Майор промолчал. Он смотрел на Глаза, ехидно улыбаясь. Тогда Глаз, вперившись в воспитателя, заулыбался тоже. Рябчик стал серьезным и спросил:
– Ну как дела?
– Как в Японии.
И воспитатель, улыбаясь, поблатовал с малолеткой.
– Так, — Рябчик перестал улыбаться. — Вопросы есть?
– Почему меня в кино с малолетками не водят?
– В кино, — расцвел Рябчик. — Ты сам как артист. Все, вопросов нет?
– Есть. Скоро меня на этап?
– Не знаем, как от тебя избавиться. Все наряда нет. Но уйдешь по старому.
– По старому, — удивился Глаз. — Там общий режим.
Рябчик, повернувшись, вышел, хлопнув дверью.
Ночью Глазу снился сон. Будто его вновь привезли в Одлян с парнем, уходившим вместе с ним из Одляна на взросляк. Утром он вспомнил сон. «Не может быть, хоть Рябчик и сказал, что меня отправят по старому наряду, и хоть Одлян снился, меня туда не отправят. Там режим общий, а у меня — усиленный. Но все же, все же, какой интересный сон. И надо же, Чернов приснился. Он-то при чем? Он давно на взросляке. Ну и сон».
Через два дня Глаза забрали на этап. В этапной камере Глаз примостился у окна. Время надо коротать до полуночи. «Интересно, — думал Глаз, — в какую зону меня отправляют? Этап на Свердловск. На западе еще больше зон, чем на востоке. А лучше бы меня отправили на восток. Чтобы недалеко от дома. В Омск, например. Но в Омске вроде общая зона. Все равно увезли бы куда-нибудь дальше. За Омск. А какая разница — на восток или на запад? На запад так на запад. Да здравствует запад! А еще бы лучше, в натуре, чтоб меня отправили на юг. Ведь я на юге, кроме Волгограда, нигде не был. А так бы хоть чуть-чуть посмотрел юг. Из зоны на работу куда-нибудь выводили бы. Да, неплохо бы на юг. А запрут куда-нибудь на Север, где Макар телят не пас. Ладно, пусть. Буду на Севере.
Глаз закурил. Неизвестность тяготила. Ему не хотелось попасть в зону, которую, как в Одляне, держит актив. Ему хотелось попасть в воровскую зону, где нет актива, вернее, где он есть, но не играет никакой роли. Да, хороша зона, где актив не пляшет. Но ведь зон-то таких в Союзе почти не осталось. «Ну что ж, буду в той зоне, в какую привезут, — успокаивал он себя, — до взросляка остается немного. Всего десять месяцев. По этапу бы подольше покататься. Было б ништяк».
Когда в «Столыпине» конвой стал проверять заключенных, Глаз спросил конвоира:
– Старшой, посмотри, куда меня везут?
Нерусский солдат, взглянув на станцию назначения, с растяжкой ответил:
– Сы-ро-ян.
«Сыроян, Сыроян. Где же такая зона?»
Утром, когда подъезжали к Свердловску и конвой проверял заключенных, Глаз спросил у солдата:
– Старшой, посмотри, в какую область меня везут.
Солдат взглянул на дело и сказал:
– В Челябинскую.
«В Челябинскую! Что за черт! Не может быть! А-а-а… Так меня везут опять в Одлян. Старшой неправильно сказал Сыроян. Надо Сыростан. Станция Сыростан. Опять, значит, в Одлян. Но не могут же меня в Одлян? У меня усиленный режим, а в Одляне общий. В Одляне ни у кого таких сроков нет, как у меня. Только был у рога зоны шесть лет. А мой, восемь, будет самый большой. Да не примет меня Одлян! Для чего же тогда режимы сделали? Нет, меня привезут, а потом отправят в другую зону, с усиленным режимом. Эх ты, неужели меня из Одляна направят в Челябинск, на ЧМЗ? Там же усиленный режим. Вот бы куда не хотелось. Там ведь есть с Одляна. Они знают, как я жил. Не пришлось бы мне на ЧМЗ еще хуже. Вот случай. Что сделать, чтоб не попасть в челябинскую зону? Да ничего не сделать. Куда привезут. А может, мне в свердловской тюрьме закосить? В больничке с месяц поваляться. Все меньше до взросляка останется. Ну ладно, будет видно. А все же, может, меня в Одляне оставят? А если я попрошусь, чтоб меня оставили? Да нет, не оставят. Режим, скажут, не тот. Конечно, сейчас бы я в Одляне лучше жил».
В свердловской этапке дым стоял коромыслом. Глаз, закурив, услышал за спиной:
– Из Челябинска кто есть?
Свердловская этапка была местом, куда на непродолжительное время собирались зеки из разных областей Союза. Здесь искали земляков. «Ответить или нет, что я из Челябинска?» Но его так и подмывало ответить, что он из Челябинска.
– Кто из Челябинска спрашивает? — не выдержал Глаз.
– Я.
К нему подходил Каманя. Бог ты мой, вот уж поистине пути господни неисповедимы! К нему шел бывший вор пятого отряда. Тот, кто зажимал ему руку в тиски. О-о-о! К нему шел его мучитель. Парень он был крепкий, хоть и худощавый. Вор. Но вор бывший. Здесь, в этапке, воров нет. Здесь все равны. Глаз не знал, как ему быть: с ходу ли вмазать по роже Камане или погодить? Здесь он Каманю-вора не боялся. Пусть даже Каманя сильнее. Глаз первый ударит. Внезапность на его стороне. Из этапников никто ввязываться не будет. Им до них, до их драки дела нет. Будут просто смотреть. А потом кто пошустрее начнет разнимать. Что же делать?
Каманя, улыбаясь, подошел к Глазу. Он сиял. Он был рад Глазу. Со стороны можно было подумать, что Каманя встретил кента, с которым не один год прожил в зоне.
Каманя протянул Глазу руку. Глаз протянул свою. Радость Камани сбила планы Глаза. Глаз его не ударил. Замешкался. Но ударить можно и после. Это не важно, что они пожали друг другу руки.
– Здорово, Глаз, здорово! — приветствовал Каманя Глаза, тряся его руку. — Откуда ты? Куда?
– Здорово, Каманя, — тоже улыбнулся Глаз. — Иду с раскрутки. За старое преступление.
– Добавили?
– Ну.
– Сколько?
– Пять. Стало восемь.
– В какую зону идешь?
– Да меня назад в Одлян, по старому наряду.
– В Одлян! — От радости Каманя чуть не подпрыгнул. — Как приедешь, сразу залазь на клуб и кричи: «Зона! Зона! Привет от Камани!»
– Да меня в Одляне не оставят. Срок восемь. Режим усиленный.
– Ну все равно до следующего этапа поживешь, даже если и не оставят. Передашь приветы.
Каманя говорил Глазу, кому передать особенный привет. Глаз уже не думал о том, ударять или не ударять Каманю. Вспышка гнева прошла. Да и Каманя был не рог, а вор. И зажимал он ему руку в тисках не просто так, а чтоб расколоть: вдруг Глаз на Канторовича работает. А если б Глаз был вором? Как Каманя, и жил бы. Ведь в тюрьме он тоже кой-кому веселую жизнь устраивал. А за что? Да лишь за то, что в каждой камере должен быть козел отпущения, над которым можно поиздеваться и который не может дать сдачи. Глаз почувствовал окрыленность. Бывший вор с ним разговаривал на равных. Да и зачем бить Каманю, если идешь этапом в Одлян? Может, еще оставят в зоне? Тогда можно прикрыться Каманей. Как-никак авторитет у него был крепкий. Быть бы ему вором зоны.
– А ты, Каманя откуда? — спросил Глаз.
– Я,— Каманя затянулся сигаретой,— с режимки. С Грязовца…. бы их всех. Ну и зона. Актив зону держит полностью. Тюремный режим. Спишь под замком. Ни шагу без надзора. Зона маленькая. Человек двести. Крутиться невозможно. Все на виду. Да, жаль, что меня с Одляна отправили. Мы весной хотели поднять анархию. Все уже было готово. Вначале Валек со своей любовью спалился. Знаешь, он с учительницей крутил?
– Знаю.
– Нас с ним вместе на этап забрали: его на ЧМЗ, а меня в Грязовец.
Глаз свернул себе огромную козью ножку. «Значит, за то время, пока меня не было в Одляне, зона наполовину обновилась. Некоторые бывшие новички теперь воры и роги. Но и старичков еще осталось достаточно. Так, у нас на седьмом рогом стал Прима. Как быстро он поднялся. Конечно, Птица ему дал поддержку. А так бы ни за что. Ведь Прима пришел перед тем, как меня увезли с зоны. Что ж, Прима так Прима. А может, меня в другой отряд направят? В свой, конечно бы, лучше. В отряде наполовину новенькие — да это же отлично! Неужели и сейчас хорошо жить не смогу? Не может такого быть. Все будет путем. Вывернусь».
В челябинской тюрьме Глаз решил прибарахлиться. Он рассказал пацанам о зоне, и ему отдали лучшие вещи.
Переодевшись, он прошелся по камере. Да, в таких шмотках по воле не стыдно пройтись.
В камеру пришел прокурор по надзору. Он спрашивал ребят, по каким статьям они и в какие зоны направлены. Глаз назвал старую статью и срок, а то не видать Одляна.
Через день — этап.
В Сыростане их встретил одлянский конвой, и через час они были в зоне. Ребят в карантине держать не стали и в тот же день подняли в колонию, а Глаза оставили в камере.
Вечером перед самым отбоем в шизо пришел воспитатель Карухин, а вместе с ним помогальник отделения, где жил Глаз, Мозырь. Теперь Мозырь был помрогом отряда.
– Петр Иванович, а меня что, на зону поднимать не будут?
– Не будем. У тебя режим теперь усиленный. Поедешь назад.
– Куда поеду?
– В свою тюрьму. А оттуда в колонию с усиленным режимом.
– Петр Иванович, поднимите меня на зону хотя до этапа. Хочется повидаться с ребятами.
– Нет, на зону тебя поднимать не будем. Я смотрел твое личное дело. У нас своих хулиганов хватает. Не поднимем даже на день.
– Ну завтра, например, выведите меня на час на зону. Посмотрю отряд, повидаюсь и назад. А?
– Нет. И на полчаса поднимать не будем. Зачем ты нам? Подзадоришь ребят: мол, в побег ходил и так далее. У нас и так сейчас порядок плохой. Давай сиди. В первый этап отправим.
Опять освещенная прожекторами станция. Вокруг — красота, которая скрыта под покровом ночи. Прощально мигают звезды. На этот раз Глаз знает точно: в Одлян ему возврата нет. Все. Для Глаза Одлян кончился навсегда.
Подошел поезд. Открылась дверь тамбура. Парни стали заходить. Опять кто-то говорил конвою «до свидания», кто-то «прощайте», кто-то на этот раз крепко выругался матом. Глаз залез в вагон последним, вдохнув на прощанье чистого горного воздуха.
Глаза посадили в полуосвещенное купе-клетку к малолеткам. Только он вошел, как его кто-то дернул за шиворот. Глаз повернулся. На второй полке, закрывая лицо шапкой, лежал парень и смеялся. Глаз вглядывался в парня, но не мог понять, кто это. Но вот шапка поползла по лицу, и Глазу показалось, что этот парень с Одляна, что жил он неплохо. Подворовывал даже иногда. И иногда кнокал Глаза. У Глаза было отвращение к этой жирной угреватой роже.
Но вот малолетка надел шапку, и Глаз узнал в парне совсем другого. Это был бывший бугор отделения букварей Томилец.
– Ты откуда?
– Из Златоуста. Мне год и девять месяцев добавили. Везут на зону. В Грязовец какой-то. Ладно, об этом потом поговорим. Сейчас,— Томилец проговорил ему в самое ухо,— надо у пацанов кой-какие кшки взять.
Малолетки сидели молча. На одном из них была темно-синяя нейлоновая рубашка. Она Глазу понравилась.
– Ее,— Серега кивнул в сторону обладателя рубашки,— я заберу себе. Больше мне ничего не нравится.
Томилец с Глазом решили действовать сразу. А то в челябинской тюрьме они с этим парнем могут в камеру не попасть.
– Слушай, парень,— начал Томилец,— не отдашь мне свою рубашку? Придешь на зону, тебе выдадут колонийскую робу.
– Возьми,— добродушно сказал парень.
Глаз таким же образом забрал у другого пацана новенькие кожаные туфли, после обмена пожав парню руку.
В тюрьме их посадили в одну камеру. Камера была большая. Мест на шконках не хватало, и парни спали на полу. На день с пола матрацы складывали на шконку в кучу. В камере сидело больше десяти человек. Все парни были хорошо одеты. С них, видать, еще шмотки никто не снимал. Глаз с Томильцем переглянулись. Кишки были лучше, чем на них. Надо раздеть этих ребят. Ишь, прибарахлились. Глаз таких шмоток на воле не носил. А ему хотелось по этапам шикарно одетому кататься. Глаз с Томильцем расспросили пацанов, откуда они, какой режим, какие сроки, есть ли кто по второй ходке. Ребята были с разных областей. Сроки в основном были небольшие.
После ужина Томилец подошел к парню, который спал на шконке в самом углу, и сказал:
– На эту шконку лягу я. Забери свой матрац.
Парень покорно взял матрац, даже возражать не стал, хотя и был здоровый. Глаз тоже лег на шконку рядом с Томильцем. Под вечер Томилец сказал Глазу:
– Сегодня кишки у них забирать не будем. Завтра. Вон у того, рыжего, я возьму куртку. А вот у того, что через две шконки, свитер. И еще я возьму синий пиджак.
– Серега, куртка тебе мала будет. Ее возьму я.
– Тише говори. Куртка будет мне как раз.
– Ну Бог с ним. Уступи куртку мне.
– Нет, куртку я себе возьму.
– Но ты лепень путевый берешь.
– Глаз, хрена ли ты из-за куртки пристал?
И Томилец с Глазом чуть не поругались. Томилец куртку не уступил. Тогда Глаз решил взять себе черный костюм и розовую нейлоновую рубашку.
Утром после завтрака Томилец культурно попросил свитер. Парень ему отдал. Затем у другого он спросил пиджак. Тот не раздумывая тоже отдал. А куртку рыжий парень зажал.
– Ты, в натуре, пацан.— начал Томилец,— что ты жмешь куртку? Ты в ней только до зоны доедешь.
И Томилец уговорил парня. Взамен он отдал вещи похуже. Так же спокойно и Глаз обменялся, хотя у него были отличные вещи. Но ему хотелось еще лучше.
К вечеру кончилось курево. Стало скучно. С куревом веселее.
– Так, парни, — вышел на середину камеры Глаз, — к завтрашнему утру я берусь достать курева. Сейчас я притворюсь больным, вы стучите, и меня заберут в больничку. Там я достану курева.
Пацаны постучали. Пришел дубак.
Через полчаса появилась медсестра. Она подошла к Глазу. Он лежал на куче матрацев, поджав к животу ноги.
Глаз знал, как надо косить на аппендицит. Его научил Доктор.
– Что у тебя болит? — спросила медсестра.
Глаз кривил лицо.
– Живот, — еле выдавил он.
– Расстегни брюки. Вот так.
Сестра мяла живот. Глаз молчал. Потом сильно надавила и спросила: «Больно?». Глаз ответил: «Нет», но застонал. Медсестра не верила, что у Глаза аппендицит, и решила точнее проверить.
– Ну-ка, — сказала она, — выпрями ноги.
Глаз попытался, но не смог, и застонал.
– Хорошо, — сказала медсестра, — я забираю тебя в больницу. Пошли помаленьку.
Глаз попытался встать. Но тут же пал на бок, застонав.
– Не могу идти.
– Сейчас принесут носилки, — сказала медсестра и вышла в коридор.
Парни молча наблюдали за Глазом. Когда захлопнулась дверь, Томилец засмеялся и тихо сказал:
– Ну, молодец — Глаз. Хитрый Глаз. Ловко ты.
Пацаны с восторгом смотрели на Глаза.
В дверях щелкнул замок. На пороге медсестра.
– Давай помаленьку дойдем до носилок, — сказала она Глазу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57