– Знаешь, Петров, иди проспись и в таком состоянии не приходи. Ты что, учить меня пришел?
– Ни учить, но подсказать: не тех людей допрашиваете. Прекращайте.
– Выйди. Ты мне мешаешь.
– Не выйду.
Участковый встал и подошел к Яну. Увидев, что внутренний карман его «москвички» отдутый, он правой рукой взялся за низ шалевого воротника, потянул его в сторону, а левой ловко выдернул из внутреннего кармана бутылку «Столичной». Ян не успел моргнуть, как участковый отошел от него и поставил бутылку на край стола.
– Иди домой, или я вызову машину.
– А вот теперь вообще не уйду, раз вы забрали у меня водку. Если отдадите, уйду.
– Я кому сказал — выйди из кабинета.
– Не знаю, наверное, не мне, а ему. — Ян кивнул на парня.
Николай Васильевич понял, что Ян его в таком состоянии не послушает, и снял трубку телефона. Попросив телефонистку, чтоб она соединила с милицией, сказал:
– Салахов. Тут я веду допрос, а Петров пришел пьяный и мешает. Пришлите машину.
Салахов, положив трубку, сказал:
– Вот теперь садись и жди. Сам просишься.
Ян сел на стул и стал думать, как ему быть. Может, лучше убежать от участкового, раз он машину вызвал. «А-а, бог с ним, заберут так заберут. Все равно через три дня отпустят», — подумал Ян и стал ждать машину. Участковый допрос не возобновлял, а писал, изредка поднимая голову на Яна.
Прошло с полчаса, а машины нет. Яна еще больше развезло, и он решил схватить бутылку и убежать. Но бутылка рядом с участковым, и его надо как-то отвлечь.
Ян подкатил к окну.
– О! — крикнул он, глядя в окно. — Машина пришла.
Николай Васильевич встал. Пока он оглядывал пустую улицу, Ян схватил со стола бутылку и ломанулся. Но участковый догнал и отобрал.
– Садись и жди. Сам напросился, — сказал он и закрыл водку в сейф.
Время шло. Участковый позвонил в милицию и склонился над бумагами.
– Николай Васильевич, мне надоело ждать. А-а, вот слышу гул машины. Она подана.
Участковый подошел к окну. Перед сельсоветом и вправду стояла машина, но не милицейская.
– Ну сколько ждать, может, я и не нужен им. Хорош, Николай Васильевич, я пошел.
Он встал и направился к двери. Он думал, что за ним побежит участковый, но тот и слова не сказал.
Он решил пойти в магазин, занять у знакомых рубль, добавить к сдаче и купить третью бутылку.
В магазине ему стало плохо. Рвать поманило, и он вышел на улицу. Гуща дала себя знать. Он зашел за угол, постоял, качаясь, и упал навзничь.
Ян начал мерзнуть и пришел в сознание. Около него собрался народ. Женщины его осуждали.
– Переверните его на живот, — услышал он женский голос, — а то захлебнется.
Яна рвало.
Сильные мужские руки перевернули его, и вскоре мать подошла. За ней кто-то сбегал, и она увела сына домой.
Коле не было пяти лет, когда он впервые до беспамятства напился. Жили они тогда в Новой Заимке, и к ним нагрянули гости. Отец, гордясь шустрым сыном, посадил его на колени и, разговаривая с гостями и не обращая на Колю внимания, пил водку, все больше оставляя ее на дне стопки. А маленький Коля допивал остатки, крякал, как взрослые, и, нюхая хлеб, закусывал. Ему стало плохо, он залез под кровать и блевал там.
После того первого похмелья Коля не переносил запаха спиртного лет до двенадцати. А потом старшие пацаны приучили его к вину и бражке. Сядут играть в карты и потягивают.
Падун называли в округе пьяной деревней. Если кто не работал на спиртзаводе, а выпить хотелось, он перелезал через забор и приходил в бродильный цех. Просящему протягивали черпак, и он пил некрепкую бражку не отрываясь: обычай был такой.
Дома Ян едва заснул, как его растолкал отец.
– Вставай. Милиция приехала.
Ян оделся. Голова раскалывалась. Алексей Яковлевич накинул на себя белый овчинный полушубок и вышел следом за сыном.
Машина стояла у ворот, и Алексей Яковлевич сказал сержанту:
– Я с ним поеду. Он еще пьяный.
Они втроем забрались в спецмашину медвытрезвителя.
Около сельсовета машина остановилась. Двое парней подняли руку и попросили довезти до Заводоуковска. Им надо к поезду. Они учатся в Тюмени.
Парни залезли в машину и стали укорять Яна, что он, такой молодой, и напился. И они чуть не подрались. Сержант разнял.
9
Яна закрыли в ту же камеру. Мужики, увидев его пьяным, заулыбались и загоготали.
– Вот ты встретил Новый год! Наверстал! Хоть бы нам во рту принес, — острили одни.
Ян пообещал, что, когда проспится, все расскажет, и бухнулся на нары.
Поздно вечером он проснулся. Его томила жажда, и он, выпив кружек пять воды, закурил и начал, приукрашивая, рассказывать один день, прожитый на свободе.
Мужики похвалили Яна — он вдохнул в них струю вольной жизни, и завалились на нары, мечтая вырваться из КПЗ и до потери пульса, так же как и Ян, ужраться.
Четверо суток Ян просидел в КПЗ. Каждый день его вызывал Бородин. «Если сознаешься,— говорил он,— выпустим тебя, и ты поедешь учиться в Волгоград. Не сознаешься — посадим».
Но Ян стоял на своем, и его выпустили. Он решил рвануть в Волгоград. Каникулы кончались.
Вечером у клуба Ян столкнулся с участковым. Николай Васильевич сказал:
– Коля, мне Бородин сегодня звонил, ты у него в каком-то протоколе забыл расписаться. Завтра утром, к десяти часам, приди в прокуратуру.
– Не ходи,— сказал дома отец.— Уезжай в Волгоград. Хватит, и так посидел.
– А че бояться?— возразил Ян.— Если хотели посадить, то и не выпускали бы. Распишусь в протоколе и вечером уеду.
На этом и порешили.
Утром Ян встал рано. Мать пельменей сварила. Отец достал бутылку столичной.
– Ладно уж, выпей стопку за счастливый исход.
В Заводоуковск, в прокуратуру, Ян поехал с сестрой Галей. Она была на два года старше Яна, училась в Тюмени и тоже приехала на каникулы. Ян не хотел с ней ехать, но настоял отец, чтобы знать, посадили его или нет, в случае если сын не вернется.
В прокуратуру — небольшой деревянный дом, стоявший за железной дорогой, неподалеку от вокзала,— Ян зашел смело. «Все,— думал он,— распишусь — и в Волгоград вечером дерну».
Открыв дверь приемной, Ян спросил:
– Можно?
– А-а-а, Петров, подожди,— сказал прокурор района, стоя на столе и держа в руках молоток.— Сейчас, вот прибьем гардину…
«Ну,— подумал Ян,— прокурор делом занят. Конечно, садить не будут». Ян ждал молча. Сестра — тоже. Но вот распахнулась дверь, и Анатолий Петрович пригласил Яна:
– Заходи.
Ян вошел. Приемная была просторная. За столом сидела средних лет женщина, которая подавала прокурору гвоздь, когда он прибивал гардину.
– Вот сюда,— сказал Анатолий Петрович, и Ян последовал за ним.
Они вошли в маленький кабинет. Стол занимал треть комнаты. Прокурор сказал Яну: «Садись»,— и Ян сел на стул, стоящий перед столом. Прокурор достал какой-то бланк, положил на стол и пододвинул к Яну.
– Распишись,— сказал Анатолий Петрович,— с сегодняшнего дня ты арестован.
– Что-что?— спросил Ян.
– Это санкция на арест. Распишись. Все. Хватит. Покуролесил,— сказал прокурор и, взяв черную, к концу утончающуюся ручку, вложил ее Яну в правую руку.— Распишись.
– Вы в своем уме, Анатолий Петрович? Что вы мне суете?! Расписываться я не буду.
Ян бросил ручку, и она покатилась по санкции, оставив на ней несколько чернильных капель синего цвета одна другой меньше. Чернильные капли остались на санкции примерно в том месте, где Яну надо было расписаться.
– Вот вам моя роспись,—зло сказал Ян, не глядя на прокурора.
– Хорошо. Расписываться ты не хочешь,—сказал прокурор, взяв ручку, которая, описав по столу полукруг, остановилась возле отрывного календаря.— Тогда напиши в санкции, что от подписи отказался.
– Анатолий Петрович!— Ян повысил голос.— Вы что, за дурака меня принимаете? Пишите сами, если это вам так надо, что я от подписи отказался.
Прокурор убрал санкцию в ящик стола и встал.
– Пошли.
Ян через приемную вышел в коридор, где сидела сестра. Там его ждали два милиционера. Ян сказал сестре: «До свидания» — и в сопровождении двух ментов пошел к машине. «ГАЗ-69» с водителем за рулем стоял у ворот прокуратуры.
Ян сел на заднее сиденье, менты — по бокам от него, и машина покатила. Водитель, парень лет тридцати, посмотрев на Яна, сказал:
– Здорово, старый знакомый.
Ян промолчал.
– Что, не узнаешь?
– Узнаю,— ответил Ян, слыша в голосе водителя не издевательство, а сочувствие.
Водитель летом поймал Яна около поезда, когда он хотел уехать на крыше вагона со своими друзьями в Омутинку, чтоб обворовать школу. Робка с Генкой разбежались в разные стороны, а водитель схватил Яна за шиворот — Ян не заметил тогда его ментовскую, без погон, рубашку. Ян попытался выскользнуть из пиджака, надеясь оставить его в цепкой ментовской руке, а самому убежать: в карманах пиджака у Яна ничего не было. Но водитель другой рукой сжал его локоть. Так он и провел Яна по перрону вокзала в ментовку. Дежурный по линейному отделу милиции отпустил Яна — зайцы ему не нужны.
«Если б ты меня тогда не поймал,— подумал Ян,— мы бы уехали в тот день в Омутинку. И тогда бы нам не попался в тамбуре тот мужик, которого мы грохнули».
– Ну вот, доездился,—сказал водитель,— такой молодой — и в тюрьме будешь сидеть.
Ян промолчал, и водитель больше с ним не заговаривал. Он понимал, что парню не до разговора.
Через неделю Яна с этапом отправили в тюрьму и вот теперь привезли в КПЗ для закрытия дела.
10
Сутки Ян отвалялся на нарах, выспался, и сегодня его повели, как он думал, к Бородину. Но в кабинете сидел младший советник юстиции, помощник прокурора, следователь прокуратуры по делам несовершеннолетних Иконников. Ян знал, что следствие у малолеток не милиция должна вести, а прокуратура, но уголовный розыск был расторопней, он раскрывал преступления малолеток и уже готовые дела передавал в прокуратуру. Вот и на этот раз Иконников стал допрашивать Яна, поглядывая в протоколы, составленные начальником уголовного розыска. Но у следователя прокуратуры была надежда: вдруг Ян, посидев в тюрьме, откажется от лживых показаний и расскажет ему, как батюшке на духу.
Ян лениво отвечал на вопросы следователя, оглядывая его. Иконников был пожилой, сухощавый, чуть выше среднего роста, седой и казался Яну старикашкой. Сын Иконникова — Ян знал это — за какое-то крупное преступление схлопотал около десяти лет.
– Значит, — спросил Иконников, — от старых показаний не отказываешься?
– Нет, конечно. Я не собираюсь в угоду вам давать лживые показания против себя. Вы что, вранье или правду любите?
– Правду, конечно.
– Ну и не задавайте лишних вопросов. Врать я не намерен.
– Пусть будет по-твоему. Только твою правду и буду записывать.
Обновив протоколы рукой следователя прокуратуры, Иконников на другой день сказал:
– В конце недели закроем с тобою дело. И все.
На закрытие дела Иконников пригласил защитника. Ян со следователем сидели и ждали Ефарию Васильевну, адвоката районной адвокатуры, жену начальника милиции. Наконец она пришла, улыбнулась, поздоровалась, бросила черные перчатки на стол, разделась и села.
– Так, Коля, — сказала она, — давай посмотрим дело.
Иконников придвинул стул, и Ефария Васильевна стала бешено листать дело.
– Можно помедленнее? — попросил Ян.
– Можно, — ответила защитник.
– Давайте сначала, — сказал Ян.
– Давай, но там интересного ничего нет. Есть, правда, одна интересная бумага, Коля, которую тебе надо обязательно подписать,
– Что за бумага? — спросил Ян.
– Санкция. Ты же ее тогда не подписал. Сейчас ты ее подпишешь?
Ян задумался.
– Собственно, — продолжала Ефария Васильевна,— ты можешь ее и не подписывать, от этого никому хуже не будет. Тебя не выпустят, если ты не подпишешь, ты это уже проверил, а суд и без подписи состоится. Подпишешь?
И Ян оставил на память органам правосудия свою корявую подпись.
Из всего дела только один документ запомнился Яну. В нем говорилось, что если он не приедет из Волгограда в Падун на зимние каникулы, то не позднее 10 января послать санкцию на арест в Волгоград, по месту жительства Петрова.
«Десятого января меня и арестовали. Если бы послушался отца и уехал, санкцию послали бы вдогонку», — подумал Ян, когда закрытие его следственного дела скрепили подписями.
На следующий день Яна и других этапников на «воронке» отвезли на железнодорожный вокзал и посадили в «столыпин».
И вот Ян снова в тюрьме. Получив постельные принадлежности и переодевшись в застиранную робу, он шел следом за корпусным и молил Бога, чтоб его посадили в другую камеру. Но в тюрьме — порядок, и заключенных, возвращавшихся со следствия, сажали в те же камеры. Яна закрыли в двадцать восьмую.
Парни радостно приветствовали Яна, а цыган — особенно.
И у Яна потянулась мрачная жизнь.
– Камбала, ну-ка расскажи кинуху, — сказал Яну на другой день цыган, — а то скучно.
Ян пересказал все фильмы, и не знал, какой еще, вспомнить.
– Да я уже все рассказал.
– А я тебе говорю — вспомни!
– Не помню.
Цыган подошел к Яну и сел на шконку.
– Даю минуту. Если не вспомнишь, будем вспоминать вместе.
Минута прошла, но Ян молчал. Цыган выкрутил ему назад руки и стал подтягивать к голове, спрашивая:
– Ну что, вспомнил?
Ян молчал.
Цыган мучал его до тех пор, пока не услышал:
– Да, вспомнил.
Но кинофильма Ян не вспомнил, а стал импровизировать, соединяя отрывки из различных кинокартин.
Вышло неплохо.
И цыган по нескольку раз в день выкручивал Яну руки, сдавливал шею, дожидаясь от него одного ответа: «Да, вспомнил».
Ян и отрывки все рассказал. И стал он кинофильмы выдумывать. Ребята понимали это, но с благоговением слушали, вставляя иногда: «Вот гонит!»
Цыган в покое Яна не оставлял. Он отрабатывал на нем удары, а один раз, когда он уснул днем, накрывшись газетой, поджег ее и чуть не опалил Яну лицо.
Вскоре на этап забрали Васю, и на свободное место в камеру бросили новичка. Он был крепкого сложения, ростом выше всех, с наколками на руках. Поздоровавшись, он положил матрац на свободную шконку и встал посреди камеры, небольшими, глубоко посаженными, хитрыми глазами оглядывая ребят. В его взгляде не было испуга, и пацаны, особенно Миша, задумались:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57