– Мне… немного не по себе, – пробурчал он. – Сегодня утром я проходил обследование. Поэтому и задержался.
– Какое такое обследование?
– Э-э-э… Гм-м… Ультразвук.
– Да? И что он показал?
Штатский снова поморщился.
– Так, пустяки… – Он не собирался продолжать, но полковник буравил его взглядом, и ему пришлось добавить: – Три камня в желчном пузыре.
– Вы их, главное, на гору не закатывайте, – посоветовал Томас. Отсылку к Сизифу сотрудник Лэнгли уловил (он учился и в Йейле, и в Принстоне), но радости не выказал. Томас, поняв, что дело глухо, выпустил кольцо дыма и открыл первую папку. – В спецификации нет ничего, что могло бы прояснить ситуацию. Одно непонятно: почему в день катастрофы на борту самолета Фоли было только три члена экипажа. На В-52 должно быть пять человек.
– Позвольте вам напомнить, что дело было в 1973 году. Война подходила к концу. Домой отсылали людей больше, чем присылали новых. Эскадрилья Фоли была недоукомплектована. Это, конечно, не соответствует нормам, но опытный экипаж из трех человек вполне мог управлять самолетом, если только…
– Если бы только не случилось чего-то непредвиденного. А оно возьми и случись. В этой эскадрилье все экипажи были недоукомплектованы?
– Нет, только этот. Тогдашний командир эскадрильи сейчас в доме для престарелых в Висконсине, но слабоумием пока не страдает. Он утверждает, что Фоли, Стаблфилд и Голдуайр сами вызвались лететь неполным составом. Однако тот самый Сьюард, которого мы допрашивали в Виргинии, рассказывает все иначе. Он утверждает, что командир эскадрильи послал их троих потому, что с ними никто не хотел летать. Они считались интеллектуалами. – Мэйфлауэр произнес это слово с таким видом, будто ел малину и вдруг ему на зуб попал червяк.
– Это в каком смысле?
– Да в том, что они постоянно вели интеллектуальные беседы. Обсуждали всякий бред, до которого нормальному здравомыслящему человеку нет и не может быть дела. Они всем действовали на нервы. Люди мечтали выиграть войну и вернуться домой к родным и близким, а эти снобы всё носились с какими-то упадническими европейскими идеями… Сьюард одно время был у них стрелком. Он человек порядочный и богобоязненный. Так вот Стаблфилд постоянно над ним издевался. Задавал вопросики вроде «Что именно делал Иисус последние две тысячи лет?». Или спрашивал: «Сьюард, а в раю есть отхожие места? Проложены ли под мостовыми, вымощенными золотом, канализационные трубы?»
Мэйфлауэр произнес это с нескрываемым презрением. А Томас сказал:
– М-да… Вопрос интересный. Я никогда об этом не задумывался. Неужели и в раю придется снимать штаны и…
– Достаточно! – Мэйфлауэр заскрипел мелкими и твердыми зубками. Если бы курил он, сигара разломилась бы пополам и боролась бы, галлюцинируя о Гаване, за последние мгновения жизни.
– Полагаю, – продолжал рассуждать Томас, – в раю люди едят. Так что даже если это только молоко и мед – поверить не могу, что наши согласятся целую вечность сидеть на такой ерунде, – их ведь тоже нужно переваривать. Выходит…
– Полковник, прошу вас, давайте не будем тратить время попусту. – Мэйфлауэр прикусил тонкую губу. И задумался о том, не обратиться ли к начальнику военно-воздушной разведки с просьбой заменить Томаса.
– Всё-всё-всё! Итак, нам известно, что майор Стаблфилд позволял себе святотатьственные высказывания…
– Надо говорить «святотатственные».
– Чушь какая! Это же от слова «тать».
– Корень «тать», но при наличии суффикса произношение корня меняется. Можете справиться в словаре.
– Да пошел ваш словарь…
– Ну хорошо, полковник. Как хотите, таки произносите. Давайте-ка продолжим.
«Неудивительно, что у этакой язвы камни в желчном пузыре», – подумал Томас, а вслух сказал:
– Итак, мы установили, что Стаблфилд был богохульником. А как же наш герой Фоли? Он-то учился на священника епископальной церкви, да и сейчас, пока мы с вами тут беседуем, сидит в коридоре и листает Библию, словно это меню, и он никак не может выбрать, что заказать – жареную курочку или молоко с медом. А как насчет лейтенанта Голдуайра? И вот еще что важно: повлияло ли псевдоинтеллектуальное отношение этих умников к христианству на их политические взгляды? Может, они были если не красными, то, скажем, «розовыми»? Может, они вообще предатели?
Мэйфлауэр насупился.
– Нет. И в то же время – да. – Он помолчал. – Понимаете, даже Сьюард, который их презирал, признает, что летчики они были опытные, знающие и храбрые. Фоли и Стаблфилда должны были отправить домой еще за несколько месяцев до катастрофы, но поскольку новые силы на базу присылали редко и помалу, они добровольно согласились продлить срок службы. И летали на опасные задания, хотя давно уже могли преспокойно сидеть дома. – Он снова помолчал. – С другой стороны, командир эскадрильи отмечал, что они постоянно нарушали дисциплину, а Сьюард вспоминает, что они вечно отпускали язвительные шуточки по поводу американского правительства и военной доктрины. Свидетельствует ли это об их прокоммунистических настроениях? Совершенно не обязательно. Еще раз напоминаю, шел 1973 год.
Мужчины, сидевшие за столом друг напротив друга (у Мэйфлауэра старенький захламленный стол Томаса вызывал отвращение – он привык к своему массивному и безукоризненно прибранному столу красного дерева в Лэнгли), скрестили взгляды. Полковник понял, что имеет в виду Мэйфлауэр, а тот понял, что он понял. К 1973 году только кучка безнадежно тупых вояк, кучка энтузиастов вроде капитана Сьюарда и та легковерная, послушная и малодушная часть гражданского населения, которая готова проглотить сколь угодно дикую официальную ложь, только эти наивные люди видели в войне с Вьетнамом хоть что-то, кроме постыдного образчика политического позерства, приведшего к катастрофическим последствиям.
Минуты две оба молчали. Томас пускал клубы дыма – пока не таяли, они походили на сжатые кулаки рассерженных снеговиков. В тщательно протертых очках Мэйфлауэра отражался серебристый орел с его правого погона. Наконец полковник произнес:
– По-моему, это классический случай: опытные офицеры сомневались в целесообразности приказов начальства, однако послушно им подчинялись.
– Или же все было совсем иначе, – возразил Мэйфлауэр. – Сьюард рассказал, что на последнем задании самолет Фоли над Желтым морем отстал от отряда и скрылся в облаке. Появился только минут через десять. У Сьюарда есть основания подозревать, что экипаж тайком сбросил бомбы в море.
– Ясно, – кивнул Томас. – Это чтобы не бомбить Тропу Хо Ши Мина, что зачастую приводило к случайным жертвам.
– Это правда. Порой страдали лаосские и вьетнамские приграничные деревни.
– Что ж тут поделаешь, дружище, война есть война.
– Вот именно, – кивнул Мэйфлауэр. Он терпеть не мог, когда его называли «дружище», но что можно ожидать от человека, пытавшегося накормить его так называемым «зеленым гарниром»? – Похоже, экипаж Стаблфилда не скрывал, что стремится избежать случайных жертв. Они даже заявляли, что не хотят, чтобы от их бомб гибли дикие звери.
– Они что, еще и вегетарианцами были?
– Впрочем, зверей к тому времени почти не осталось. С 1966-го по 1971 год Тропу бомбили без передыху, однако вьетнамцам как-то удавалось переправлять по ней войска, припасы, технику. С семьдесят первого, как вам известно, бомбили только от случая к случаю. Так что, возможно, десяток обезьян и бамбуковых крыс выжили-таки, – фыркнул он.
– Или же тануки, – добавил Томас.
– Простите? – не понял Мэйфлауэр.
– Тануки. Это такие забавные зверушки, мы их в цирке видели. Они обитают в Юго-Восточной Азии. Да, кстати, дружище, эта Биппи-Боппи или как ее там, она что, пьяная была? Я поначалу подумал, так и надо.
Мэйфлауэра аж передернуло, но не от боли в желчном пузыре. Жена с одиннадцатилетним сынишкой приехали из Вашингтона его навестить и заставили пойти с ними в цирк. Мэйфлауэр терпеть не мог цирк и терпеть не мог, когда его заставляли.
– Я видел по телевизору, – сказал Томас, – что поезд сошел с рельсов, и эти чертовы тануки разбежались. То ли в Орегоне, то ли…
– Это пусть у гринписовцев голова болит. – Голос Мэйфлауэра был по-прежнему монотонным, но в нем уже слышались злорадные нотки. – Итак, на последнем вылете Стаблфилд, командир экипажа, вел самолет, Фоли был вторым пилотом, а заодно оператором бомбометания, Голдуайр – радистом и штурманом. Зенитки открыли огонь, но В-52 летает на такой высоте, что они ему не страшны. Однако то ли ракета, то ли еще что протаранило самолет Фоли. Сьюард видел, как машина потеряла высоту, но тут ее закрыли облака, и, удалось ли экипажу катапультироваться, он не разглядел. Всех троих объявили пропавшими без вести.
Томас затушил сигару.
– И с тех пор о них ни слуху ни духу, пока почти тридцать лет спустя на Гуаме не появляется святой отец с героином. Скажите, а вам не приходило в голову, что Сьюард сам мог их сбить?
– Что за чушь?
– Там, во Вьетнаме, частенько гибли вроде бы случайно.
– Сьюард – ревностный христианин…
– То же самое можно было сказать про инквизиторов.
– …и истинный патриот. Одно дело – пристрелить ненавистного офицера, но тут-то речь шла о государственной собственности стоимостью в шестьдесят четыре миллиона долларов.
– А сейчас и того больше. Я никогда не мог взять в толк, чего эти штуковины так охренительно дороги. Да за шестьдесят четыре лимона можно купить весь мой городок с рыбным хозяйством в придачу, и еще останется на подержанный «кадиллак» и выходные в Вегасе. Я, Мэйфлауэр, на «пятьдесят вторых» летал. На что только идет этакая уйма денег?
Мэйфлауэр Кэбот Фиццжеральд скорее всего догадывался, на что идет этакая уйма денег, однако не имел ни малейшего намерения делиться своими соображениями. Поэтому он молча встал, поправил лиловый галстук-бабочку и взял со стола полковника вторую папку.
– Это материалы не секретные, поэтому, если вы не возражаете, я их возьму с собой. У меня сегодня ранний ленч с коллегой из Вашингтона. Извините, что не могу пригласить вас.
– Ерунда какая. Ну что ж, увидимся на допросе в три. Bon app?tit. Только жареными ребрышками не увлекайтесь.
Мэйфлауэр, запиравший замок «дипломата», замер. Сквозь стиснутые зубы прорвался сдавленный смешок.
– Об этом можете не беспокоиться.
Едва напарник покинул кабинет, Томас схватил сотовый, позвонил одному из своих людей и велел установить за Мэйфлауэром слежку и после ленча глаз с него не спускать. Конкретных причин для этого не было. Так, чтобы не зазнавался.
* * *
Если Кто канул – так без вести,
Неведомо, где Его носит
Его авто мерещилось в Когнито
Думаешь, Он нас подбросит?
Тануки как Иисус – он здесь и в то же время не здесь. Он всегда с нами, но его отсутствие ощутимо. Наступит ли тот счастливый день, когда он вернется к нам? Нет. Он возвращается постоянно – и постоянно нас покидает. Это повторяется снова и снова. С каждым нашим вдохом и выдохом. Таков ритм Двух Миров.
Nyctereutes procyonoides как вид возник там, где теперь находится Япония. А может, и нет. Есть вероятность, что несколько тысяч лет назад этот вид пришел на острова Японии из Восточного Китая. Некоторые считают, что он появился в Сибири. Одно не оставляет сомнений: история Тануки, его легенда, его слава зародились в Японии. Именно в Японию он возвращается и именно Японию покидает. Благодаря Богу Приютов и Убежищ о его странствиях известно еще меньше, чем о странствиях Христа.
Строго говоря, полковник Пэтт Томас, сообщив, что родина тануки – Юго-Восточная Азия, ошибался. (Эту информацию Томас почерпнул из цирковой программки.) Однако это не повод для придирок, поскольку тануки больше века обитали в горах Таиланда, Вьетнама, Лаоса и Камбоджи. Как и когда они туда пришли, неизвестно. Известно лишь, что во второй половине двадцатого века N. procyonoides проник и в Среднюю Азию, в бывшие республики СССР, был также замечен далеко на западе – в России и Финляндии. Раза два поступали известия, что тануки видели во Французских Альпах!
В наше время, когда многие виды диких животных вследствие беспардонного поведения человека находятся на грани исчезновения, тануки… если не множатся, то по крайней мере распространяются шире и шире. Мы сейчас не будем обсуждать, о чем это свидетельствует, если вообще свидетельствует. Впрочем, если читатель не торопится, пусть попробует увидеть мысленным взором тануки во Франции.
Итак, представьте себе псевдобарсуков в сосновом бору где-нибудь в предгорьях Альп. Или же вообразите небольшую колонию тануки, укрывающуюся в Булонском лесу в Париже. Представьте себе, что Он Самый носится, как обожаемые парижанами дворняжки, на четырех лапах по бульвару Сен-Жермен, шныряет, прячась в тени, таскает в уличных кафе жареную картошку со столиков или даже осмеливается заскочить в «Ле Дё Маго» – чтобы выхватить из рук какой-нибудь литературной знаменитости вроде Жана Эшеноза только что откупоренную бутылку «Эритаж дю Рон», а потом опустошает ее где-нибудь под розовым кустом в Люксембургском саду. О нет, нет!
Право слово, представить себе тануки в такой обстановке никак невозможно. Это вещи несовместные. Можно вообразить голову бродяги, усыпанную снегом или даже увенчанную терновым венком, что же касается цилиндра или, скажем, берета – тут уж дело другое. Собственно говоря, Его Самого вообще трудно представить. Если размышляешь о Тануки слишком долго, мыслительные извилины становятся скользкими, как лягушачья шкурка, перо в руке застывает сталактитом, экран приобретает цвет зеленой совиной мочи, а клавиатура обзаводится сальными усами. Когнитивный аппарат трещит от аудиопомех, и внутреннее ухо ловит далекий, но настойчивый звук: ты догадываешься, что это барабанный бой, который прежде, до того как его приручили и впрягли в ярмо, издавало сердце; так стучит неприкрытая страсть, так бьется пульс некоей упоительной, дикой радости, имени которой нет. Пла-бонга пла-бонга пла-бонга.
* * *
Пока Дики Голдуайр жевал, меряя шагами хижину, сандвичи с майонезом, Марс Стаблфилд и Лиза Ко возлежали, потягивая шампанское, на парчовых подушках в большом доме по ту сторону ущелья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28