Почти все время они разговаривали.
– Ли-Шери, ты чуть не вышла замуж за этого человека. Неужели ты не изучила его настолько хорошо, чтобы предсказать подобное проявление дурных манер?
Принцесса задумалась.
– Ну… Однажды меня насторожили его слова. Он тогда выпил и начал хвастаться могуществом своей семьи. Абен сказал, что они связали Штаты по рукам и ногам и что если Америка объявит кому-нибудь войну – например, русским, – то ее исход будет зависеть от клана Физелей. Он сказал, что они в любое время вольны перекрыть Америке нефтяной кран, и тогда нашей стране наступит конец. Если арабы решат прекратить поставки нефти, Штаты не смогут противостоять иностранному вторжению. Как ты думаешь, это правда?
– Да, возможно.
– Это тебя не огорчает?
– Нет, черт возьми. Я не собираюсь об этом беспокоиться. Во всяком случае, это волнует меня не больше, чем любой другой политический или экономический вопрос.
– Ты прячешь голову в песок. Будет просто ужасно, если русские завоюют Америку.
– Во многом это так. Коммунисты, независимо от их национальности, – самые скучные люди на Земле, а славянам с самого начала пришлось туго. Коммунизм – нагляднейший пример того, как политический идеализм превращает людей в роботов. Можешь не сомневаться: если железные клешни этих роботов когда-нибудь доберутся до нашего выключателя, свет погаснет. Но мне не надо выходить из дома, чтобы повеселиться. Я все равно найду способ развлечь себя.
– Ты черствый, эгоистичный, легкомысленный, незре…
– Погоди, не спеши. Я говорю лишь о том, что в любом тоталитарном обществе, даже там, где существуют самые суровые ограничения, есть два подполья. Одно занято политическим сопротивлением, а другое старается сберечь красоту и радость, то есть человеческую душу. Я расскажу тебе одну историю. В сороковые годы в оккупированном фашистами Париже режиссер по имени Марсель Карне снял фильм. Натурой послужила улица Воров – старинная богемная улица Парижа, улица, где соседствовали самые разные театры: и те, что играли Шекспира, и блошиные цирки, и большие оперы, и варьете со стриптизом. Карне снимал костюмный фильм, для которого требовались сотни статистов в нарядах девятнадцатого столетия, кони, экипажи, фокусники и акробаты. У него получилась трехчасовая картина, и Карне ухитрился снять ее под самым носом у нацистов. Его фильм – трехчасовой гимн жизни и тонкое исследование странного, порой разрушительного магнетизма любви. Романтичен ли этот фильм? Так романтичен, детка, что, увидев его, рекламный плакат начнет томно вздыхать, а сонет зардеется, как девушка. И еще фильм совершенно бескомпромиссен. Это праздник человеческого духа во всех его ипостасях – глупой, нежной и гротескной. Карне создал эту красоту прямо в фашистском осином гнезде, в чреве чудовища. Он назвал фильм «Les Enfants du Paradis» – «Дети райка», и сорок лет спустя его картина все еще трогает сердца людей по всему миру. Нет, я вовсе не умаляю значение французского Сопротивления. Отважные вылазки и диверсионные акты французов подрывали власть фашистов и в итоге способствовали ее падению, однако «Дети райка» Марселя Карне во многом оказались важнее вооруженных действий. Если участники Сопротивления спасли жизнь Парижа, то Карне сберег его душу.
Ли-Шери сжимала руку Бернарда до тех пор, пока веснушки на ней не побелели. Веснушки собрали свои пожитки и перебрались к кончикам пальцев. Веснушки были готовы покинуть корабль.
– Когда-нибудь ты должен отвести меня на этот фильм. Обещаешь?
– Обещаю, Ли-Шери. Мы найдем способ его посмотреть, что бы там ни творили политики и генералы. Нас не остановит ни коммунистический тоталитаризм, ни капиталистическая инфляция. Даже если билеты будут по тысяче долларов, мы заплатим не моргнув и глазом, а если не сможем заплатить, то проскользнем в кинотеатр тайком. Потом мы купим пачку «Хостесс Твинкиз» и бутылку вина, а если это окажется нам не по карману, мы вырастим пшеницу, посадим виноград и сами сделаем вино и «Твинкиз». Если у нас отберут наш маленький виноградник и клочок земли, ну что ж, тогда мы украдем все, что нам нужно, у тех, кто обладает этим в излишке. Ах, Ли-Шери, жизнь слишком коротка, чтобы роботы, управляющие экономикой и политикой, лишали нас ее радостей. И мы ни в чем не будем нуждаться. Даже при тоталитаризме. Даже внутри пирамиды. – С этими словами Бернард откупорил последнюю бутылку шампанского и отхлебнул из нее в четыре раза больше своей дневной порции. Он передал бутылку Ли-Шери, и она сделала то же самое.
– Ням, – сказал Бернард.
Принцесса полностью с ним согласилась.
101
В последующие два дня Бернард не пил шампанского, а принцесса едва пригубливала напиток, но все равно его было так мало…
От свадебного торта, чьи снежные слоистые недра когда-то казались неисчерпаемыми, как природные ресурсы Земли, остались лишь крошки – крошки да сломанное сахарное крылышко херувима.
В довершение всех несчастий во всех лампах, кроме одной, закончилось масло. Бернард и Ли-Шери позволяли себе зажечь свет лишь на один-два часа в день, а остальное время проводили в кромешной темноте.
Прошел месяц – хоть они и не могли этого подсчитать, – и положение постепенно стало на них сказываться. Они редко говорили о смерти, но она стояла в их глазах, когда они смотрели на неровное пламя светильника и тающий запас еды и питья.
Они не знали, почему за ними никто не пришел. Сквозь толстые гранитные стены они не слышали голосов рабочих, которые суетились вокруг пирамиды с пульверизаторами. Абен Физель приказал выкрасить ее в черный цвет. Отныне входить в пирамиду запрещалось. Физель замуровал дверь и объявил пирамиду вечным памятником своей возлюбленной.
Однажды Ли-Шери не выдержала и сказала:
– Если через много-много лет нас здесь обнаружат, мы будем выглядеть точно так же, как сейчас. Благодаря энергии пирамиды наши трупы идеально сохранятся.
– Чудно, – кивнул Бернард. – Моя красота заслуживает вечности. Я хочу, чтобы у потомков была возможность взглянуть на мои зубы.
– Какая ирония, правда? Все начинается и заканчивается пирамидами. Я имею в виду, что мы не попали бы в эту ловушку, если бы не пачка «Кэмела» и, конечно, твоя безумная история о Рыжебородых с Аргона. Думаю, она не просто связана с нами через пачку сигарет. Она связана с нашими рыжими шевелюрами.
– Которые, слава Богу, прекрасно сохранятся.
– Да, конечно. Действительно, какая ирония. Я хотела разгадать тайну пирамид, и вот я заперта внутри одной из них, может быть, даже умру здесь и все равно так же далека от ответа, как и прежде.
– То есть это все, что тебе было нужно, – выяснить предназначение пирамид?
– На что это ты намекаешь – все, что мне было нужно? Это очень много. Подозреваю, ты знаешь, зачем нужны пирамиды.
– Знаю, – подтвердил Бернард.
Ли-Шери не очень-то ему поверила.
– Не будешь ли ты так любезен просветить меня? Как тебе удалось разгадать загадку, над которой билось столько людей?
– Очень просто. Все дело в том, что другие – в том числе и ты – неправильно смотрели на пирамиды.
– Неправильно смотрели?
– Ну да. Ты смотришь на пирамиду как на законченный продукт, самостоятельный предмет. Но пирамида – лишь часть предмета, причем нижняя. Пирамиды – лишь пьедесталы, детка. Пирамида – не более чем постамент для других объектов.
– Ты говоришь серьезно?
– Абсолютно.
– О Господи, Бернард. И что же стояло на пирамидах?
– Души. Такие же, как твоя и моя. Мы стоим на пирамидах и сейчас. Пирамида – это низ, а мы – верх. Мы – верхушки пирамид. Мы – это все те, кто достаточно храбр, безумен и влюблен. Пирамиды строились в качестве постаментов, на которых истинно живые и истинно влюбленные могут стоять и лаять на луну. И я верю, что наши души – твоя и моя – будут стоять на вершине пирамид вечно.
Принцесса в темноте нашла Бернарда и крепко сжала его в объятиях, пока шкипер веснушек снова не приказал спускать на воду спасательные шлюпки (веснушки на спасательных шлюпках?). Бернард в ответ тоже обнял Ли-Шери, их губы соприкоснулись, удивив обоих количеством жаркой слюны. Вскоре на лицах перестало хватать места для поцелуев, и их губы стали блуждать по давно не мытым телам. Со звучным «хлюп» он скользнул в нее, и, несмотря на слабость, они больше часа нежно и с наслаждением занимались любовью. Потом он заснул на каменном полу, накрывшись скатертью. Когда он начал тоненько похрапывать, она потихоньку встала и приготовила динамит.
102
«Рыбак рыбака видит издалека, – подумала принцесса. – Теперь бомбы взрываю я. – Она связала запальные шнуры (между прочим, нелегкое дело в темноте) и прислонила динамитные шашки к двери. – Я стала Дятлом».
Ли-Шери чиркнула последней спичкой и поднесла ее к связке. Когда фитиль начал плеваться искрами, она бросила коробок и, ощупью пробираясь вдоль стен, быстро вернулась к Бернарду. Она перевернула стол, на котором раньше стояло шампанское и свадебный торт; соорудила из него хлипкую баррикаду, прикрывающую спящего Дятла. Перешагнув через стол, принцесса легла на Бернарда. Он спал на спине. Ли-Шери изо всех сил притиснулась нагим, покрывшимся гусиной кожей телом к Бернарду, чтобы защитить его. Лицом она прижалась к его лицу, а руками накрыла голову любимого.
Сперва Бернард подумал, что у принцессы на уме опять секс, и, блаженно улыбаясь во сне, что-то протестующе пробормотал. Когда же усиливающееся давление встревожило его, он попытался высвободить голову.
– Ли-Шери, я не могу дышать, – глухо взмолился он.
Она прижалась к нему еще крепче.
– Ты лучше меня подготовлен к этой жизни. Я все время стараюсь изменить мир. Ты знаешь, как в нем жить.
Бернард окончательно проснулся. Принюхался, потом услышал треск горящего фитиля и понял, что она задумала. Он собирался сделать то же самое, однако предпочел оставить себе еще один день, еще один шанс заняться с ней любовью. Она опередила его! Она решила пожертвовать собой ради него. Принцесса в роли героя.
– Я нашла способ удержать любовь, – сказала она. Бернард попробовал перекатиться через нее, чтобы лечь сверху, но она сжала его бедра ногами, и он не смог перебороть ее.
Накачиваясь адреналином быстрее, чем любая установка Физеля качала из земли нефть, он собрал все оставшиеся силы и, напрягая мышцы, разрывая сухожилия, скрипя зубами так, что во все стороны летели искры, стал подниматься на ноги. Он уже наполовину встал, когда Ли-Шери, повисшая на нем, как пиявка, просунула руку ему между ног и схватила за яйца. Она стиснула их с такой силой, что Бернард чуть не лишился сознания. Боль ворвалась в парадную дверь, а силы улизнули через черный ход. Принцесса и Дятел неуклюже повалились на землю. Падая, они видели галактики и плюшевых медведей, со свистом проносящихся мимо, лягушек, скачущих со звезды на звезду, луну, танцующую фанданго, видели Макса и Дуда, Тилли и Кэтлин, Абена и Ральфа Надера, безумное сплетение ежевики, плотные золотистые луковицы и поющие горные вершины Мю.
Больно ударившись, они приземлились на пачку «Кэмела».
– Ням, – решительно проговорила она ему в бороду.
А потом взорвалась бомба.
103
Луна ничего не может с этим поделать. Луна – всего лишь объект и вовсе не нарочно устраивает приливы – и в океанских бухтах, и в женском чреве, и в чернильнице поэта, и в мозгу буйнопомешанного.
«Это лишь бумажная луна над волнами картонного моря…» Луна не виновата, если лучшие игрушки сделаны из картона, а лучшие метафоры – из сыра.
Говорят, что все потерянные вещи находятся на луне. Отвечает ли сирена за музыкальные вкусы моряка?
Луна здесь ни при чем. Она всего лишь глупый круглый предмет, небесная тыква. Честно говоря, луна страшно замусорена. Луна – сгоревшая зола цвета посудных помоев; черствое серое печенье в шрамах и вмятинах. Каждый камешек в нашей солнечной системе, не привязанный к определенной орбите, залепил ей по щелбану. В нее кидали камнями, обжигали огнем, били клюшками для гольфа и обливали кипятком. Если влюбленные избрали этот истерзанный, бесхозный клубок пыли, этот изрытый ямами пустырь в качестве хранилища своих грез, луна здесь ни при чем.
Поклонники солнца любят повторять, что луна просто отражает солнечный свет. Да, луна – самое настоящее зеркало. Она в этом не виновата. Луна – природное зеркало, которое первым из всех отказалось искажать ВЫБОР. Предметы не способны мыслить, они применяют другие методы. Но мы, люди, пользуемся предметами, чтобы с их помощью думать, и, подрядив луну, вы вольны думать, как вам угодно.
Если луна повисла над Ежевичным Фортом как дурная примета, как дешевый литературный прием, она в этом не виновата. Она просто висела, и все. Бернард Мики Рэнгл и принцесса Ли-Шери ехали в карете.
104
Бернард пришел в сознание первым. Он очнулся в арабской клинике, отличительными чертами которой были подкладные судна из козлиных шкур и стены цвета зеленых соплей. Ему потребовался целый час, чтобы догадаться, почему полчища мух в палате не жужжат. Он понял, в чем дело, когда полиция начала допрашивать его через блокнот. Бернард оглох.
Естественно, они решили, что он и есть похититель. Они спросили, какие мотивы им двигали – политические или сексуальные, на что Бернард написал в блокноте: «Проваливайте к своим гребаным нефтяным колодцам. Катитесь к черту со своим Кораном». Полицейские переглянулись и согласно кивнули. «Политические и сексуальные», – сделали вывод они.
Он думал лишь о побеге, но сначала он должен узнать, что они сделали с телом Ли-Шери. Бернард отвезет ее прах на Гавайи. На пляже недалеко от Лахайны он выстроит из песка пирамиду, насыплет сверху прах принцессы и станет смотреть, как волны слижут его и отнесут к берегам Мю.
Его ум был прикован к этому мрачному плану так же крепко, как ноги – к кровати. На третий день кандалы с него сняли, но ум остался в цепях.
«Она говорить ты невиновен», – написали ему в блокноте.
Бернард рывком вскочил с постели.
– Вы хотите сказать, она жива? – Он не слышал сам себя.
Полицейские кивнули и отвели его по коридору в палату принцессы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34