Давно
уже скрылись из глаз башни Рансалы, и день наливался тяжестью и духотой.
Тихий день, но внутри холодок тревоги. Острый тоненький холодок, как жало
змеи.
Они ехали, день тянулся к закату, и тревога делалась все сильней.
- Что там? - спросил у Безымянного Торкас, но тот не ответил ему. И
когда впереди показались люди, он тоже не дрогнул внутри. Он знает, что
делает, подумал Торкас, а я не знаю, что делать мне.
Люди в серых плащах, но не горцы - другая повадка и иначе сидят в
седлах. Их в трое больше, подумал Торкас, трое на одного, бывало хуже...
Миг - и вот мы готовы к бою. Тайд по левую руку, Кинкас - справа,
остальные трое за нашими спинами. И когда они налетели на нас, мы привычно
сомкнулись в круг мечей. Круг мечей, молчаливая доблесть Такемы; малое
против большого - но мы стоим до конца, как стоят наши скалы.
Странный, безмолвный бой. Мы молчим, потому что наш клич - это лязг
мечей о мечи, но молчат и они, только звон мечей о мечи, только хрип и
стоны и редкие крики боли. Кто-то упал позади, но я не могу обернуться. Мы
еще держим круг, нас мало, нас слишком мало, Я ошибся, подумал Торкас,
надо было пробовать прорваться, вон, справа, подъезжает еще отряд.
Он свалил того, кто был перед ним, и достал того, кто напал на тайда.
Удар! Он еле успел прикрыться, отбил, ударил, снова ушел. Обманный выпад -
и его меч яростно взвизгнул, сметая голову с плеч, но Кинкас охнул, упал -
и круг мечей разомкнулся.
Он не успел почувствовать страх - Другой откинул его, как щенка; меч
вдруг стал легким, словно тростинка, слишком легкий, подумал он, и больше
он ничего не думал, он просто смотрел чужими глазами: не его это были уже
глаза, не его это было теперь тело.
Так в суш обходится с зарослями пожар.
Миг - и в руках у странника два меча, и то, что он делает с ними,
непостижимо.
- Хей! - он врубается в самую гущу, а все остальные словно стоят, и
вялые медленные удары ничем не могут ему повредить.
- Хей! - два меча вонзаются в плоть, рубят, крошат, сметают с дороги.
Они бегут, но Другой быстрей, он встает на пути и рубит, крошит, сметает.
- Не надо! - взмолился Торкас. - Хватит! - но он засмеялся
безрадостно: - Нет, малыш! Никто не должен уйти, потерпи, и никто не ушел,
он один стоит среди трупов, залитый кровью.
Тайд, подумал Торкас. Где Тайд? И другой глянул на скопище трупов.
Все погибли, когда ты покинул круг!
Нет, малыш. Двое еще стояли, когда я погнал это стадо. Глянь - ка за
ту скалу.
Они там и были, Тайд и Лонгар, израненные, но - слава Небу! - живые.
Лонгар сумел подняться, но Тайд, лежал на земле, и Безымянный встал рядом
с ним на колени, осмотрел кое - как перевязанный бок, покачал головой и
сказал угрюмо:
- Крепко тебя достали!
- Господин! - сказал Тайд еле слышно. Очень бледен он был, и губы его
запеклись, но в суровых его глазах не было страха. - Ты уже бог, господин?
- спросил он. - До конца?
- Нет, - ответил Другой. - Только на время. Потерпите, - сказал он. -
Я скоро вернусь.
И мы бредем среди изувеченных тел, отыскивая того, в ком теплится
жизнь.
И смятое смертной мукой лицо и глаза, исходящее смертным страхом.
- К то вас послал? - спросил Другой. - Глупец! - сказал он, - я -
бог! Я достану тебя и там! - кровавый меч указал на кровавое небо, и
бледные губы шепнули: - Ваннор.
- А! - сказал Безымянный. - Знакомец! - и страшный меч оборвал
последнюю боль.
- Тайд! - сказал Другой. - Ты можешь ехать верхом?
- Не знаю, господин.
- Сможешь! - сказал он и встал рядом с ним на колени. - Сможешь! -
сказал он и положил ему руки на грудь. И Торкас почувствовал облако темной
силы - тяжелое, властное, такое же, как _т_о_г_д_а_. Тайд шевельнулся,
лицо его порозовело.
- Да, господин, - сказал он. - Похоже, смогу.
- Вы с Лонгаром вернетесь в Рансалу. Молчи! - сказал он, - сейчас вы
будете мне обузой. _Н_о_ если ты хочешь, чтобы Торкас вернулся... Мне
нужен Даггар, - сказал он Тайду. - Скажи, что я жду его в Ланнеране. Пусть
подлечат тебя, и сразу же выезжают.
- А если он не захочет?
Но тот лишь усмехнулся в ответ.
- Лучше бы нам вернуться в Такему.
- Чтобы навлечь на нее войну?
Он кликнул Лонгара, и они пошли на поиски дормов. Те убежали
недалеко. Сбились в кучу - чужие и наши - и понуро ждут, кто за ними
придет.
Надо было поить скотину, и мы стали снимать седельные мехи с водой. У
чужих было мало воды - они долго ждали в засаде. И когда мы выбрали
пятерых, остальные дормы пошли за нами.
- Доведи их в Рансалу, - сказал он Лонгару. - Сам видел: Даггару не
на чем ехать.
Будто пушинку поднял он Тайда в седло, махнул напоследок Лонгару, и
мы остались одни. Только мы и мертвые, и полная смерти ночь...
Другой связал гуськом трех отобранных дормов и мы полетели в ночь.
Ночные, подумал Торкас, но он засмеялся: - Пускай они боятся меня!
Враги...
У вас не придумали луков, а в ближнем бою вы мне не страшны.
Я не хочу в Ланнеран!
- Твоя мать - Аэна? - спросил Безымянный.
- Да!
- Мне нужен в Ланнеране один человек. Он пытал твоего отца, хотел
убить твою мать, а сейчас охотится на тебя. Ну?
Он не сжал кулаки и не скрипнул зубами, потому что тело было теперь
не его. Он только страстно подумал: да!

8. БЕЗЫМЯННЫЙ БОГ
Ночь сомкнула небо с землей непроглядным мраком, и мы несемся сквозь
мрак, летим, как сквозь ясный день, и наши дормы не спотыкаются и не
боятся.
И темная, беспощадная ярость захлестывает меня. Она не моя, я знаю,
но это я, я - Энрас, я - Торкас, я - невидимый бог, я - часть Первородной
Тьмы - гряду на бессильную землю. И возбуждающий зов кружащейся рядом
смерти. И меч - часть меня - неотвратимей судьбы и яростней мести; мои
глаза не видят его во мраке, но зрением Другого я различаю и то ужасное,
что он разрубил с нечеловеческой силой, и черная липкая кровь на плаще и
на шерсти дорма, и хохот - не мой! - оглушительный яростный хохот,
пугающий землю и сотрясающий тьму.
Мы мчимся сквозь мрак, летим, как ночные птицы, и смерть бессильно
кружится вокруг, и горькая, тягостная, хмельная свобода - я есть, я жив,
без боя не уйду!
Мы мчались, пока непроглядная ночь не выцвела в призрачный сумрак -
предвестник рассвета.
- Эй, парень! Проснись! - сказал мне Другой. - Займись скотинкой, а я
ненадолго уйду.
И он ушел, а я остался в степи в печальный предутренний час,
безопасный и бестревожный. Я спрыгнул на землю, расседлал своего скакуна,
обтер с него пену и пот и занялся остальным. Я думал, что Безымянный
совсем загнал наших дормов, но они вроде бы и не устали. И когда мой Азар
ткнул меня мордой, требуя корма, я подумал: а здорово быть боком! И еще
подумал, что быть у бога конюхом и слугой не стыдно даже правителю
Ланнерана.
Я подумал о глупостях, что бы, не думать о том, кого мы должны найти.
О том, кто пытал моего отца, хотел убить мою мать и чуть не прикончил
Тайда. Позволит ли Другой мне рассчитаться с ним самому?
- Не выйдет, - ответил он. Он вернулся. - Поспи, - сказал он, - мы
выедем на рассвете и будем ехать до полного зноя.

Три дня этой скачки - и дормы уже устали. Все чаще он перекладывает
седло, но мы все летим то сквозь день, то сквозь ночь, и я все так же
отрезан от тела.
Порою ярость туманит мой ум: мне хочется драться с ним и разорвать
оковы, но я смиряю себя, потому что знаю: он не желает мне зла. Мы связаны
с ним, как веревкою, тягостным долгом, он так же, как я, бессилен перед
судьбой и делает то, что ему не хочется делать.
Мы мало с ним говорим в огне этой скачки ноя не скучаю: его мысли
выплескиваются ко мне; я редко их понимаю, но я стараюсь понять, впитать,
удержать - он - часть меня, он больше меня, он больше моей судьбы.
Мы мчимся по умершей пересохшей земле, но вокруг летят другие миры -
прекрасные, страшные, полные красок и боли. Мы мчимся сквозь боль и сквозь
смерть, сквозь войны, пожары, потопы и казни; он ищет что-то в этих
далеких мирах, пересыпает лица, словно песок в ладонях, встряхивает и
рассыпает груды событий; вера, предательство, ложь, благородство; из
ничего возникают империи и рушатся в никуда; зло - но оно созидает и
приносит благие плоды, и добро - но оно все разрушает. Это больше, чем я
узнаю за целую жизнь, я вбираю это в себя, я учусь, пусть я скоро умру,
ноя хочу это знать, я не буду богом - но часть бога будет во мне!
Мир понемногу стал оживать. Здесь уже есть трава - сухая трава
пустыни, но дормы могут пастись. И можно напиться, вырвав сочный корень
иора. А вот и поля, невзрачные стебли гроса, но колосья полные, здесь
будет что убирать. И даже вода непонятно откуда. Блестящая черная грязь на
дне канав, а кое где и тонкая пыльная струйка.
Откуда вода, если нет ни рек ни ручьев?
- Потом! - ответил Другой нетерпеливо. - Смотри туда!
И я вижу - не глазами, а через него - кучку всадников и десяток
повозок.
- Давай, малыш! Нам надо пристроится к этим людям!
- Это коричневые плащи, - говорю я ему, - наемники Ланнерана. Они
сменили цвет, когда отреклись от гор. Мы с ними враждуем, - говорю я ему.
- Вастас разбил болорцев, когда их прислали к нам за Дором - отступником,
и только двоих отпустил живыми, но обнажил их лица.
- Дор отступник? - спросил он. - Занятно. Потом ты мне об этом
расскажешь. Ладно, Торкас, хитрость на войне - не позор. Серые плащи носят
не только в Такеме. Тайд из Ниры - как тебе это имя?
- Это точное имя, но оно не мое!
- А какое твое имя, дитя трех отцов? Ранас? Вастас? Исчадие Тьмы?
Тайд тебе дал не меньше, чем каждый из нас, вот и не опозорь его имя!
И я смолчал, подавив свой гнев, потому что слова его меня испугали.
Мы свернули с дороги и поехали напрямик, чтобы выехать к ним с
востока. Он так рассчитал, что нам пришлось их еще поджидать, и он успел
перебросить седло на другого дорма. Сорвал с плаща мой воинский знак,
отцепил именные бляшки со сбруи, прыгнул в седло - и сразу исчез, и я
остался один на дороге, поджидая тех, что подъедут ко мне.
Болорцы увидали меня и выдвинулись вперед, прикрывая людей и повозки.
Они не прикоснулись к мечам, потому что я был один, но не сказали мне
слов, что полагалось при встрече.
- Пусть не иссякнет ваша вода, - сказал им я, - я - Тайд из Ниры и не
ищу ссоры.
Я сам удивился тому, как легко соврал, но, может быть, Безымянный
прав - и это не лож? Тайд по первому слову отдаст за меня жизнь, разве он
не даст мне на время имя?
- И ты не ведай жажды, Тайд из Ниры, - сказал, наконец, их старший,
высокий воин со знаком черной змеи. - Не страшно в пути одному?
- Нас было двое, - ответил я неохотно, - но путь далек, а ночи
опасны.
Он взглядом проверил моих худых, заморенных дормов, ввалившиеся бока
седельных мехов, мой, плащ, заляпанный черной кровью и поднял руку,
съезжая с дороги. Повозки проехали мимо нас. Не дормы, а клячи, и возницы
смотрят без любопытства; худые, усталые, тусклые лица, как будто их путь
был длиннее моего. Когда мы остались одни на дороге, болорец сказал:
- Я Ронф, сын Тарда. Если тебе в Ланнеран, ты можешь ехать вместе с
нами.
И мы поехали рядом.

Мы ехали рядом до полного зноя и стали передохнуть у живого ручья.
Хватило воды и для людей и для дормов - с тех пор, как мы оставили горы, я
не видел столько текущей воды.
Я не стал с ними есть, а сел в стороне. Когда едят, открывают лицо,
но я оскорблю их, если останусь в повязке.
Раньше я никогда не видел болорцев, только знал, что они - враги. А у
них были лица, как у горцев Такемы - высокие скулы, коричневые глаза, не
знавшая света белая кожа.
Четверо молодых - чуть постарше для меня, а Ронф немолод, в тех же
годах, что Тайд. Они глянули на меня, отвернулись, заговорили о чем-то, о
чем говорят воины на привале, а Ронф все посматривал на меня, хмурился,
отвечал им отрывисто и односложно. Вдруг он встал, подошел ко мне,
протянул мне кусок лепешки.
- Прими мой хлеб, Тайд из Ниры.
Я медлил, но безымянный рявкнул: "Бери!", и я неохотно взял. Я принял
хлеб - это значит, что мы с ним теперь не враги. Я не должен с ним
драться, а он не может драться со мной. И теперь я обязан предложить ему
сесть и разделить воду.
Он сел и сказал задумчиво:
- Ланнеран - плохое место для настоящих людей.
- Зачем же ты ему служишь?
- Потому, что в Болоре нет воды, - ответил он просто. - Если я не
стану служить, голод войдет в мой дом. Вы можете нас презирать, - сказал
он, - потому, что поля ваши зеленеют и скот ваш тучен. А наша земля не
родит, и у нас почти не осталось скота.
- Так чего вы не уйдете?
- Если суждено погибнуть, умрем и мы - но умрем на родной земле. Я
узнал тебя, - сказал он, - хоть ты моложе, чем был, и у тебя лицо
человека.
- Почему же ты дал мне хлеб?
- Чтобы ты знал: мы тебе не враги. Когда ты ушел, Болора была богата,
а теперь она умирает. И эта земли, по которой мы едем - лучше их не было,
а какие они теперь? Ты вернулся спасти или покарать?
- И то, и другое, - сказал Безымянный. Опять он меня оттеснил, и мне
стало легче: я не знаю, что говорить.
- Наказать Ланнеран? Я не люблю этот город, но я продал ему свой меч.
- Ланнеран? - он усмехнулся этой странной чужой улыбкой, от которой
немеют губы. - А что мне до Ланнерана? Бедные дураки, они сами себя
наказали. Тот, кто мне нужен, не человек, - сказал он угрюмо. Если я
достану его - вот тогда надейтесь. Ты мне будешь помогать? - спросил он
Ронфа.
- Да, господин, - ответил Ронф.

- Это правда? - спросил я, когда мы двинулись в путь.
- Может быть да, а может быть нет. Наверно да, Торкас.

9. ДАГГАР
Майда просвистала начало старинного гимна: "Дети моря! Жаждут
мечи...", и Даггар невесело усмехнулся. Никогда еще Ранасы не входили в
Ланнеран так незаметно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11