Другие пассажиры заглядывали к ней в каюту, она дружески прощалась с ними, но уже через несколько минут все они были забыты. В этот вечер к ней зашел Курати, и они болтали допоздна. Ей вдруг вспомнился Ока. «Ему так не хотелось расставаться со мной, а теперь волей-неволей придется ехать в Бостон. Уедет и забудет меня. Все же он приятный юноша и вел себя благородно». Но воспоминание это оказалось мимолетным. Не успев постучаться в двери сердца, оно в тот же миг куда-то бесследно исчезло. Одна лишь забота не покидала Йоко – как избавиться от Кимура. Душой ее завладела зловещая, неодолимая сила – влечение к Курати.
Два дня продолжалась разгрузка. Наконец «Эдзима-мару» спокойно и одиноко замер у пристани среди сутолоки и шума портового города, словно покойник, окруженный многочисленной толпой родственников.
С утра до вечера матросы натирали палубу кокосовыми орехами, Йоко слушала монотонные резкие звуки, и ей казалось, что это напильником медленно стирают время. У нее было одно-единственное желание – как можно скорее вернуться в Японию. Все остальное перестало ее интересовать. Ей даже не хотелось посмотреть чужую землю. Живя затворницей в своей каюте, она с нетерпением ребенка ждала дня отплытия. А пока не решалась даже встать с постели из опасения, как бы ее не застал врасплох Кимура, который по-прежнему приходил каждый день.
Всякий раз Кимура уговаривал ее показаться американскому врачу, получить разрешение карантинного инспектора и сойти на берег. Но Йоко упорно не соглашалась, и тогда наступало опасное молчание. Однако она столь искусно его утешала, что Кимура, который, словно жалкий проситель, вытерпел за этот месяц немало обид и унижений, таял от ее теплых слов и ласковой улыбки. Он являлся пунктуально, едва она успевала закончить утренний туалет, и каждый раз приносил либо изящную корзиночку с превосходным калифорнийским виноградом или бананами, либо великолепный букет цветов. Каждый день он докучливо расспрашивал Короку о состоянии здоровья Йоко. Короку отделывался неопределенными объяснениями и утверждал, что Йоко пока нельзя вставать с постели. Потеряв терпение, Кимура обращался за советом к Курати, но тот отвечал еще более невразумительно. Так ничего и не добившись, Кимура возвращался к Йоко и чуть не со слезами молил ее сойти на берег. А вечером Йоко и Курати со смехом рассказывали друг другу о том, что произошло за день.
Йоко становилась все более жестокой, ей доставляло удовольствие мучить жениха. С каким-то болезненным наслаждением она наблюдала, как бессовестно издевается Курати над ничего не подозревавшим Кимура, – ей, видно, хотелось выместить на нем всю свою злость за прошлое. В подобных случаях Йоко вспоминала смутно сохранившийся у нее в памяти миф о Клеопатре. Когда Клеопатра, узнав, что ей грозит гибель, решила покончить жизнь самоубийством, она велела собрать всех рабов и отдать их на съедение ядовитым змеям. Сама же Клеопатра хладнокровно наблюдала, как корчатся в предсмертных муках невинные жертвы. Кимура казался Йоко символом ее проклятого прошлого. Тирания матери, интриги госпожи Исокава, гнет родни, изгнание из общества, домогательства мужчин, зависть женщин, которые заискивали перед ней, – за все это должен был расплачиваться Кимура: ему предстояло теперь изведать все пытки, какие только способна придумать женщина.
– Вы – соломенная кукла, которую ночью несут в храм, – как-то раз вырвалось у нее. Видя, что он удивлен и пытается вникнуть в смысл ее слов, она истерически расхохоталась, из глаз медленно покатились беспричинные злые слезы.
Ей казалось, что, расставшись с Кимура, она сможет сбросить с себя прошлое, подобно тому как змея сбрасывает кожу.
Иногда у нее появлялось искушение показать Курати, до какой степени послушен ей Кимура. Она говорила Кимура дерзости и заставляла выполнять все ее прихоти. Порой Курати даже становилось жаль Кимура, и он пытался умиротворить обоих.
Однажды Йоко, усадив Кимура рядом с собой, рассказывала ему подробности своего отъезда из Токио. В это время вошел Курати. Йоко сразу преобразилась.
Прошу вас, пересядьте! – сухо сказала она Кимура, указав глазами на диван, и обратилась к Курати: – А вы, пожалуйста, сюда! Сегодня, кажется, чудесная погода… Что это за грохот слышится временами? Как гром… Так раздражает!
– Это багажные тележки.
– А… Я слышала, будет много пассажиров.
– Да, и некоторых из них я немного знаю.
– А вчера у вас опять была та красивая женщина? Вы так и не зашли ко мне поболтать.
Эти неосторожные слова, сказанные без малейшего стеснения, смутили даже Курати; ничего не ответив, он обратился к Кимура, пытаясь переменить тему разговора:
– Ну, что вы скажете о происшествии с Мак-Кинли? Ужасная история, не правда ли?
«Эдзима-мару» находился еще на пути в Сиэтл, когда президент Мак-Кинли был убит выстрелом из пистолета; сейчас вся Америка только об этом и говорила. Кимура знал подробности происшествия из газет и от знакомых и принялся было с охотой рассказывать, но Йоко сухо оборвала его, обратившись к Курати:
– Вы, кажется, перебили даму? Такими уловками меня не проведешь. Кто же эта красивая женщина? Хотелось бы мне взглянуть на чистокровную американку. Познакомьте меня с ней. Приведите ко мне. Все остальное меня не интересует, а вот на нее я просто жажду посмотреть. По правде говоря, Кимура в таких делах не очень-то смыслит… – Она пренебрежительно посмотрела на Кимура. – Скажите, Кимура-сан, вы не завели себе здесь подругу, так называемую Lady Friend?
– Да разве можно без этого? – громко поддакнул Курати, словно знал всю интимную жизнь Кимура.
– Значит, вы не скучали, верно, Кимура-сан? Курати-сан, хотите послушать, как Кимура-сан просил моей руки? Он сидел прямо, не шелохнувшись, а разговор вел в таком тоне, словно готов был бороться не на жизнь, а на смерть. Моя мать в это время лежала в постели, тяжело больная. И он сказал ей, моей матери, какие-то слова, которые я не должна забывать… Постойте… А, да, да…
Искусно копируя интонацию Кимура, она продолжала:
– «Пусть Бог меня накажет, если какая-нибудь другая женщина затронет мое сердце…» Что-то в таком духе…
Кимура покраснел и пристально, с укоризной смотрел на Йоко. Ревизор через плечо бросил взгляд на Кимура и с громким смехом обратился к нему:
– Ну, Кимура-сан, в таком случае вы, наверно, уже изрядно согрешили перед Богом.
– Вы, очевидно, судите о других по себе, не правда ли? – выдавил, кисло улыбаясь, Кимура. Лицо его, по-прежнему хмурое, выражало недоумение. Он не знал, как относиться к словам Йоко: они были чересчур легкомысленны, чтобы принять их за насмешку и выбранить ее в присутствии чужого человека, и в то же время слишком резки, чтобы обратить все в шутку и посмеяться. Йоко со злорадством следила за выражением лица Кимура, по которому словно разлилась желчь. У нее было такое чувство, будто она выпила какое-то освежающее лекарство, протолкнувшее давно стоявший в груди комок.
Курати вскоре ушел, и Йоко снова усадила Кимура, угрюмого и мрачного, рядом с собой.
– Ну, не противный ли этот господин! С ним больше не о чем говорить. Вам, наверное, было неприятно слушать? – Она льстиво и кокетливо смотрела на него снизу вверх, как только что смотрела на Курати. Но Кимура был слишком расстроен, чтобы сразу успокоиться. Йоко показалось, что он умышленно стремится подавить ее своей серьезностью. В душе насмехаясь над Кимура, она по-прежнему ласково смотрела на него. Кимура хотел высказать какие-то опасения, но не решался, боясь невзначай обнаружить свои истинные чувства. Разговор то и дело обрывался, так продолжалось еще с полчаса. Наконец он решился:
– Значит, ревизор и вечерами заходит к вам?
Ему не удалось сохранить равнодушный тон, голос его дрогнул. Глядя на него с участливой улыбкой, как на глупое животное, попавшее в капкан, Йоко возразила:
– Мыслимое ли это дело на таком маленьком пароходе? Подумайте сами! Я ведь о чем говорила? Ревизор и его приятели сейчас свободны, каждый вечер собираются в столовой, пьют, болтают всякий вздор. А мне все слышно. Вчера Курати там не было, вот я и решила подтрунить над ним. Дело в том, что в последнее время на пароход зачастили женщины сомнительной репутации, шумят, надоедают… Хо-хо-хо, а вы уж невесть что вообразили.
Кимура не знал, что и думать. Он вообще потерял всякую надежду разобраться в том, что говорила Йоко. А она невинно улыбалась, затем вдруг ловко возобновила разговор, прерванный приходом ревизора, и принялась рассказывать дальнейшие подробности своего отъезда из Токио.
Так, повинуясь капризу, Йоко создавала недоразумения и сама же их устраняла. Она не могла отказать себе в удовольствии поиграть человеком, которого крепко держала в руках, как играет кошка мышью. Порой при одном лишь взгляде на Кимура она едва не дрожала от ненависти и тогда, ссылаясь на болезнь, прогоняла его. Оставшись одна, Йоко в припадке ярости швыряла на пол все, что попадалось под руку. «Теперь я все ему скажу. Незачем держать возле себя человека, который не годится даже для игры. Нужно объясниться, я хочу, чтобы душа моя была чиста». Но в то же время Йоко, как опытный тактик, не забывала и о практической стороне жизни. Пока она прочно не завладела Курати, было бы неосмотрительно упускать Кимура. «Не торопись снимать сандалии, пока не знаешь, где будешь ночевать», – вспомнила она слышанную в детстве от матери поговорку и невесело усмехнулась. «Да, это верно, Кимура пока нельзя бросать», – без конца твердила она себе.
Однажды Йоко получила письмо из Соединенных Штатов. Она удивилась. Как будто некому было писать ей сюда, на пароход. Она хотела вскрыть письмо, но потом раздумала и передала его Кимура, нарочно, чтобы дать ему в руки оружие: ей было интереснее сражаться безоружной. Какую еще новую неразрешимую задачу ей предстоит решить? Йоко ждала с замиранием сердца. Оказалось, что письмо от Ока, он сошел на берег, на ходу попрощавшись с нею. Скверным почерком, который так не гармонировал с его внешним и внутренним обликом, Ока писал:
«Я слышал, что Вы решили не сходить с парохода и возвращаетесь в Японию. Если это верно, то и я непременно вернусь. Может быть, Вы посмеетесь надо мной, сочтете сумасшедшим. Но я не вижу другого выхода. В разлуке с Вами, среди чужих людей я сойду с ума. Вы еще не знаете, что я единственный сын очень известного в Японии коммерсанта. Мать умерла, и отец женился вторично. С мачехой я не очень лажу. К тому же я с детства слаб здоровьем, и отец решил послать меня путешествовать за границу. Но меня не покидает тоска по родине. Кроме того, никто еще не относился ко мне с такой добротой, как Вы, без Вас я не смогу и дня прожить на чужбине. У меня нет ни братьев, ни сестер, сама судьба послала мне Вас в сестры. Пожалейте меня, относитесь ко мне, как к младшему брату. Позвольте, по крайней мере, находиться там, где я мог бы слышать Вас, видеть Вас. Я прошу лишь об одной этой милости и непременно вернусь в Японию, хотя знаю, что это вызовет недовольство родных. Замолвите же за меня слово ревизору».
Йоко подробно, без утайки рассказала Кимура (он попросил ее об этом) о своих отношениях с Ока. Кимура задумчиво слушал и наконец изъявил желание познакомиться с ним. Йоко с неприязнью подумала, что Кимура проявляет такое великодушие потому, что Ока моложе его. «Ну что ж, пусть в таком случае Кимура узнает от Ока о наших отношениях с Курати. А когда он придет сюда, черный от ревности и злобы, я опять сделаю его покорным».
На следующее утро Кимура пришел глубоко взволнованный и подробно рассказал о своем свидании с Ока. Ока жил в роскошном номере «Ориентал-отеля». В том же отеле остановилась чета Тагава, и Ока жаловался Кимура, что ему ужасно надоели японцы, которые не переставая ходили к супругам. Ока очень обрадовался Кимура, встретил его почтительно, как старшего брата. Преодолев смущение, Ока откровенно признался, что его влечет к Йоко. Кимура, услышав из уст другого признание, которое собирался сделать сам, был тронут до глубины души, даже прослезился. Оба долго изливались в сочувствии друг к другу, и Кимура решил относиться к нему, как к младшему брату, однако от намерения вернуться в Японию посоветовал отказаться.
Выслушав Кимура, Йоко поняла, что хорошее воспитание не позволило Ока поступить бесчестно и, дав волю фантазии, рассказать Кимура об ее отношениях с ревизором, как он их себе представлял. Расчеты Йоко не оправдались. Спектакль, который она готовила, не получился из-за плохой игры актеров. Но позже Йоко не раз с удовольствием вспоминала стройного, красивого юношу, который вполне мог сойти за очаровательную женщину, если его нарядить в женскую одежду.
Через несколько дней после прихода судна в Сиэтл Кимура удалось повидаться с четой Тагава. С этого времени он резко переменился, стал задумчив и мрачен. Случалось даже, что он не слышал обращенных к нему слов Йоко. Но однажды он не выдержал и спросил:
– Как вы можете водить дружбу с этим человеком? Он имел в виду ревизора. Нахмурив брови и держась рукой за левый бок, будто страдая от невыносимой боли, Йоко несколько раз кивнула головой.
– Вы совершенно правы. У меня не было ни малейшего желания сближаться с этим человеком. Но я доставила ему много хлопот, кроме того, он очень обязательный и сердечный человек, хотя и производит весьма невыгодное впечатление. И матросы и официанты его любят. И потом, – добавила она смущенно, – я заняла у него денег.
– У вас нет денег? – Кимура тоже сконфузился. – Разве я не говорила вам об этом?
– Да-а, это плохо, – протянул Кимура, окончательно растерявшись. Уткнувшись подбородком в сплетенные пальцы и сосредоточенно глядя вниз, он долго раздумывал, потом спросил:
– А сколько вы ему должны?
– Плата врачу, лекарства – что-нибудь около ста иен.
– Так у вас совсем нет денег? – со вздохом повторил Кимура.
– Нет, и если, паче чаяния, мне не станет лучше и я вынуждена буду на время вернуться в Японию с этим же пароходом, мне снова придется прибегнуть к его помощи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51