— При этих словах Яблонски в два приема отставил от себя толстенный блокнот в кожаной, золотого тиснения обложке, чернильный «паркер» с золотым пером, затем выпрямился во весь свой рост — метр шестьдесят пять с каблуками — левую руку сунул в карман брюк, а правою ухватился за пиджачную пуговицу, и тогда только, сверху вниз, надменно взглянул на Сигорда, сидевшего за соседним столом.
— Безрисковые прибыли — они сродни философскому камню по распространенности в природе. — Яблонски с гордостью оглядел пустую аудиторию и бочком-бочком подобрался было к только что помытой кружке. — Так не бывает, чтобы без риска, у вас просто предвзятый и замыленный взгляд, алхимик Сигорд, вы пренебрегли теми случаями, которые несут нам потери… Погодите, я поставлю чайник и сразу же договорю… Допускаю, что потери случаются реже, но не сомневаюсь, что они «весомее». То есть, то на то и выходит при долгой игре.
— Да нет же, Ян! В том и фокус… Да черт бы побрал твой чайник вместе с водой и чаем, отвлекись. Вот, смотри, тут тебе и графики, и статистика по плюсам и потерям… Игра идет до первой осечки: как только «пичка» сошла, мы умываем руки, разбитое лицо и переключаемся на следующие бумаги… И так до конца торгов, а назавтра — опять… Видишь: потеря в два раза круче скачет, чем прибыток, но она — одна среди серии выигрышей и к тому же сигнальный стопор. Понимаешь? Потеря входит в алгоритм, она тоже в дело пристегнута, свой сок дает, она семафор к окончанию игрового цикла. И переходу к следующему, построенному на том же алгоритме. Своего рода перпеттум мобиле, пока на бирже есть участники, а у них деньги и акции.
Яблонски снял пиджак, достал деревянные плечики из общего одежного шкафа, повесил пиджак на плечики, но убирать в шкаф не стал, а зацепил сзади себя, за спинку стула. Полы пиджака при этом легли на не вполне чистый паркет, но Сигорд даже и замечаний делать не стал, бесполезно: Яблонски весь соткан изо всяких дурацких ритуалов и особенностей, язык сотрешь — что-то разумное ему советовать… Тот же и чай — ведрами пьет и никакого диабета не боится.
— А это что, сводная?
— Итоговая за август, все, что слева от нее — по дням, в порядке хронологического убывания.
— А это… Ага, наш знакомый строительный гигант… И за июль есть? Надо же, оказывается, вы так давно ведете научные изыскания — и никому ни гугу!..
— Смейся, смейся…
— Нет, нет, я не с целью унизить или оскорбить… Я где-то даже восхищен… Здесь присутствует нечто микеланджеловское по масштабу… Погодите, очки надену. Есть у нас время?
— Есть, хоть до утра.
— Нет, до утра не пойдет, у меня мама приболела в очередной раз, и мне нужно ехать домой, подменить и отпустить сиделку. Но — как минимум — очень любопытно все, что вы мне тут показали. Надо же: ведь это как бы в мои обязанности входит — думать обо всех этих вещах и закономерностях, я аналитик фирмы, а тут… — У Яблонски лоб и уши стали малиновые от внезапной обиды, и Сигорд, хотя и не чувствовал за собою вины, понял, что следует включить отвлекающий маневр, смягчить накал страстей, по крайней мере, пустить их по другому руслу.
— Ты можешь не прибедняться и не рвать остатки волос вокруг плеши, ты и без моих графиков по уши загружен и делаешь немало… — Как Сигорд и ожидал, Яблонски, услышав слова про остатки волос, подпрыгнул, немедленно ощупал небольшие залысины по краям лба и побежал к зеркалу…
— Когда вам стукнет шестьдесят пять, Сигорд, у вас голова будет блестеть как биллиардный шар, попомните мои слова. Что за манера тыкать людям в лицо их недостатки? Господи, я же их специально смазываю, хожу в дорогой салон, массирую кожу по всему слою, чего им не хватает?.. Возраст, конечно же… эх… возраст.
— Я пошутил, за неделю плешь твоя почти не выросла. Так вот…
— Она вообще не выросла! И не плешь, а пространство надо лбом. Плешь бывает на затылке, а не на лбу!
— Ах, на затылке, ну тогда да. Ну, так что скажешь насчет графиков и идеи?
— Надо подумать.
— Чего тут думать — рубить и колоть, марш, марш вперед!
— Надо подумать, мы не в казарме и не плацу. И кроме того, прибыль-то мизерная получается со сделки, проще пятерки за регистрацию собирать. Там вообще без риска.
— Может быть, но есть разница: пятерки — фиксированная плата, а прибыль с этих наших будущих сделок — пропорциональна объему купленного товара. И объем нащелканных за день пятерок величина примерно постоянная, в то время как при игре мы регламентированы только биржевым временем и собственными производственными мощностями. Вот тут-то наши пятьдесят миллионов заиграют не хуже полкового оркестра! В день до полумиллиона снимать будем! Верняка, заметь. А со временем, по мере роста капитала, так и того…
— Ну уж до полумиллиона… Хотя бы по сотне тысяч безрисковых получалось — и то было бы волшебно… Но так не бывает, чтобы без риска.
— Бывает. Еще как бывает, Ян Яблонски! Где-то через недельку разгрузимся ото всех обязательств, срубим свои жалкие три пенса прибылей и потерь по текущим рутинным делам, сконцентрируемся и начнем, помолясь! Как у нас на сегодняшний день с курсами?
— Да никак. Все тихо, все спокойно, все надежно. Все как обычно. Неоткуда взяться неожиданностям… Я, признаться, хотел предложить вам, как подсознательному милитаристу-надомнику, поиграть на военных акциях, тоже заманчивое дело, между прочим!..
— Говори, говори, одевайся и говори. Пока ты отряхнешь пиджачок…, уберешь бумаги и выстроишь скрепки на своем столе, я и послушать тебя успею, и чайку себе заварю.
— Заварен уже, я вам оставил на чашку, вы же некрепкий пьете. Остыл, подогрейте, секундное же дело. Всюду побалтывают чуть ли не о войне… С Британией.
— Чушь.
— Именно, как вы выражаетесь. Абсолютная беспросветная чушь. Но разговоры идут, на цены влияют. Акции военных предприятий пухнут как на дрожжах. Если грянет война — цена им пыль дорожная будет, как и всему Южному полушарию с Бабилоном во главе…
— И Северному.
— Да, и Северному полушарию, и всем живущим по обе стороны экватора. Но это значит, что никакой войны не будет, а акции, тем не менее, растут, питаемые дурными слухами. Почему бы нам без хлопот и риска не заработать на этом? Прежде чем взяться за вашу идею?
— Хм… Отчего все плешивые такие умные? Это надо будет завтра предметно обдумать…
— Сигорд. Я — не — плешивый.
— Но все одно умный. Закрывайся, ставь на сигнализацию и поехали.
* * *
— Ну что, Эли, все готово?
— Да.
— Сабборг знает, как ты считаешь? Или догадывается?
— Не уверен, однако вот увидишь: еще дым из ствола не рассеется, еще чрезвычайное положение объявить не успеем, как он сообразит, что к чему. Волчара.
— Ради бога, пусть догадывается, но мы ведь все равно подскажем ему, где правильно искать преступника?
— И тут все готово. Для него, для нас, для прессы, для международных наблюдателей. Шпион коварнее разведчика, но глупее, на этом-то мы его, голубчика, и разоблачим, совместными с Конторой усилиями.
— Да ты, вроде, слегка волнуешься, Эли?
— Угу. А ты как?
— Боюсь.
— Что-что? Железный Доффер может чего-то бояться?
— Представь себе. Сейчас бы коньячку граммов двести, подрасслабиться чтобы…
— Ну так дерни. Ты же министр, тебе и на рабочем месте можно.
— Нельзя, это слабость. Когда все закончится — выпью от души. Но не допьяна.
— А я, хоть и замминистра, нажрусь, с твоего позволения. Когда все завершится.
— Нажрись, не возражаю.
* * *
Катастрофа пришла оттуда, откуда невозможно было представить: за один день до исполнения «Домом фондовых ремесел» срочных обязательств перед клиентами, был застрелен господин Президент, Главнокомандующий Вооруженными силами страны, мыслитель нации, хозяйственник, гарант стабильности, почетный фараон всех пирамид Африки и обеих Америк, трижды академик Леон Кутон. Пуля подлого убийцы настигла его, когда он произносил речь, стоя на какой-то незначительной праздничной трибуне, и страна внезапно, хотя и ненадолго, осиротела.
Бабилон, страна и столица, вспомнил предыдущую похоронную веху шестнадцатилетней давности и заскорбел во всю застоявшуюся траурную мощь… Речи, речи, речи… Митинги стихийные и плановые, венки, красно-черно-белые полосы глянцевых журналов, бесконечные биографические репортажи… И, наконец, минута молчания над всем континентом. Покойник, конечно же, не увидит этого и не услышит, но преемник его, генерал Фридрих Мастертон, который в перспективе не может не примерять на себя все эти прощальные знаки уважения, преемник увидит и запомнит, и оценит — кто и как верноподдан власти.
Странные слухи витали в бабилонском обществе по поводу неожиданного возвышения малоизвестного до сей поры Мастертона, противоречивые слухи, ибо не принадлежал он ни к одной из главных финансово-политических группировок, не был ангажирован ни одной из них. Все произошло так, словно бы все заинтересованные во власти стороны замешкались, а он случайно шел мимо, нагнулся, да и поднял. А что спецслужбы и иные силовые структуры? На то они и спецслужбы, что по ним не определить, в чем и какой у них интерес. Чрезвычайное положение позволило без судебной волокиты расправляться со всяким уголовным и антиправительственным отребьем, но, по большей части, все это приводилось в исполнение военными патрулями и трибуналами, а отнюдь не сотрудниками из Службы или Конторы… Мутна поднебесная политика, непрозрачна для живущих в долинах, лучше туда не соваться.
Преступника, деятеля какой-то уголовно-террористической организации, быстро вычислили и изобличили, оставалось только поймать, и конечно же его поймают, но… Смерть господина Президента острым серпом полоснула по фондовому рынку страны и, помимо всего прочего, под корень сразила небольшую фирму «Дом фондовых ремесел». Буквально на миг, на острие паники, пока еще биржа не закрылась на траурную неделю, взлетели до небес акции военных компаний и тут же пали, подобно подстреленному зайцу… За военными покатились и гражданские, так что приходилось прерывать торги, в слепой надежде, что завтра столпы отечественного бизнеса опомнятся и вместе с быками, медведями, слонами, тиграми и прочими крупногабаритными олимпийцами бизнес-зоопарка и вернут деловому миру прежний порядок. Но порядок все никак не хотел возвращаться, целые стада некогда процветающих гигантов превращались в кучи гниющей падали. И некому было подбирать и объедать эту падаль, ибо повальный мор косил и падальщиков. Случись этот миг чуть раньше, или позже, Сигорд остался бы при своих, либо, соответственно, сорвал бы случайный мультимиллионный куш, но судьба словно специально подставила его под безжалостный молот взятых обязательств. Сигорд был не виноват в провале, он решился в этот редкий, чуть ли ни единственный раз на «плечо», но не на стократное, а на пятикратное. Еще меньше был виноват Яблонски, который в последний момент, в силу ему присущей маниакальной осторожности, укоротил «плечо» до трехкратного. Никто был не виноват, кроме наемного убийцы, но «Дом фондовых ремесел» лишился всего, всех пятидесяти с хвостиком миллионов талеров. Если бы… если бы… если бы… Да хотя бы войди они в систему перекрестного страхования фондовых рисков — что-то бы осталось кроме золы, а так… Если бы высокие связи были, благодаря которым контрагентов можно было бы административно усовестить, показав им волосатый кулак… Но нет, и этого щита у Сигорда не нашлось. Жил и действовал он бирюком, без страховки, без влиятельных друзей, поддерживаемый одним лишь соратником и подручным, шестидесятипятилетним пенсионером Яном Яблонски, поэтому неоткуда было надеться на помощь и поддержку, просто неоткуда. Угорели очень многие; иные фирмы потеряли фантастические суммы, но до окончательного краха, как оказалось, докатились считанные единицы. То, чего не удалось сделать саморегулирующимся финансовым институтам, свершило государство в лице своего нового президента (хотя его личной заслуги в том не было, наследство ему досталось крепкое, любой разумный бы справился): оно, как когда-то, в годы Второй Мировой войны, поддержало, дезавуировало, построило в шеренги, заставило откатиться на пред-предыдущие позиции; в то же время громыхнуло на международной арене военным потенциалом, тряхнуло перед своими, чужими инвесторами и банками бюджетными деньгами — опомнились, остановились биржевые и финансовые дельцы и охотно побрели вспять, пункт за пунктом, позиция за позицией. Дороже всего обошлось Бабилону восстановление на валютных рынках талера, чтобы пенс в пенс: государство и на это пошло, не по здравому смыслу, из престижных соображений — но добилось. Международные финансовые институты, особенно штатовской ориентации, единогласно осудили вмешательство государства в бизнес, но осуждали они вполне прохладно, с высоких трибун, а не на деловых совещаниях, поскольку их непосредственные, шкурные выгоды, оказались в те дни весомее теоретических идеалов. С Бабилоном стоит вести дела, стричь халявные прибыли, — халявные потому, что образуются они отнюдь не в русле правил, определяющих экономическую жизнь общества, но исключительно от циничного использования примата политических законов над экономическими. За престиж захотели заплатить? — Платите, господин Президент, платите, а вот как раз у нас для вас — свободные мешки с чемоданами, да сундуки с карманами!
Но тут, ни с того ни с сего, всемирный финансовый кризис грянул, подобно Гонконгскому гриппу: после Бабилона проснувшись в Индокитае, шустро перекинулся на весь христианский мир; да такой бурный оказался, что закашлялись и зачихали великаны — Транснациональные Корпорации Мирового Уровня, многие из них слегли со смертельной температурой, некоторые даже померли. Когда речь идет о деньгах и самой жизни — не до идеологических различий, пусть моральные ценности сами себя защищают, а устоявшая экономика далекого Бабилона, первая встретившая и пережившая эпидемию — очень даже не лишний поплавок для мировой экономики… Не хотите контрибуцию платить — не надо, мы вас прощаем, давайте восстанавливать паритетные торговые отношения:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52