Развод с Муди был равнозначен крушению всех моих планов.
А кроме того, все мысли на эту тему оказались беспредметными с того момента, когда я поняла, что беременна.
Эта новость ошеломила Муди. Он перестал прославлять иранскую политику и почувствовал себя гордым отцом, вернувшись к давней милой привычке ежедневно осыпать меня подарками. С момента, когда я начала носить платье для беременных женщин, он показывал мой живот каждому, кто хотел и кто не хотел его видеть. Он сделал сотни снимков и утверждал, что сейчас я выгляжу гораздо привлекательнее, чем прежде.
Третье лето нашего супружества прошло в безмятежном ожидании рождения ребенка. Пока Муди работал в госпитале, я приятно проводила время с Джоном. Ему исполнилось восемь лет, и он был уже достаточно зрелым молодым человеком, чтобы приготовить дом к приему братика или сестрички. Мы вместе превратили одну из спален в детскую комнату. Мы весело покупали белые и желтые одежки для новорожденного. Вдвоем с Муди мы ходили на лекции, и он не скрывал своего желания иметь сына. Для меня это не имело значения. Эта новая жизнь во мне была существом, которое я уже горячо любила.
В начале сентября, когда я была уже на восьмом месяце, Муди предложил мне вместе с ним поехать на медицинскую конференцию в Хьюстон. Это путешествие принесло бы нам несколько беззаботных дней перед тем, как стать родителями. Мой врач разрешил, успокоив, что роды не начнутся раньше чем через месяц.
Однако уже в первый вечер в Хьюстоне в гостиничном номере я почувствовала боль в пояснице и начала беспокоиться, не наступил ли мой час.
– Все в порядке, – успокоил Муди. Ему хотелось на следующий день посетить центр НАСА.
– Я чувствую себя не очень хорошо, – предупредила я.
– Ну что ж, тогда пойдем за покупками, – предложил он.
Но прежде всего мы отправились на обед. В ресторане боли в пояснице усилились, и я почувствовала слабость.
– Давай вернемся в гостиницу, – попросила я.
В номере родовые схватки начались активнее, и отошли воды. Муди не мог поверить, что наступил решающий момент.
– Ты же врач, – говорила я. – Уже отошли воды. Разве ты не понимаешь, что это значит?
Он позвонил моему врачу в Корпус Кристи. Тот порекомендовал ему акушера в Хьюстоне, который согласился заняться мной.
Я помню мягкий, теплый свет родильного зала, помню также Муди, одетого в стерильную форму, который стоял рядом, держа мою руку. Я помню это огромное усилие и страшную боль, сопровождавшую рождение новой жизни. Может быть, это было предостережение того, что должно было произойти через несколько лет?..
Но лучше всего я помню акушера, который объявил:
– У вас родилась девочка!
Бригада медиков восторгалась по поводу этого чудесного события, а я улыбалась; голова кружилась от счастья и усталости.
Медсестра и врач занялись новорожденной, и потом принесли нам нашу девочку.
Это было настоящее сокровище, розовенькое, со светло-голубыми глазками, слегка прищуренными от яркого света. Прядки каштановых волосиков приклеились к влажной головке. Чертами личика она была миниатюрой Муди.
– Почему у нее светлые волосы? – спросил Муди с ноткой явного напряжения в голосе. – Почему у нее голубые глаза?
– Я не оказывала на это ни малейшего влияния, – ответила я, слишком уставшая и счастливая, чтобы обращать внимание на претензии Муди к столь совершенному созданию, которое я подарила миру. – За исключением цвета кожи, она вылитая твоя копия.
Какое-то время я полностью была поглощена моей девочкой и даже не обращала внимания на то, что делают со мной врачи и медсестры. «Я назову тебя Мариам», – шептала я, прижимая к себе дочурку. Я знала, что это было одно из любимых женских имен в Иране, а для меня оно звучало как американское имя, произносимое несколько экзотическим способом.
Я не сразу заметила, что Муди исчез.
Меня охватила волна смешанных чувств. Муди явно не смог громко заявить о своем разочаровании. «Почему девочка?» – такой вопрос он, по всей вероятности, задавал в душе. Его мусульманское мужское достоинство было глубоко уязвлено тем, что его первым ребенком оказалась девочка. Поэтому он бросил нас обеих, хотя именно сейчас должен был быть с нами.
Ночь прошла в беспокойном сне, прерываемом то неописуемым восторгом по поводу этой новой жизни у моей груди, то приступами отчаяния из-за недостойного поведения Муди. Я задумывалась: преходящее его плохое настроение или он бросил нас совсем? Временами я так злилась, что мне уже было безразлично.
Ранним утром он позвонил, ни словом не обмолвившись о своем внезапном уходе, не извинившись, но и не вспомнив о неоправдавшихся надеждах. Он сказал лишь, что ночь провел в мечети, молясь Аллаху.
Когда позднее он приехал в клинику, то радостно улыбался, размахивая пачкой листочков, исписанных розовыми персидскими буквами. Это были подарки мужчин из мечети.
– Что там написано? – спросила я.
– Махтаб! – ответил он с восторгом.
– Махтаб? А что это значит?
– Лунный свет, – ответил он.
Он рассказал мне, что позвонил своим родственникам в Иран, и те предложили несколько имен для ребенка. Он выбрал имя Махтаб, так как в ту ночь было полнолуние.
Я настаивала на Мариам, потому что это имя звучало более по-американски. Но я была слишком слабой, растерянной в этом хаосе чувств и эмоций, а кроме того, Муди уже заполнил свидетельство о рождении, записав в нем Махтаб Мариам Махмуди. В душе я только удивлялась: как это случилось, что я настолько подчинилась воле мужа?
Махтаб было два месяца. Наряженная во все розовое, выбранное из множества одежек, какие без меры покупал человек, признавший, что она восхитительна, и быстро забывший о своем первоначальном разочаровании, девочка спокойно лежала у меня на руках. Цвет ее глазок с голубого поменялся на темно-коричневый.
В доме царило оживление. У нас гостило более сотни мусульманских студентов, которые отмечали праздник Эид-э-Корбан. Было 14 ноября 1979 года.
Муди, активность которого в Исламском обществе Южного Техаса постоянно росла, был одним из инициаторов празднования, проводящегося в местном парке. Я быстро вернулась к прежнему состоянию, а поскольку торжество носило не политический, а только товарищеский характер, меня радовало участие в подготовке к нему. Вместе с другими женами (среди них были иранки, египтянки, женщины из Саудовской Аравии и американки) я готовила огромное количество риса, вкусно пахнущие густые соусы хореш. Мы нарезали пластинками огурцы, помидоры и лук, поливая лимонным соком. В огромные корзины мы укладывали свежие сочные фрукты.
Главными актерами этого празднества были мужчины. Праздник знаменует день, когда Бог велел Аврааму принести в жертву сына Исаака, но в последнюю минуту пожалел парня, посылая жертвенного барана. Несколько мужчин, обращенных лицом в направлении Мекки, перерезали живым овцам горло, произнося при этом жертвенные молитвы. Затем они втащили мертвых животных на рожны, где должно было печься праздничное мясо.
Праздник был связан с исламом вообще, а не только с обычаями, принятыми в Иране. Политикой в тот день занимались лишь немногие группы иранцев.
Я держалась подальше от этих дискуссий. Я находилась в обществе знакомых женщин, представляющих Организацию Объединенных Наций в миниатюре. Большинству нравились экзотические стороны восточной культуры, но все они были довольны, что живут в Америке.
Вскоре после этого праздника мы с Муди и Махтаб отправились в Даллас на конференцию остеопатов, а мальчишки остались дома. По дороге мы задержались в Аустине, чтобы навестить нескольких из все растущего количества родственников Муди, которые тоже покинули родину и осели в Америке. Муди называл их племянниками. Мы поужинали у них и собирались пригласить их на следующий день к нам в гостиницу на завтрак.
Уставшие после тяжелого дня, мы рано уснули. Торопясь с утренним туалетом, мы не подумали включить телевизор. Когда мы вышли в гостиничный холл, один из «племянников», мальчишка по имени Джамал, уже нетерпеливо ждал нас. Возбужденный, он подбежал к нам.
– Да'иджан, ты слышал новости? Занято американское посольство в Тегеране, – рассмеялся он.
Только сейчас Муди убедился, что политика – это чертовски серьезное дело. Находясь на расстоянии в полсвета от Ирана, он чувствовал себя достаточно безопасно, чтобы громко выражать свою поддержку революции и стремлениям аятоллы Хомейни преобразовать Иран в Исламскую Республику. Бороться теоретически за сотни километров было несложно.
Но теперь, когда студенты Тегеранского университета встали на военный путь борьбы с США, для Муди появилась реальная опасность. Это было не лучшее время для пребывания иранца в Америке, да и для его жены тоже. Один иранский студент из Техасского университета подвергся нападению. Муди боялся, что та же участь ждет и его. Опасался он также и возможного ареста и депортации.
Некоторые сотрудники в клинике начали называть его Доктор Хомейни. Однажды за ужином он сказал, что кто-то на машине пытался его сбить. Несколько раз нам звонили по телефону с угрозами. «Доберемся до вас, – голос в трубке звучал с южным акцентом, – убьем». Не на шутку перепуганный, Муди нанял частную охрану.
«Неужели это безумие никогда не кончится? – задумывалась я. – Зачем мужчинам нужно впутывать меня в эти их идиотские военные игры? Почему они не оставят меня в покое и не позволят быть женой и матерью?»
Муди балансировал меж двух огней. Его иранские приятели хотели втянуть его в активную работу, в подготовку демонстрации. Наш дом они превратили в некое подобие оперативной базе. Зато наши американские знакомые, соседи, а также коллеги в клинике желали услышать от Муди выражение лояльных чувств по отношению к стране, которая так много ему дала.
Сначала Муди колебался. И мы часто спорили. Он произносил бесконечные тирады по поводу американского эмбарго на поставку оружия в Иран, постоянно повторяя, что Америка лишь пускает пыль в глаза, а на самом деле снабжает Иран оружием при посредничестве третьих стран, повышая цены.
Затем произошло нечто странное. В свое время Муди познакомился и сблизился с доктором Моджалили, иранским нейрохирургом. Поскольку тот учился в Иране, у него не было разрешения заниматься практикой в Штатах, поэтому он работал лаборантом. Муди уважал его; они оба помогали иранским студентам. И вдруг день ото дня эта дружба стала угасать. Ни с того ни с сего Муди перестал здороваться с доктором Моджалили, но не хотел открыть мне причину.
В клинике Муди делал все, чтобы избежать конфликтов, полностью сконцентрировавшись на работе. И хотя по-прежнему он позволял иранским студентам собираться в нашем доме, однако теперь старался эти собрания сохранять в тайне и избегать разговоров на политические темы.
Но осложнений все же избежать не удалось. Ситуация стала крайне напряженной, когда второй анестезиолог в клинике обвинил Муди в том, что он во время операции слушал по наушникам радиостанцию. Я могла вполне поверить в это. Но, с другой стороны, я знала профессионализм Муди. Мы оба могли рассчитывать на хороший заработок Муди в качестве анестезиолога, но только при условии, что его клиентура будет непрерывно расширяться.
Спор разделил персонал клиники на два лагеря. Назревал еще больший конфликт.
Бурный год подходил к концу, а Муди все еще никак не мог окончательно определить свои политические взгляды, позиции и потому оказался выставленным для атаки с обеих сторон.
На Рождество мы отправились в Мичиган навестить моих родителей. Это была благословенная пауза после невыносимого напряжения в Корпус Кристи. Вместе с моими родителями мы весело провели праздники. Они засыпали подарками Джо, Джона и маленькую Махтаб. В эти спокойные дни я подумала, каким образом можно было бы избежать хаоса в нашей жизни в Корпус Кристи. Муди нравилось в Мичигане. Но серьезно ли он относился к возможности приступить к работе здесь, если представится случай? Открылись ли здесь новые клиники? Я знала, что если он встретится со старыми коллегами, то сможет поговорить об этом. И в один из дней я предложила ему:
– Может, ты бы подъехал к старым друзьям в Карсон Сити?
Ему понравилась эта идея: можно было поговорить на профессиональные темы, в среде, в которой не знали о его симпатиях к иранской революции. Эта встреча вернула ему интерес к работе и убедила в том, что еще есть места, в которых его убеждения не являлись главенствующим фактором. Он был воодушевлен: один из врачей сообщил ему о вакансии анестезиолога.
Муди связался с врачом, тоже анестезиологом, в Альпене и получил приглашение на предварительное собеседование. Затем события разворачивались молниеносно. Мы оставили детей у родителей и на машине отправились в неизвестность.
Порошил мелкий снежок. От этого первого зимнего пейзажа захватывало дух после трех лет, проведенных в жарком Техасе.
«Как мы могли отсюда уехать?» – задавал Муди себе вопрос.
Клиника в Альпене представляла собой «страну грез». В центре находился ансамбль современных зданий, искусно вкомпонованных в покрытый снегом парк. Среди сосен спокойно бродили дикие канадские гуси. Вдали волнистые холмы создавали притягательный пейзаж.
Все складывалось удачно. В Альпене нужен был еще один анестезиолог. В конце беседы врач с улыбкой протянул Муди руку и спросил: «Когда вы можете приступить к работе?».
Прошло еще несколько месяцев, пока нам удалось завершить все дела в Корпус Кристи. Муди так хотелось побыстрее переехать, что в середине мягкой техасской зимы он несколько раз включал кондиционер, чтобы затопить камин. Это напоминало ему Мичиган. С легким сердцем мы закончили все дела, связанные с переездом. Мы снова становились дружной командой, устремляющейся к единой цели. Муди сделал выбор: он будет жить и работать в Америке, он будет (и в сущности, был) американцем.
Мы продали наш дом в Корпус Кристи, сохранив другую недвижимость, в которую вложили когда-то деньги, чтобы избежать налогов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47