию. Пржевальский неутомимо сидел за книгами и сам писал их. В Варшаве он создал учебник географии, по которому потом учились даже студенты университета в Пекине. Пржевальский составил гербарий растений трех губерний Царства Польского, выступал с публичными лекциями о великих географах-путешественниках.
Вот в это-то, очевидно, время в сознании Пржевальского зародился новый замысел. Он уже больше не бредил подвигами в пустынях и лесах Африки. Его орлиный взгляд обратился на другую часть земного шара.
Азия – вот что теперь манило его к себе. Он увлекся Гумбольдтом и Риттером, и при изумительной памяти, которая была у Пржевальского, не мудрено, что он знал наизусть десятки страниц из книг об азиатских странах. У самых границ родины и в самих ее пределах лежали таинственные области высочайших хребтов и пустынь.
Гумбольдт говорил о «вулканах» Тянь-Шаня и писал, что ему не хочется умереть, не узрев на своем рабочем столе хотя бы осколка тянь-шаньского камня.
Осенью 1856 года П. П. Семенов с берегов Иссык-Куля первым из европейцев увидел ледяные тянь-шаньские вершины, проник в неведомые ущелья и узнал, что Гумбольдт ошибся и никаких вулканов в Тянь-Шане нет.
А поход Северцова в Каратау, пленение в Туркестане; путешествие Потанина в область Зайсана и новые скитания путешественника, едва успевшего залечить раны, полученные в кокандском плену?
Если Гумбольдт мечтал об одном только камне из тянь-шаньских ущелий, то что сказать о Семенове, открывшем высочайшую вершину Небесных гор? Но сколько там, в Центральной Азии, есть еще никем не исследованных стран! И в первую очередь России приличествует великая задача – снять завесу вековой тайны с непознанных пространств. Не на Африканском, а на Азиатском материке прославит имя своей Родины Пржевальский. Эта идея захватила его со всей силой. Он еще упорнее стал изучать Азию по книгам.
Однажды Пржевальский, охотясь, бродил в предместьях Варшавы и попал в руки полиции, он не имел с собой бумаг, удостоверяющих его личность. Дерзкое обращение с царскими городовыми и польское сочетание «Прж» в фамилии русского офицера стали поводом его ареста.
Этот звук «Прж» часто мешал штабс-капитану Полоцкого пехотного полка: так, когда Пржевальский стал добиваться перевода в Генеральный штаб, ему вначале вежливо, но твердо отказали. Попробуй доказать этим царским чиновникам, что пращура твоего, запорожского казака Корнилу Анисимовича Паровальского, перекрестили в Пржевальского! Но, к счастью, на знания и способности Пржевальского обратил внимание помощник начальника Главного штаба генерал Г. В. Мещеринов.
И Пржевальский, одолев косность военных управлений, происки завистников, пошел к заветной цели. В ноябре 1866 года он прочел приказ: «Штабс-капитан Пржевальский Н. М. причислен к Генеральному штабу с назначением для занятий в Восточно-Сибирский военный округ».
Ему не терпелось – надо ускорить события! И он помчался в Петербург в надежде, что удача, как золотой фазан, сама свалится с неба в ладони охотника.

НА ОХОТНИЧЬЕЙ ТРОПЕ

Герой Хан-Тенгри и Нарына П. П. Семенов был согласен с Пржевальским. Да, Россия должна закреплять свои научные победы в Центральной Азии. Для этого Географическое общество посылает теперь за Нарын экспедицию В. А. Полторацкого и З. Л. Матусовского. Полным ходом идет съемка Тянь-Шаня. Но Пржевальский молод, и он еще успеет увидеть светлые звезды над тянь-шаньскими ледниками. Географическое общество не может дать начинающему исследователю пособия на собственную экспедицию. Что сейчас сможет сделать Семенов для Пржевальского? Семенов не откажет Пржевальскому в письмах на имя сибирских влиятельных лиц, а там пусть исследователь действует по своему почину. Если первое путешествие будет удачным, тогда Совет Географического общества не пожалеет средств для новой экспедиции. Семенов протянул гостю два пакета – две подорожные на право скитания по великой тропе. Вне себя от радости Пржевальский ринулся в гостиницу, где его ждал препаратор Роберт Кехер, приехавший вместе с ним из Варшавы. Тот равнодушно выслушал рассказ будущего начальника; Кехеру было все равно, сбор шкурок сибирских птиц его не увлекал, он тосковал по какой-то варшавской немке, в которую влюбился перед самым отъездом.
Ранней весной 1867 года они выехали в Сибирь. Кехер плакал, чуть не навзрыд, вспоминая свою несравненную Эмму. Пржевальский был весел, бодр и полон надежд. В марте они увидели кровли Иркутска и ясные волны Ангары.
Начальник штаба сибирских войск и председатель Сибирского отдела Географического общества генерал В. К. Кукель был в Иркутске известен тем, что в 1861 году содействовал – вольно или невольно – побегу Михаила Бакунина. Именно в кукелевской повозке с разрешением Кукеля на эту поездку Бакунин, закутавшись в серый плащ, выехал из Иркутска в Николаевск-на-Амуре. Оттуда Бакунин бежал на американском корабле и, находясь в Лондоне, посылал Кукелю письма. Одно из таких писем было перехвачено и стало причиной временной опалы генерала. Помогал ли он действительно бегству Бакунина, так и осталось неизвестным. Правая рука Н. Н. Муравьева-Амурского, Кукель хорошо знал все амурские дела.
Пржевальский был для Кукеля находкой; Кукель поручил ему для начала разобрать и привести в порядок библиотеку Географического общества. Это было очень кстати! Пржевальский тридцать дней просидел в библиотеке. Кукель пришел в восторг от такого трудолюбия. Вот тогда-то Пржевальский стал настойчиво проситься в Уссурийский край.
Кукель не знал, что делать. С одной стороны, ему хотелось прославить отдел Географического общества новыми открытиями, с другой – он боялся ответственности. Пошлешь такого богатыря на далекую окраину, а он вдруг чего-нибудь да натворит! Отвечай тогда опять, как за Бакунина. Кукель знал таких горячих людей; он помнил, как Невельской ходил на Амур. Но Пржевальский так осаждал генерала, что тот начал соглашаться с молодым офицером. Кукель говорил, что от одного изучения уссурийских птиц и мотыльков будет мало пользы. А уж если штабс-капитан Пржевальский так рвется в Уссурийский край, пусть он обследует расположение двух батальонов, размещенных в крае, учтет население, исследует пути в Корею, а научная работа – сама собой.
Пржевальский понимал, что отказываться ему нельзя, и стал просить у Кукеля инструменты для съемок и астрономических определений. Пржевальский так увлекательно излагал обширные планы экспедиции, что Кукель раздобрился и, пожалуй, готов был предоставить Пржевальскому для первого пути свой исторический тарантас, в котором когда-то умчался Бакунин. Денег на экспедицию Пржевальскому отпустили очень мало, но он не смущался и надеялся, что ружье его прокормит, а крепкие ноги приведут к цели.
Тем временем Роберт Кехер заскучал, узнав о походе в «страну тигров». Кехер отказался выходить на охоту даже для сбора птичьих шкурок. Взбешенный Пржевальский рассчитал Кехера, и тот уехал на поиски своего счастья, оставленного в Варшаве.
Отправляться в поход без помощника было нельзя, но сама судьба послала Пржевальскому нового спутника. В один прекрасный день к нему пришел гимназист Николай Ягунов. Этому мальчику, сыну ссыльной, было шестнадцать лет. Но он знал топографию, а искусство препаратора усваивал очень быстро. И когда все сборы были закончены, Пржевальский и Ягунов пустились в дорогу.
Поход начался с устья Уссури. Здесь Пржевальский достал лодку. Он и Ягунов разглядывали затопленные весенним разливом огромные равнины. Они тянулись по правому берегу до самого устья реки Хор. Дуб и черная береза стояли одиноко кое-где на возвышенностях у кромки низин. На правом берегу Уссури высился хребет Хехцир. Путники смотрели на живые богатства русского Дальнего Востока. Грецкий орех рос здесь рядом с пробковым деревом, клен раскидывал лапчатые листья, кедры, ели и лиственницы торжественно вздымали зеленые венцы.
Все среднее течение огромной реки сторожили горы, поросшие дубовыми и ореховыми рощами.
Шли дожди. Путники преодолевали этот мир сырых трав и теплого тумана. Ягунов хмурился от досады, видя, как размокают и расползаются травы, собранные для гербария.
Пржевальский и Ягунов шли берегом Уссури. Они несли тяжелые сумки с добычей и ружья со взведенными курками. Меткие выстрелы путников снимали на лету голубых сорок, трепещущих иволг, робких цапель.
В ясный теплый день Ягунов, сбросив сумки, сняв шапку, бегал по песчаному берегу, преследуя огромную, величиной с ладонь, бабочку Маака. Хуже было в пасмурные дни, когда мошки и комары кишели над уссурийскими лугами, как сплошной белесоватый пар над огромным котлом. Ночевали обычно на сухих песчаных побережьях, засыпая под крики водяных курочек, закрывшись от мошек пеленой дыма большого костра. Так шли они двадцать три дня вверх по Уссури до станицы Буссе – почти пятьсот верст пешком.
Путешественники с восторгом разглядывали тростник в сажень высотой и лагуны, покрытые цветами нелюмбии. Здесь, в сунгачских водах, росла она, сестра виктории-регии, так же привольно, как в Бенгалии. Нелюмбия с ее аршинными круглыми листьями розовела на воде крупными цветами на длинных и крепких стеблях.
Сунгача вытекала из озера – огромного водоема с гладким дном. Озеро Ханка казалось мрачным, бурным и неприветливым. У ног путников лежали истоки Сунгачи, на другом берегу Ханки синели далекие горы, рыжие болота подступали к озеру с юга и востока.
Скоро Пржевальский знал жизнь Ханки, как свою. Эти воды были богаты прежде всего рыбой. Он насчитал здесь до сорока видов. Чего стоила одна калуга – чудовище весом в тридцать пудов!
Рыбак, живший около истока Сунгачи, ловил огромных калуг ради одних хрящей. Жирные сазаны нередко выскакивали здесь из воды на палубы судов, а осетры, идущие с Уссури в Ханку, забивали своими остроспинными телами всю Сунгачу.
Жизнь на этом пустынном озере была увлекательной. Пржевальский изучал быт отважных русских поселенцев, построивших деревни Турий Рог, Троицкое и Астраханку на западных берегах озера. В Турьем Роге он ел местные арбузы, в Астраханке гостил в просторных горницах молокан, в Камне-Рыболове отдыхал в доме офицера третьего линейного батальона. Но привычка быть наедине с природой тянула Пржевальского в глухие, безлюдные места. Он любил, спрятавшись в траве на песчаной косе, не шевелясь, наблюдать за жизнью пернатых. В заветную маленькую книжку он заносил удивительные подробности из жизни здешнего орлана-белохвоста, скопы – пожирательницы рыб и сокола-сапсана. Он вел ежедневные метеорологические наблюдения и перебирал сотни растений, добытых на берегах Ханки, а их было здесь много: от властительницы цветов – нелюмбии до виноградной лозы, обвившей молодые деревья и кустарники, в которых водятся кабаны и дикие козы.

СИНИЙ ЗАЛИВ ПОСЬЕТ

В солнечном августе 1867 года Пржевальский двинулся с Ханки к берегу Японского моря через область реки Раздольная по степи, покрытой синими цветами колокольчика. На юге приханкайской степи, около селения Новоникольского, Пржевальский и Ягунов отыскали остатки древних крепостей и каменные изваяния. Одно из этих изваяний изображало огромную черепаху, дна других – животных, похожих на собак; от разрушенных крепостных валов тропа привела к берегу реки Раздольная. Отсюда они поплыли вниз по реке до впадения се в Японское море. На борту шхуны «Алеут», качаясь на волнах Амурского залива, отправились дальше – на самый юг русских владений. Вот он, заветный залив Посьет, глубоко прорезающий часть материка между Кореей и мысом Гамова! В заливе удобные бухты Экспедиции и Новгородская, полуостров Шелихова, где добывали каменный уголь для русских кораблей.
Пржевальский спешит на берег. Поселок Новгородский невелик – всего восемь одинаковых казенных домов. Какие-то никому не ведомые люди на тысячах лодок плыли из соседней страны в Новгородскую гавань к утесистым берегам и шарили деревянными вилами в ясной морской глубине. Ловцы водорослей сдавали свою добычу капустным королям во Владивостоке, гаванях Ольги и Новгородской. Оттуда капусту отправляли на кораблях в Шанхай и Чифу.
В Новгородской гавани они прожили целый месяц. Пржевальского занимали не только сборы в очередной поход. Он исследовал флору и фауну берегов Посьета, охотился. Ягунов разбирал коллекции растений.
Снарядить караван экспедиции в Новгородской гавани было нелегко. Особенно плохо дело обстояло с вьюками, – Пржевальский сам ходил по домам Новгородского поста, собирал веревки, ремни, выпрашивал старые седла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17