Вот почему всем им очень сложно принять решение самостоятельно.
Каждый получивший такое воспитание естественным образом находил свое место в иерархии, выдавая суровые приказы лицам, стоящим ниже, и слепо подчиняясь тем, у кого был более высокий статус. Подобная школьная система воспитала такого Муди, который мог требовать и ждать беспрекословного повиновения своей семьи; воспитала она также Насерин, полностью повиновавшуюся стоящим выше ее в семейной иерархии представителям мужского пола. Такая школьная система была способна сформировать целый народ, который безоговорочно готов был отправиться на смерть по призыву аятоллы, признанного умом и совестью этой страны. А если так, то что сделает эта система с одной маленькой пятилетней девочкой?..
Спустя какое-то время ханум Шахин выглянула в коридор и пригласила меня в канцелярию. Я ответила иранским жестом – легким поднятием головы и щелканьем языка. В эту минуту я ненавидела всех иранцев, особенно покорных женщин в чадре. Но директриса, тепло и внимательно посмотрев на меня, снова кивнула, настаивая, чтобы я вошла.
Таким образом я оказалась в канцелярии. С помощью жестов ханум Шахин предложила мне чай. Я поблагодарила, а сама наблюдала за женщинами. Хотя они должны были разучивать с девочками антиамериканские песни, они смотрели на меня дружелюбно. Мы предприняли несколько попыток поговорить, но без особого успеха.
Мне очень хотелось поднять находящуюся рядом со мной телефонную трубку и позвонить в посольство, но я не отважилась.
В маленькой канцелярии стояли три стола, за которыми работали пять женщин. Директриса сидела в углу комнаты и, казалось, ничего не делала.
Женщины за остальными столами одной рукой перекладывали бумаги, а другой поддерживали чадру у шеи. Иногда кто-нибудь из них вставал, чтобы позвонить или ответить на звонок. Большая часть времени, однако, уходила у них на разговоры, которые, хоть я и не могла понять содержания, были определенно обычными сплетнями.
В середине занятий в коридоре послышался какой-то шум. В канцелярию вбежала учительница. Она тащила за собой ребенка с покорно опущенной головой. Учительница выдала целую серию обвинений, часто повторяя слово «бэд», которое по-персидски обозначало то же самое, что и по-английски: злой, плохой. Ханум Шахин и остальные ополчились против девочки. Крича, они начали бить ее, пока не довели до слез. Во время этого наказания одна из присутствующих куда-то позвонила. Через несколько минут появилась женщина с диким взглядом, явно мать малышки. Она кричала и осуждающе указывала пальцем на свою дочь, выливая злобу на беззащитного ребенка.
– Бэд! Бэд! – визжала мать.
Девочка отвечала жалобным плачем.
Это унижение длилось довольно долго. Наконец мать схватила дочку за плечо и вытащила из комнаты.
Ханум Шахин и другие женщины тотчас же изменили агрессивные позы. Они смеялись и поздравляли друг друга с успехом, который явно заключался в том, чтобы девочке сделать больно. Я не знала, что там произошло, но могла лишь искренне сочувствовать несчастному ребенку. Я молила Бога, чтобы моя девочка никогда не оказалась в подобной ситуации.
Махтаб прекрасно справилась с собой, зная, что я поблизости. В полдень Муди приехал и отвез нас на такси домой.
На следующее утро, когда я сидела в канцелярии, ханум Шахин привела одну из учительниц.
– Меня зовут Азар, – представилась та, – я немного говорю по-английски.
Она села возле меня, изучая мой недоверчивый взгляд.
– Я знаю, что вы не любите нас, – сказала она, – но нам бы не хотелось, чтобы вы думали о нас плохо. Вам не нравится школа?
– Она грязная, – ответила я. – Я не хочу, чтобы Махтаб посещала ее.
– Нам очень жаль, – объяснила Азар. – Мы весьма сожалеем, что вы чувствуете себя чужой в нашей стране, и хотели бы что-нибудь для вас сделать.
Ханум Шахин стояла возле нас. Мне было интересно, что она поняла. Она произнесла что-то по-персидски, а Азар перевела:
– Директор говорит, что они все очень хотели бы знать английский. Она говорит, что вы могли бы приходить ежедневно и, ожидая Махтаб, обучать их английскому, а они учили бы вас персидскому.
Итак, мои молитвы услышаны! Мы сможем познакомиться.
– Хорошо, – согласилась я.
Мы начали заниматься. У женщин в канцелярии не было работы, если не считать дисциплинарных сеансов время от времени. И по утрам мы учились. В ходе наших занятий я, по крайней мере, начала понимать этих женщин. Отставшие от меня на целое столетие, если речь идет о мышлении и культуре, они все-таки оставались женщинами, которые заботились о детях и хотели их хорошо воспитать тем единственным способом, который знали. Они были заложницами системы образования, которая диктовала, что и как им следует делать, но и здесь появлялись проблески индивидуальности. Общаться было еще очень трудно, но у меня сложилось впечатление, что многие иранцы разочарованы положением в своей стране.
Если говорить о наших личных отношениях, то не могу не признать, что мои новые приятельницы действительно заботились о Махтаб и обо мне: то одна, то другая поднимала на руки и целовала мою дочурку. Ханум Шахин всегда повторяла Махтаб, что она любит ее запах, имея в виду запрещенные здесь духи, какими я чуть-чуть душила ее каждое утро. Когда мы оставались одни, они высказывали неприязнь по отношению к Муди.
Азар была занята своими уроками и не могла уделять мне много времени, но при любой возможности заглядывала в канцелярию.
Я была удивлена, когда узнала, что прежде она была директором этой школы. Это было до революции. При новой власти образованных специалистов с дипломами и опытом работы уволили и заменили политически грамотными и проверенными руководителями. Новые кадры были преимущественно молодыми и менее образованными, но проявляли религиозный фанатизм, что для руководства сейчас стало более важным.
– Вот поэтому и назначили ханум Шахин, – объяснила мне Азар. – Она и вся ее семья очень религиозны. Для этого нужно происходить из семьи фанатиков; здесь невозможно притворяться.
Ханум Шахин была откровенно настроена антиамерикански, но, чем дальше продолжались наши контакты, тем больше она привязывалась ко мне, несмотря на мою национальность.
Однажды после разговора с ханум Шахин Азар сказала:
– Нам на самом деле хотелось бы что-нибудь сделать для вас.
– Хорошо, – ответила я, приняв решение, – позвольте мне только позвонить.
Азар поговорила с ханум Шахин. Та подняла голову и щелкнула языком. Нет. Она пробормотала несколько слов, которые Азар перевела:
– Мы обещали вашему мужу, что не позволим вам выйти из здания или воспользоваться телефоном.
Я поняла, что эти женщины находились так же, как и я, в западне, подвластные законам мужского мира, недовольные, но послушные. Я заглянула им в глаза и обнаружила глубокое сочувствие.
Однажды пополудни в необычный в эту пору года теплый и ясный день Муди неохотно уступил просьбе Махтаб пойти в парк. От парка нас отделяло лишь несколько перекрестков, но Муди сказал, что это далеко.
– Мы можем побыть там только несколько минут, – заявил он.
Я знала, что у него есть более важные дела: почитать газеты, послушать болтовню по радио, подремать в постели.
Когда мы подошли к качелям и горке, Махтаб радостно вскрикнула, увидев светловолосую девочку на вид лет четырех. На ней были шорты и кроссовки, такие же, как Махтаб привезла из Америки.
Неподалеку стояли, по всей видимости, родители девчушки. Мать была молодой интересной женщиной. Из-под ее платка выглядывали светлые локоны. На ней был коричневый жакет с поясом, совершенно непохожий на иранские манто.
– Она – американка, – сказала я Муди.
– Нет, – буркнул он, – она говорит по-немецки.
Махтаб подбежала к горке, чтобы поиграть с девочкой, а я быстро подошла к женщине, не обращая внимания на протесты Муди. Женщина разговаривала с иранцем, но… по-английски!
Я представилась. Муди стоял возле меня.
Женщину звали Юди. Ее муж, иранец по происхождению, был предпринимателем в Нью-Йорке. Он остался там, а Юди привезла двоих детей в Иран, чтобы они увиделись с бабушкой и дедушкой. Уже прошла почти половина их двухнедельного отдыха. Как я завидовала ей! У нее был билет на самолет, паспорт, выездные документы!
Юди представила мне Али, своего деверя. Как только Али узнал, что Муди – врач, он стал рассказывать, что пытается получить визу в Штаты к кардиологам. Юди добавила, что она на следующей неделе летит во Франкфурт, где пойдет в американское посольство, чтобы оформить для него визу. Они заинтересовались, что мог бы посоветовать им ирано-американский врач. Муди в этот момент ощутил себя очень важной персоной, перестал обращать на меня внимание и сконцентрировался на себе.
Девочки оставили горку и отправились на качели. Мы с Юди пошли за ними. Оказавшись вне досягаемости ушей Муди, я решила не терять ни минуты.
– Я здесь заложница, – прошептала я. – Пожалуйста, помогите мне! Я прошу вас пойти в американское посольство во Франкфурте и сказать, что я здесь. Они должны что-нибудь для меня сделать.
Муди и Али медленно приближались. Юди заметила мой взгляд, и мы прошли немного вперед.
– Он не разрешает мне ни с кем разговаривать, – призналась я. – Я здесь как в тюрьме, и у меня нет связи с домом.
– Как мне вам помочь? – спросила Юди. Я на секунду задумалась.
– Давайте будем говорить о лечении, – предложила я. – Мой муж чувствует себя на верху блаженства, если кто-нибудь разговаривает с ним о медицине.
– Замечательно, – согласилась Юди. – Мы все равно должны организовать визу для Али. Возможно, нам удастся втянуть в это вашего мужа.
Мы повернулись к мужчинам.
– Ты можешь ему помочь? – спросила я Муди.
– Да, и с большим удовольствием.
Я заметила, что Муди впервые за несколько месяцев почувствовал себя доктором.
– Я напишу письмо, – предложил он. – Я знаю, с кем надо связаться. У меня даже есть несколько американских бланков.
Он на минуту задумался:
– Но мне нужна пишущая машинка.
– Я могу ее предоставить, – пообещала Юди.
Мы обменялись номерами телефонов и договорились, что скоро встретимся в парке. Мы с Муди возвращались домой возбужденные. У него было прекрасное настроение. Увлеченный разговором на профессиональные темы, он, оказалось, даже не заметил, что мне удалось поговорить с американкой наедине.
Юди действовала быстро. Через два дня она позвонила и пригласила нас с Махтаб в парк.
На этот раз Юди сопровождал невысокого роста бородатый иранец лет тридцати. Она представила его нам. Рашид оказался заведующим кадрами большой клиники. Муди был счастлив, что снова может поговорить на интересующую его тему. Он засыпал собеседника вопросами о процедуре получения разрешения на врачебную практику в Иране. Тем временем мы с Юди снова ушли вперед.
– Не волнуйтесь, – успокоила она меня. – Рашид уже в курсе. Он будет осторожен в разговоре с вашим мужем. Рашид знает, чем его занять, так что мы можем свободно поговорить.
Юди ознакомила меня с дальнейшим планом действий. Через несколько дней свекровь собирается устроить для нее и детей прощальный прием. Юди уже побеспокоилась, чтобы нас тоже пригласили. Она взяла пишущую машинку, так что я смогу перепечатать письмо Муди для Али. Юди надеется, что в общем замешательстве на приеме у меня появится возможность поговорить с Рашидом наедине.
– Он знает тех, кто вывозит людей через Турцию, – сказала она.
Следующие два дня мне показались вечностью. Я с нетерпением ждала приема.
Я решила воспользоваться Юди как почтальоном и передать письма родителям, Джо и Джону. Я писала о своей любви к ним и о том, как мне тоскливо без них, подробно описывая, в каких условиях мы находимся. Перечитывая свои письма, я понимала, что они полны печали и отчаяния. Я чуть было их не порвала, но передумала. Они отражали мое душевное состояние.
Еще одно письмо адресовалось моему брату Джиму и его жене Робин с изложением определенного плана. Я объясняла им, как для Муди важны сейчас деньги: мы истратили здесь очень много, а он постоянно без работы; все наши сбережения остались в Америке. Возможно, Муди нужен только какой-то предлог, чтобы вернуться. Я попросила, чтобы Джим позвонил нам и сказал, что отцу стало хуже и что мы должны приехать домой навестить его. Джим мог бы сказать, что близкие собрали деньги и оплатят наши билеты. Может быть, Муди польстится на бесплатное путешествие?
Прием у свекрови Юди был пышным. В доме звучала американская музыка, и мы увидели что-то необычное: мусульмане-шииты танцевали рок-н-ролл. Женщины, одетые по-европейски, позабыли о чадре или русари. Гости невольно оказались в числе моих сообщников. Они так радовались доктору из Америки, что Муди тотчас же оказался в кругу внимательных слушателей. Он купался в почестях, которые оказывали ему присутствующие, и Юди с его разрешения увела меня в спальню, чтобы я перепечатала на машинке письмо. Там уже ждал Рашид.
– Мой приятель перевозит людей в Турцию, – сказал он. – Это стоит тридцать тысяч долларов.
– Меня не интересуют деньги, – был мой ответ. – Я хочу выбраться вместе с дочерью.
Я знала, что мои близкие и друзья помогут и, наверное, как-нибудь соберут требуемую сумму.
– Как скоро мы сможем уехать? – спросила я с нетерпением.
– Он сейчас в Турции, а погода скоро ухудшится. Не знаю, сможете ли вы выехать зимой, пока не сойдет снег. Позвоните мне, пожалуйста, через две недели.
Я зашифровала и записала номер телефона Рашида в книжку.
Рашид вышел из комнаты, а Юди оставалась со мной еще долго после того, как я перепечатала письмо.
Я отдала Юди письма, которые написала своим. Она согласилась выслать их из Франкфурта. И пока я помогала ей в приятном и в то же время таком горьком для меня занятии – упаковывании вещей, – мы все время разговаривали об Америке. Ни она, ни я не знали, что ей удастся сделать для меня. Не знали мы также, сможет ли приятель Рашида перевезти меня и Махтаб в Турцию, но Юди была полна решимости сделать для нас все, что будет в ее силах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47