Думая о форме его рта и о вкусе его губ, ещё хранящихся на сигаре, я сделала короткую, неловкую затяжку. И сразу же закашлялась. Я сказала мистеру Джентльмену, что это более чем ужасно, а он только усмехнулся. Машину он вёл очень быстро.
Мы притормозили у тротуара неподалёку от центра Лимерика, я поблагодарила его и вышла из машины. Он в это время закрывал и запирал дверцы. Мне страшно не хотелось расставаться с ним. Я чувствовала в нём что-то такое, что заставляло меня тянуться к нему. Он окликнул меня:
– Может быть, пообедаем вместе, Кэтлин?
Я рассчитывала перехватить в городе чашку чаю со сдобными булочками, но не стала говорить ему об этом.
– Ну так как, встретимся попозже?
Я сказала, что с удовольствием встречусь. Его взгляд остался по-прежнему печален, но в моей душе всё пело от восторга.
– Но ты не забудешь об этом, не правда ли?
– Ни в коем случае, мистер Джентльмен, я не забуду. И я отправилась по магазинам.
Прежде всего я зашла в самый большой универмаг на главной улице. Мама всегда делала здесь основные покупки. Я спросила у уборщицы, которая тёрла пол, стоя на коленях, где я могу купить форменное гимназическое платье.
– На четвёртом этаже, милая, Ты можешь подняться на лифте.
Когда она улыбнулась мне, стало заметно, что у неё недостаёт зубов. Я протянула ей шиллинг. На автобусном билете я сэкономила три шиллинга и могла позволить себе быть щедрой.
Я вошла в кабину лифта. Им управлял подросток в курточке, застёгнутой на все пуговицы.
– Я хочу купить гимназическую форму, – сказала я.
Он не обратил на мои слова никакого внимания.
Я уселась на стул в углу кабины, потому что это была моя первая в жизни поездка на лифте, и у меня уже заранее кружилась голова. Кабина, постукивая, миновала три этажа, затем остановилась, и лифтёр открыл мне дверь. Отдел гимназической формы оказался как раз напротив лифта, я подошла к нему.
Купив форму, я взвесилась на напольных весах в туалетной комнате и обнаружила, что мне не хватает семи фунтов до моего нормального веса. Рядом с весами была укреплена табличка, на которой указывались значения нормального веса в зависимости от роста.
Вниз я спускалась по лестнице. Коврик, покрывавший её, кое-где протёрся, но мягко пружинил под ногами. В цокольном этаже я купила всем подарки. Шарф для отца, перочинный нож для Хикки, флакончик духов в виде лодочки для Бэйбы и розовый лак для ногтей для Марты. Потом я вышла на улицу и загляделась на витрину ювелирного магазина. Там было выставлено множество часов, которые мне очень понравились. На углу я зашла в большую церковь, чтобы исполнились три моих желания. Нам говорили, что если помолиться в новой для тебя церкви, то три твоих желания обязательно исполнятся. Святая вода была здесь не в купели, как в нашей церкви, но капала с узкой каменной полоски; я омочила в ней пальцы и перекрестилась. Я попросила у Бога, чтобы мама вознеслась на небеса, чтобы мой отец больше не пил и чтобы мистер Джентльмен не забыл встретиться со мной в час дня.
К гостинице я пришла за полчаса до назначенного срока, чтобы не заставлять его ждать меня, но побоялась войти в вестибюль – швейцар мог посчитать, что у меня нет права болтаться там.
За это время мистер Джентльмен успел подстричься в парикмахерской, и, когда он спускался по ступеням лестницы, его лицо показалось мне более тонким, у него стали видны верхушки ушей. До этого они скрывались под начёсом красивых седоватых волос. Он улыбнулся мне. Сердце моё снова затрепетало, и я с трудом смогла что-то пролепетать.
– Ты знаешь, мужчины предпочитают целоваться с молодыми девушками, которые не красят губы, – заметил он.
Он имел в виду две тонкие полоски розовой помады, которой я слегка подвела губы. Тюбик этой помады я купила в магазине Вулворта и прямо перед зеркалом у прилавка, увеличившим все поры моей кожи, подкрасила губы.
– Я и не думала целоваться. Я никогда ещё никого не целовала, – ответила я.
– Неужели никогда? – поддразнил он меня. Я поняла это по тому, как он улыбнулся.
– Нет. Никого. Только Хикки.
– И больше никого?
Я покачала головой, а он взял меня под руку и ввёл в ресторан гостиницы. Руки мои показались мне ужасно тонкими и белыми, и я застеснялась их.
В первый раз в жизни я вошла в ресторан, пусть даже и гостиничный. Я решила про себя, что попрошу заказать себе только самые дешёвые блюда из меню.
– Я буду есть тушёную баранину с луком, – сказала я.
– Нет, ты не будешь её есть, – сурово ответил он. Он держался со мной строго, но это была напускная строгость. Он заказал официанту для нас обоих жареных цыплят. Другой официант принёс высокую, с длинным горлышком бутылку вина. На столе между нами стояла ваза с цветами, но они не пахли.
Он налил немного вина в свой бокал, попробовал его и улыбнулся. Потом наполнил мой бокал. В день конфирмации я дала зарок воздержания от спиртных напитков, но я не решилась сказать ему об этом. Он всё время улыбался мне. И хотя улыбка его была очень печальной, она мне нравилась.
– Расскажи мне, как ты провела день.
– Купила школьную форму, а потом бродила по улицам. Вот и всё.
Вино было горьковатым. Я бы предпочла ему лимонад. После обеда я попросила мороженого, а мистер Джентльмен заказал себе белый сыр с зелёными прожилками плесени в нём. Он пах, совсем как носки Хикки, но не новые носки, которые я для него купила, а те старые, которые он хранил под своим матрацем.
– Всё было чудесно, – сказала я, отставляя свою тарелку на край стола, где официанту было бы её удобнее взять.
– Точно, – согласился он.
Я не понимала, был ли мистер Джентльмен чересчур застенчивым, или ему просто не хотелось говорить. Во всяком случае, застольной беседы у нас не получилось.
– Надо нам будет как-нибудь ещё пообедать вместе, – сказал он.
– Я уезжаю на следующей неделе, – ответила я.
– Уезжаешь в Америку? Паршиво, мы тогда никогда больше не увидимся.
Мне показалось, он думал, что это звучит забавно. Он выпил ещё вина; его глаза были очень большими и очень, очень печальными. Мы смотрели друг другу в глаза, пока я смогла это выдержать.
– Так ты говоришь, тебя ещё никто не целовал? – снова спросил он меня.
Он пристально рассматривал меня, но мне не было стыдно под его взглядом. Его взор то устремлялся мне прямо в глаза, то скользил по моему лицу и останавливался на моей шее. Моя шея. Она была снежно-белой, и её хорошо подчеркивало надетое на мне шёлковое платье с небольшим декольте. Платье было нежно-голубого цвета, по ткани были разбросаны узоры в виде то ли лепестков яблонь, то ли падающих снежинок. Во всяком случае, смотрелось оно на мне неплохо, особенно вместе с юбкой, украшенной множеством мелких блёсток, сверкавших во время ходьбы.
– Когда мы в следующий раз будем обедать, не крась губы, – попросил он. – Мне ты больше нравишься без косметики.
Кофе горчил. Я положила в него четыре кусочка сахара. Мы вышли из ресторана и пошли в кино. Перед сеансом он купил мне коробку шоколадных конфет, перевязанную ленточкой.
В кино я немного поплакала, потому что фильм оказался довольно грустным – история парня, оставившего свою девушку, так как ему надо было идти на войну. Он усмехнулся, увидев мои слёзы, и шёпотом предложил уйти из зала. Пробираясь передо мной по тёмному проходу, он взял меня за руку, а в вестибюле вытер мне слёзы и велел улыбнуться.
Когда мы возвращались домой, солнце ещё не село. Но дальние холмы уже заволокла синеватая дымка, а деревья у подножия холмов тонули в сиреневом тумане. Крестьяне собирали на лугах сено, а ребята валялись на только что поставленных копнах, грызли яблоки и швыряли друг в друга огрызки. Запах свежего сена, пряный и кружащий голову, заполнил машину.
Женщина в высоких сапогах вела домой коров на вечернюю дойку. Мы притормозили, чтобы дать ей перейти дорогу; и в этот момент я поймала брошенный им на меня взгляд. Мы улыбнулись друг другу, он снял одну руку с рулевого колеса и опустил её на складку моего голубого платья. Там её уже поджидала моя рука. Наши пальцы переплелись, всю оставшуюся дорогу мы так и ехали, отрываясь друг от друга только на крутых поворотах. Его рука, узкая и тонкая, была очень нежной. Волосы на ней не росли.
– Ты самая чудесная девушка, которую я когда-либо встречал, – произнёс он.
Больше он ничего не сказал, да и это было произнесено шёпотом. Много времени спустя, лёжа в кровати монастырской школы, я пыталась вспомнить, на самом деле он это сказал или же я всё это вообразила.
Когда я выходила из машины, он погладил меня по руке. Я поблагодарила его за чудесный день и взяла свои покупки с заднего сиденья. Он вздохнул, как будто хотел ещё что-то сказать, но тут к автомобилю подошла Бэйба, и он отстранился от меня.
Моя душа ликовала, очарованная тем, что до сих пор мне не приходилось испытывать. Это был самый счастливый день во всей моей жизни.
– До свидания, мистер Джентльмен, – попрощалась с ним я через окно машины.
В его улыбке было какое-то странное выражение, как будто он хотел сказать мне: «Не уходи». Но он не сказал этого, мой новый бог с лицом, словно вырезанным из белого мрамора, и глазами, заставлявшими меня жалеть каждую женщину, которая в них не смотрела.
– О чём это ты грезишь? – спросила Бэйба, а я, не ответив ей, вошла в дом.
– Я купила тебе подарок, – сказала я, но в моём сознании продолжало звучать: «Ты самая чудесная девушка, которую я когда-либо встречал». Это было подобно обладанию драгоценным камнем, и мне достаточно было только мысленно произнести эти слова, чтобы ощутить его, голубой, драгоценный, очаровательный… моя бессмертная, бессмертная песня.
Глава восьмая
Последний взгляд на свой родной дом я бросила сквозь струю дождя. Мы проехали рядом с калиткой, ведущей к нему, в автомобиле мистера Бреннана, а по полю перед домом гарцевала одинокая белая лошадь.
– До свидания, дом, – сказала я, протирая запотевшее автомобильное стекло, чтобы в последний раз взглянуть на поржавевшую металлическую калитку и аллею склонившихся под дождём деревьев.
Мой носовой платок промок от слёз. Я проплакала всё утро. Плакала, прощаясь с Хикки, с Молли, с Мэйзи у гостиницы; Бэйба плакала вместе со мной. Хотя мы с Бэйбой не разговаривали.
В машине между нами сидела Марта, а мы смотрели каждая в свою сторону, хотя и смотреть-то особенно было не на что – изогнутые под постоянными ветрами живые изгороди, грустные холмы и мокрые куры, сидящие, нахохлившись, на заборах.
Мой отец, устроившись на переднем сиденье, разговаривал с мистером Бреннаном.
– А у вас неплохой автомобиль, сэр. Сколько он расходует горючего? – спросил он.
Он называл мистера Бреннана «док» и закурил одновременно две сигареты. Одну из них он протянул мистеру Бреннану.
– Прошу вас, док.
Мистер Бреннан невнятно поблагодарил его. К отцу по имени он старался не обращаться.
Марта назло ему закурила сигарету самостоятельно. На отца впечатления это не произвело. Он не обращал внимания на женщин.
Я забеспокоилась, не забыла ли я что-нибудь, и перебрала содержимое своей сумки. Мне хотелось удостовериться, что я захватила все мелочи и что на всём моём белье есть бирки с моей фамилией. У Бэйбы были бирки с напечатанной её фамилией, сделанные в Дублине, а я написала свою на полосках белой ленточки и пришила её ко всем своим вещам. Шить я ненавидела, так что большую часть этой работы пришлось проделать Молли, а я подарила ей за это два маминых платья. В моём дорожном саквояже лежали пирог и две баночки с мёдом, которые мне дала на дорогу миссис Туохи, а подаренная Джеком Холландом перьевая авторучка красовалась в нагрудном кармане форменного платья. В саквояже лежал ещё и кукольный чайный сервиз. Все его маленькие чашки и блюдца были завернуты в отдельные бумажные салфетки, а чайничек и сахарница обложены соломкой. Эту соломку я извлекла из нижнего ряда той коробки конфет, которую мне подарил мистер Джентльмен. В нижнем ряду конфет почти не было, и основное пространство заполняла соломка. Я было хотела написать благодарственное письмо па конфетную фабрику, потому что в коробку была вложена бумажка, а на ней напечатано, что покупатель может вернуть конфеты, если они ему не понравятся, но в конце концов я так и не собралась это сделать.
Кукольный чайный сервиз был единственной вещью, которую я взяла с собой из дому. Он всегда мне нравился. Я любила сидеть перед горкой, где он стоял, и смотреть на него; особенно красиво он смотрелся в лучах заходящего солнца. Он был сделан из бледно-голубого фарфора, который выглядел очень нежным и хрупким. Я хочу сказать, более хрупким, чем обычный фарфор. Мама подарила мне его на то Рождество, во время которого я обнаружила, что Деда Мороза не существует. Во всяком случае, накануне Рождества Бэйба сказала мне, что я совершенная дура, если до сих пор верю в Деда Мороза, потому что любой идиот знает, что на самом деле это просто переодетые твои собственные отец или мать. Когда моя мама подарила мне чайный сервиз, я спросила её, можно ли мне поставить его в горку для фарфоровой посуды. Я никогда не играла с игрушками, как другие дети, не ломала и не разбирала их. У меня был пять кукол, и все без единой царапины. Мама часто клала кусочек сахару в одну из маленьких чашек, чтобы сделать мне сюрприз; и каждый раз, когда у меня выпадал зуб, я тоже клала его на ночь в чашку, а утром находила в ней вместо зуба шестипенсовую монету. Мама говорила мне, что эти монетки оставляют феи, которые по ночам танцуют в комнате.
От этих воспоминаний слёзы снова навернулись у меня на глаза, и мой отец оглянулся на меня и сказал:
– Посмотреть на тебя, так можно подумать, что ты уезжаешь в Америку. Мы ведь будем приезжать к вам по субботам, не так ли, док?
Я едва удержалась, чтобы не сказать ему, что плачу отнюдь не из-за разлуки с ним.
Я готова была сказать ему: «Мне будет совершенно всё равно, если ты вообще не будешь навещать меня» или «Мне будет куда уютнее в монастырской школе, чем дома в сторожке у ворот, растапливая уголь в печке сырыми дровами и задыхаясь от перегара виски».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27