Заглянув в дверь лавки О'Брайена, я увидела миссис О'Брайен, при свете лампы отмеряющую материал для занавесей. Перед ней в кресле сидел пригородный фермер, примеряя пару высоких ботинок, а его жена ощупывала руками их кожу и проверяла, доходит ли язычок ботинок до их верха. Следующая дверь вела в магазинчик Джека. Я вошла в неё, надеясь на то, что в магазине будет много людей, обмывающих свои покупки у барной стойки. К сожалению, там не было ни души. Лишь Джек, похожий па привидение, сидел за прилавком, делая какие-то записи в гроссбухе при тусклом свете настольной лампы.
– Дорогая, – сказал он, поднимая голову и увидев меня.
Он снял свои очки в стальной оправе и вышел из-за прилавка, чтобы поздороваться со мной. Потом пригласил за прилавок и усадил на ящик из-под чая. У моих ног оказалась керосиновая печка. Запах керосина пропитал весь магазинчик.
– Привет тебе, – сказал он и оглушительно чихнул.
Пока он доставал старый фланелевый плед и высмаркивался в его угол, я заглянула в гроссбух, который лежал перед ним. На открытой странице красовалась только раздавленная моль, а точно под ней – коричневое пятно чая. Когда он заметил, что я смотрю в гроссбух, то закрыл его, потому что всегда тщательно охранял интересы своих клиентов.
– Кто там? Кто это, Джек? – послышался голос из кухни.
Любой человек, услышав этот голос, решил бы, что он принадлежит умирающей от старости женщине. Голос был высоким, хриплым и дребезжащим.
– Джек, я умираю. Я умираю, – стонал голос.
Я было вскочила с ящика из-под чая, но Джек положил мне на плечо руку и усадил обратно.
– Ей просто любопытно, кто это пришёл, – сказал он.
Он даже не дал себе труда понизить голос.
– Ты испугаешься, если увидишь её, – сказал он, улыбнувшись мне.
Улыбка на секунду раздвинула его губы, и я увидела три его оставшихся зуба. Они напоминали коричневые скрюченные ногти, и я представила себе, что они у него выпали.
«Испугаешься, – повторила я про себя и покачала головой», – неужели он думает, что Гольдсмитов можно испугать.
– Джек, я умираю, – снова произнёс голос; Джек вполголоса выругался и поспешил в кухню. Я последовала за ним.
– Боже милостивый, да ты же горишь, – воскликнул он.
В комнате и вправду стоял запах гари.
– Горю, – повторила за ним она, глядя на него как ребёнок.
– Чёрт возьми, да убери же ты ноги с углей, – сказал он. Её ноги в чёрных брезентовых туфлях были засыпаны золой из печки.
Она оказалась старой высохшей женщиной, одетой в чёрное – маленькая чёрная тень, скорчившаяся в кресле с высокой спинкой. В печи тлело слабое пламя, угли в центре были ещё красными, а золу явно не чистили не менее недели. Сама кухня была довольно большой, по ней гулял сквозняк.
– Молочный суп, – произнесла старуха.
Я была уверена, что она умирает. Это совершенно ясно читалось в её отчаянном, умирающем взгляде. Я заглянула в несколько стоявших на столе кастрюль в поисках молока. В двух из них на донышке было молоко, но уже скисшее.
– Вон там, – сказал Джек, показывая на банку со свежим молоком, стоявшую на полке у стены.
Он придерживал старуху за плечи, потому что на неё напал приступ кашля. По полке бродили куры, пытаясь достать из дуршлага остатки холодной капусты, и, когда я протянула руку, они разлетелись. Молоко оказалось свежим, желтоватого цвета, но на его поверхности отчетливо виднелась пыль.
– Туда попала пыль, – сказала я.
– На кухонном столе есть марля, – показал он пальцем.
Я пропустила немного молока сквозь пожелтевшую полоску марли, и он поднёс чашку с молоком к её губам.
– Я не хочу молока, – неожиданно сказала она. После долгих уговоров выпить молока она сказала, что хочет леденцов.
– Леденцов от кашля, – добавила она, делая вдохи между каждыми двумя словами.
Он достал из коробки несколько пастилок и вытер с них пыль. Две такие пастилки он положил ей в рот, и она начала сосать их, совсем как ребёнок. Потом она взглянула на меня и поманила меня пальцем.
Рядом с ней на столе стояла свеча в подсвечнике, и, хотя она почти совсем догорела, огонёк всё же вспыхнул в последний раз, и при его прощальном свете я ясно увидела её лицо.
Коричневая, как пергамент, кожа обтягивала её старые кости, кисти и запястья цветом и толщиной напоминали кости варёной курицы. Пальцы рук были искалечены ревматизмом, во взгляде еле теплилась жизнь, и мне было страшно смотреть на неё.
– Мне надо бежать, Джек, – неожиданно для себя самой сказала я. У меня было чувство, что я задыхаюсь.
– Погоди минутку, Кэтлин, – попросил он, осторожно усаживая её в кресле поудобнее. Он подложил ей под голову подушку, чтобы деревянная спинка кресла не так давила ей на затылок. Её волосы были белы и тонки, как у ребёнка. Когда я выходила из комнаты, она улыбнулась.
Когда мы вернулись в помещение магазина, Джек налил нам по рюмке малинового ликёра, и я пожелала ему счастливого Рождества.
– Большое спасибо за письма, – добавила я.
– Ты поняла в них мой намёк? – спросил он и вопросительно приподнял брови так, что кожа лба собралась складками.
– Какой намёк? – глупо спросила я. Спросить глупее было невозможно.
– Кэтлин, – сказал он, глубоко вздохнув и взяв мои руки в свои. – Кэтлин, в своё время я хотел бы жениться на тебе.
Малиновый ликёр у меня во рту тут же превратился в ледышку.
Каким-то образом я не потеряла сознания. Но я боялась того, что эти потрескавшиеся бесцветные губы попытаются поцеловать меня, поэтому я поставила рюмку на прилавок и сказала:
– Мой отец ждёт меня наружи, Джек, я должна бежать.
Я выскочила наружу, и небольшая щеколда щёлкнула, когда дверь захлопнулась прямо перед лицом Джека, начавшем расплываться в широкой счастливой улыбке. Мне показалось, он решил, что добился успеха.
Я чуть не споткнулась о собачью будку во дворике. Пёс гавкнул и заворочался было, что должно было значить – он хочет укусить меня, но в конце концов передумал.
– Счастливого Рождества, – пожелала я и ему в виде благодарности и пошла по улице к центру городка.
Мимо меня вверх по холму медленно проехал автомобиль. Его фары были выключены. Поднявшись на вершину холма, он остановился. Это был автомобиль мистера Джентльмена.
– Куда вы направляетесь? – спросила я.
– Да вот собрался заправиться, – ответил он. Это была неправда. Я села рядом с ним, и он взял мои пальцы в свои ладони, чтобы согреть их. Перчатки я спрятала в карманы моего пальто.
– Поедем поужинаем в Лимерике? – спросил он. Его голос звучал очень напряжённо, как будто он ожидал отказа.
– Я не могу. Я иду домой играть в карты. Я обещала быть там, кроме того, должен прийти мой отец.
Он вздохнул, но не стал настаивать на своём предложении. Потом он заметил, что меня бьёт дрожь.
– Кэтлин, что случилось? – спросил он.
Я попыталась рассказать ему про Джека и про засыпанные золой туфли старухи, про свечу в грязном подсвечнике, про пропитавший всё запах плесени, И ещё я рассказала ему про предложение Джека, про то, каким идиотским оно представилось мне.
– Забавно, – сказал он, улыбнувшись.
«Не будьте таким ироничным, мистер Джентльмен», – молила я его про себя.
– В таком случае надо ехать, – сказал он, разворачивая автомобиль.
Мне стало одиноко с ним, потому что он не смог понять всего того, что я пыталась передать ему.
Он подвёз меня до ворот и сказал, что отправляется домой и сразу ляжет спать.
– Так рано? – спросила я.
– Да, я не спал всю прошлую ночь, засыпал и сразу снова просыпался.
– Но почему?
– Ты знаешь почему.
Его голос обволакивал меня, и он чуть ли не плакал, когда я вышла из машины и аккуратно прикрыла за собой дверь. Ему пришлось снова открыть её и захлопнуть покрепче.
Когда я вошла в прихожую, я сразу поняла, что что-то не так. Молли и Марта украшали рождественскую ёлку, стоявшую в красном деревянном ведре сбоку гостиной. Она была очень красивой, на её ветках дрожали стеклянные слёзки, и оранжевые сахарные свечки выглядывали из зелёных иголок. Но что-то всё-таки было не так.
– Кэтлин, – позвала Марта меня в комнату.
– Кэтлин, – обречённо сказала она мне там, – твой отец не придёт.
– Почему? – спросила я, не сообразив сразу про старые причины.
– Он опять не в себе – бушует вовсю. Полчаса тому назад его видели в баре гостиницы в Лимерике, он раздавал направо и налево пятифунтовые бумажки.
Я опустилась на ручку кресла и стала машинально играть пуговицей моего пальто, чувствуя, как счастье покидает меня.
Молли перестала надувать шарик, чтобы шепнуть мне ещё одно известие.
– Он сегодня вечером искал тебя и здесь и что-то бормотал про то, что ты вместо того чтобы ждать своего родного отца, раскатываешь на машинах со всякими шишками, – холодно сказала мне Молли.
Отец считал мистера Джентльмена «шишкой», потому что тот никогда не пил в местных пивнушках, и ещё потому, что к нему приезжали гости из Дублина и из-за границы. Они проводили у него летний отпуск. Однажды к нему приезжал даже член Верховного суда из Нью-Йорка, и об этом писали в местных газетах.
Бэйба уже держала в руках колоду карт и усиленно их тасовала. Мы сели играть, как и договаривались. Все были очень любезны со мной, а Бэйба даже специально дала мне выиграть, хотя на самом деле я не игрок. После этого Молли внесла ёлку и поставила её около пианино. Несколько слёзок упало, и ей пришлось снова вешать их.
Но это Рождество, как и все остальные, было для меня только ожиданием, ожиданием чего-то плохого, и отличалось от остальных только тем, что в доме Бреннанов я была в безопасности. Но я, разумеется, никогда не была в безопасности в своих раздумьях, потому что, когда я начинала размышлять о своём положении, на меня наваливался страх. Чтобы заглушить его, я каждый день ходила в гости, а ещё много раз выходила на дорогу, чтобы посмотреть на наш бывший дом. Диклэн рассказал мне, что там появились ставни на окнах, и мне всегда было интересно знать, что думают лисы, когда они забираются в пустой курятник. Бычий Глаз проводил всё время в поисках еды, а когда он в первый день увидел меня, то лаял и лизал мне одежду. Поздно вечером накануне Рождества, когда никого не было дома, к нам зашёл мистер Джентльмен. Молли ушла, чтобы присутствовать на большой мессе в часовне, Бреннаны уехали в Лимерик, чтобы прикупить вина и сделать ещё кое-какие обнаружившиеся в последнюю минуту покупки для рождественского ужина. Индейка уже была нафарширована, а под ёлкой лежали несколько пакетов с подарками, завёрнутыми в красивую бумагу. Ёлочные иголки уже начинали осыпаться на ковёр, и я как раз сметала их, когда зазвонил звонок у двери. Я догадалась, что это мистер Джентльмен. Он вошёл и поцеловал меня в прихожей, а потом протянул маленький свёрток. Это были маленькие золотые часы на золотом браслете.
– Они тикают, – удивилась я, поднеся их к уху. Часы были такие маленькие, что я было решила – они игрушечные. Он потянулся ко мне, чтобы поцеловать меня ещё раз, но в этот момент мы услышали звук приближающегося автомобиля, и он с виноватым видом отпрянул от меня.
– О, Кэтлин, мы должны быть очень осторожны, – сказал он. Автомобиль проехал мимо ворот.
– Это не они, – сказала я и подошла поближе к нему, чтобы поблагодарить за чудесный подарок.
– Я люблю тебя, – прошептал он.
– Я люблю тебя, – ответила я.
Мне так хотелось бы произнести эти слова как-нибудь по-особенному, но другого способа просто не было.
Когда он прижал меня к себе, мне пришлось так высоко поднять голову, что у меня даже заболела шея, но всё равно, несмотря на это, мне было чудесно в его объятиях. Я ощущала запах его кожи и чувствовала силу его рук, обнимавших меня.
– Мы должны быть очень осторожны, – повторил он.
– Мы и так осторожны, – ответила я.
Я не виделась с ним уже два дня, и даже этот срок был для меня вечностью.
– Я не могу видеться с тобой слишком часто. Это сложно, – произнёс он. Голосом он выделил последнее слово. Чувствовалось, что ему неприятно говорить это. Я кивнула головой. Мне тоже было очень жаль эту высокую брюнетку, которая жила, погружённая в себя, за деревьями и белыми стенами его дома. Она почти не появлялась на людях, если не считать кратких минут, когда она преклоняла колени в последних рядах молящихся в нашей часовне по воскресеньям. Она всегда начинала пробираться к выходу незадолго до конца службы и уезжала домой в автомобиле мистера Джентльмена. Меня всегда восхищала её энергия и удивляло то, что она совершенно не придавала значения своей внешности. Она всегда была одета в твидовый костюм, простые туфли на низком каблуке и мужская шляпа с широкими полями.
– Можно мне написать тебе? – спросила я.
Он поцеловал меня за ухом, и я вздрогнула, словно от удара током.
– Нет, – твердо ответил он.
– Но я увижу тебя? – спросила я. Мой голос прозвучал более трагично, чем мне этого хотелось.
– Разумеется, – нетерпеливо произнёс он.
В первый раз он выглядел раздражённым, и я вздрогнула. Он почувствовал это.
– Разумеется, разумеется, моя малышка; но только позднее, когда ты переберёшься в Дублин.
Он гладил мои волосы, а его глаза смотрели куда-то вдаль, в пока ещё недоступное мне будущее.
Потом он приподнял мне манжет рукава, надел на руку часы, и мы сидели у камина, прислушиваясь к звукам автомобилей. Я сидела у него на коленях, он расстегнул свое пальто и пола его соскользнула на пол.
– Что мне сказать, откуда у меня часы? – спросила я его, вставая. По аллее в дому приближался автомобиль.
– Ничего. Ты снимешь их, – ответил он.
– Но я не могу, это слишком жестоко.
– Кэтлин, поднимись к себе и спрячь их куда-нибудь, – велел он мне. Он раскурил сигару и попытался принять беззаботный вид, когда услышал, что открывается входная дверь. В гостиную вбежала Бэйба с полной охапкой свертков.
– Привет, Бэйба, я заскочил, чтобы пожелать вам всем счастливого Рождества, – солгал он, беря пакеты у неё из рук и кладя их на стол.
Я положила часы в фарфоровую мыльницу. Они очень уютно свернулись на её дне, словно устроились там вздремнуть. Золото было светлым и отливало лунным блеском.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27