Я по-прежнему носила своё зелёное платье с передником и белую танцевальную блузку. От них исходил запах старой парфюмерии, всех тех духов, которыми я душилась раньше, когда шла на танцы. Мне захотелось чего-нибудь новенького.
– Меня уже тошнит от всего этого, – сказала я, ткнув пальцем в это платье. – Думаю, я не пойду.
Бэйба забеспокоилась и решила дать мне поносить длинное ожерелье. Я обернула его несколько раз вокруг шеи так, что оно едва не задушило меня. Его цвет приятно гармонировал с цветом моей кожи. Оно было розово-фиолетового цвета, а подвески сделаны из стекла.
– У меня сегодня глаза зелёные, – сказала я, глядя в зеркало. Их зелёный цвет был необычен, ярок, лучист и походил на цвет влажного мха.
– Только запомни: я – Баубра, и забудь на сегодня про Бэйбу, – предупредила меня она. Мои слова про цвет моих глаз она пропустила мимо ушей. Она завидовала мне. Мои глаза были больше, чем её, а белки нежно отливали голубым, как белки глаз ребёнка.
Когда мы выходили, в доме никого не было, поэтому мы выключили свет в прихожей и закрыли дверь на ключ.
Мы взяли друг дружку под руку и пошли в ногу. В конце переулка была автобусная остановка, но мы решили прогуляться до следующей остановки. От следующей до нужного нам места билет стоил на один пенс дешевле. Сегодня вечером мы захватили с собой довольно много денег, но по привычке решили прогуляться.
– Что мы будем пить? – спросила я, и тут же в моём сознании я услышала голос моей матери, предупреждающий меня; я даже увидела её, грозящую мне пальцем. В её глазах стояли слёзы. Слёзы осуждения.
– Джин, – ответила Бэйба. Она разговаривала очень громко. Мне никогда не удавалось заставить её говорить тише, и люди на улицах постоянно оборачивались нам вслед, как будто мы были уличными профессионалками.
– Мне что-то мешают серёжки, – сказала я.
– Так сними их и дай ушам отдохнуть, – ответила она. По-прежнему во весь голос.
– Но там будет зеркало? – спросила я. Я хотела ещё раз попробовать надеть их половчее, когда мы будем на месте. Серёжки были длинными, с подвесками, и мне нравилось покачивать головой, чтобы подвески играли, разбрасывая маленькие голубые искры света.
– Ладно, тогда зайдём там прежде всего в туалет, – сказала Бэйба.
Я сняла серёжки, и боль в мочках ушей только усилилась. Несколько секунд она была просто ужасной.
Мы прошли мимо магазинчика, где я работала; шторы на его окнах были опущены, хотя внутри горел свет. Шторы были чуть уже окон, с боков по обеим сторонам оставались щели примерно по паре сантиметров, сквозь которые и был виден свет внутри.
– Интересно, что они сейчас там делают, – сказала Бэйба. С моих слов она знала о них всё, но постоянно донимала меня вопросами: что они едят, в каких ночных одеяниях спят, что он отвечает ей, когда она говорит: «Дорогой, я поднимусь наверх и приберу постель».
– Они едят шоколадные конфеты и пересчитывают дневную выручку, – ответила я. Я даже ощутила вкус шоколада с ликёрной начинкой, которым угостил меня мистер Джентльмен так много лет тому назад.
– Вовсе нет. Они нарезают ломтиками каждый из тех полуфунтовых кусков бекона, который ты взвесила, прежде чем идти на исповедь, – сказала Бэйба, подходя ближе и стараясь заглянуть в щелочку. В этот момент я увидела подходящий автобус, и нам пришлось пробежать тридцать или сорок метров до автобусной остановки.
– Да вы сегодня при всём параде, – заметил кондуктор автобуса. В этот вечер он не взял с нас платы за проезд. Мы его знали, так как довольно часто ездили этим автобусом за город и обратно. Мы пожелали ему счастливой Пасхи.
Глава семнадцатая
Вестибюль гостиницы был ярко освещён, а один его угол превращён в зимний сад – там в громадных вазах росло несколько пальм.
Прежде всего мы зашли в туалет, и я снова надела свои серьги. Потом мы вымыли руки и высушили их тепловой воздухосушилкой. Нам так понравилась эта штука, что мы снова вымыли руки и высушили их по второму разу. Затем вышли из туалета, и я последовала за Бэйбой через вестибюль в ресторанный зал. Там за столами сидело много пьющих, говорящих, флиртующих людей. При мягком розовом свете все эти люди выглядели спокойными и собранными, их лица совсем не походили на лица завсегдатаев бара Джека Холланда. Было бы здорово, если бы мы заглянули сюда сами по себе, чтобы выпить, посмотреть на людей и полюбоваться украшениями, которые были на некоторых женщинах.
Бэйба привстала на цыпочки и помахала в воздухе рукой по направлению к угловому столику. Я последовала за ней, чувствуя себя несколько неуверенно в туфлях па высоких каблуках.
Из-за столика поднялись двое мужчин среднего возраста, и она представила меня им. Я так и не поняла, кто из них был кто, но даже при таком приятном освещении оба были явно не красавцы. Они уже немного выпили, и на столе перед ними стояли пустые бокалы.
– Как я слышал, вы тоже учитесь в колледже, – обратился ко мне мужчина с сединой в волосах. Мужчина с тёмными волосами в это время делал комплименты Бэйбе насчёт того, как хорошо она выглядит, поэтому я решила, что это и есть Реджинальд, а со мной разговаривает Харри.
– И что вы изучаете?
– Английский язык, – быстро ответила я.
– Как интересно. Я сам более чем просто интересуюсь английским. Сказать по правде, у меня даже есть теория о сонетах Шекспира.
Как раз в это время подошёл официант, чтобы принять у нас заказ.
– Джин с тоником, – сказала Бэйба, изображая для Реджинальда голос маленькой девочки.
– Мне тоже, – сказала я официанту. Он вытер начисто стеклянную поверхность стола и собрал пустые бокалы. Когда он вскоре принёс заказанные напитки, никто из наших спутников сначала не выказал готовности заплатить, потом они одновременно вытащили свои бумажники, и в конце концов заплатил за всё Харри и дал на чай два шиллинга. Джин с тоником оказался на слух лучше, чем на вкус, поэтому я спросила, можно ли попросить мне бутылку апельсиновой воды. Апельсиновый напиток смыл горьковатый вкус джина.
Мне не хотелось говорить о сонетах Шекспира, потому что я знала наизусть только один из них, так что я спросила Харри, приходится ли ему много работать.
– Работать! Нет, я же делаю галантерею… услаждаю жизнь, так сказать. Ха-ха-ха!
Они засмеялись. Я подумала о том, сколько раз ему приходилось уже говорить это и каким истрёпанным должно было быть это выражение.
– Смейся, Кэтлин, ради Бога, смейся, – сказала Бэйба, и я постаралась выдавить из себя хотя бы смешок, но не преуспела.
Потом она сказала, что хочет переговорить со мной наедине, и мы поднялись с ней на крытую ковром лестничную площадку.
– Могу я кое о чём попросить тебя? – спросила она меня там. Она очень серьёзно смотрела мне прямо в лицо. Я была гораздо выше её ростом.
– Конечно, – ответила я, и хотя я уже давно больше не боялась её, я ощутила то самое неловкое чувство, когда кто-нибудь говорил мне неприятную вещь.
– Можешь ты, ради всего святого, не спрашивать этих ребят, читали ли они «Дублинцев» Джеймса Джойса? Это их совершенно не интересует. Они вырвались на вечерок. Ешь и пей всё, что хочешь, и пусть Джеймс Джойс играет на своей собственной трубе.
– Он умер.
– Тогда какого чёрта ты беспокоишься?
– Я не беспокоюсь. Просто я люблю Джойса.
– Ох, Кэтлин! Когда же ты будешь как все?
– Мне он не нравится. Если этот Харри попробует прикоснуться ко мне, я закричу.
– Да он не будет делать этого, Кэтлин. Но сегодняшний вечер мы проведём вместе. Подумай лучше об ужине. Заказана баранина под мятным соусом. Ты же любишь мятный соус, Кэтлин. – Если она хотела поправить кому-нибудь настроение, она могла быть очаровательна. Я отправила её обратно к ним, а сама поднялась наверх и посидела немного перед зеркалом. Просто для того, чтобы хоть какое-то время побыть одной.
Я сидела и думала о всех этих людях внизу, довольных обществом друг друга, но больше всего я думала о женщинах, спокойных, богатых и загадочных. Женщине достаточно просто быть загадочной, если она богата. И совершенно непонятно почему я вспомнила то время, когда мне было лет пять и я каждую субботу надевала чистое бельё и получала чистый носовой платок.
Когда я спустилась вниз, мои спутники уже были готовы уходить. Мы направлялись в пригородный отель, где был заказан ужин.
Бэйба села на заднее сиденье вместе с Реджинальдом. Они всю дорогу хихикали и шептались, а я сидела и смотрела только вперёд, чтобы не заметить, если они будут обниматься или заниматься ещё чем-нибудь в этом роде.
– Так вот, позвольте вернуться к тому вопросу о сонетах Шекспира, – произнёс Харри. И всё время, пока мы ехали к отелю, он что-то бубнил себе под нос. Отель располагался у подножия холмов, окружавших город. Это было белое здание георгианской эпохи, окружённое высокими соснами. На клумбе перед домом росла масса нарциссов. Таких крупных и красивых нарциссов мне не приходилось видеть никогда раньше.
– Надо набрать цветов, ребята, – сказала Бэйба, осторожно ступая в своих туфлях на высоких каблуках по посыпанной мраморной крошкой дорожке. «Ребята»! Как она могла так фальшиво себя вести? Она была уже немного пьяна. Я было решила пойти за ней, так как не хотела оставаться наедине с ними, но на полпути почувствовала, что они рассматривают нас сзади, и не смогла сделать больше ни шагу. Мои ноги не повиновались мне.
– А моя цыпочка симпатичнее, – донеслись до меня Улова Харри, и, когда Бэйба вернулась назад, нюхая букет нарциссов, у меня в глазах стояли слёзы.
– Боже мой, да я ни за что на свете больше не возьму тебя, – пробурчала она.
– А я и сама не пойду больше, – ответила я сквозь зубы.
Перед собственно ужином мы выпили шерри. Мужчины побросали в цель стрелки в баре, а потом Харри выставил за свой счёт выпивку местным парням, которые там были. Надо было видеть, как он раздулся от сознания собственной важности, когда эти парни подняли кружки с крепким пивом и пожелали ему: «Счастливой Пасхи, сэр».
Как Бэйба и обещала, нам подали баранину под мятным соусом, а в качестве гарнира – отварной картофель и зелёный горошек. Реджинальд положил себе сразу три картофелины и попросил официантку принести ему двойной виски.
– Кушай, Редж, кушай, – проговорил Харри с сомнением в голосе. Для нас он заказал красного вина. Оно оказалось горьким, но я простила ему эту горечь из-за его цвета. Было приятно даже только смотреть сквозь бокал с вином на вечернюю зарю, на огонь в камине, выложенном из кирпича, или на блестящие медные сковороды, развешанные по стенам.
– Вы чудесная девушка, – сказал Харри.
«Я ненавижу вас», – сказала я про себя, а вслух произнесла:
– А это великолепный ужин.
– В вас есть артистизм, – сказал он, легонько чокаясь своим бокалом. – И вы знаете что? Я тоже артист по натуре. У меня есть маленькое хобби, и вы знаете, какое?
– Не знаю. – Да и как я могла бы знать?
– Я делаю кресла, прекрасные чиппедейловские кресла из спичечных коробков. Это целое искусство. Вам оно понравится. Вы тоже артист по натуре. Давайте выпьем за это. – Мы все выпили, и Реджинальд произнёс:
– Браво.
– Теперь тебе хорошо? – спросила меня Бэйба, но я оборвала её взглядом.
– Вы знаете, я понимаю вас, – произнёс Харри, придвигая свой стул поближе к моему. Мне было как-то неспокойно в его обществе. Не говоря уж о том, что я презирала его, я чувствовала – он принадлежит к тому типу мужчин, которые придут в ярость, если ты забудешь передать им блюдо с горошком. Я решила пить, пока не напьюсь.
– Ещё картофеля, мисс? – спросил Реджинальд, когда в комнату вошла официантка с блюдом десертов. Он поставил локти на стол и опёрся головой о ладони. Когда принесли заказанный им картофель, он уже почти спал, поэтому она унесла картофель обратно, захватив по пути ещё и его тарелку, и блюдо с хлебом, полное шкурок от картофеля.
– Давай же, доедай скорее свои закуски, – потрясла его за рукав Бэйба, и его круглые маленькие поросячьи глазки сфокусировались на блюде с закусками.
– Конечно, конечно.
Он набросился на закуски, как будто у него не было времени распробовать их раньше. Харри ел с большим разбором. Потом мы выпили кофе по-гэльски, с большим количеством сливок и такой дорогой, что после него мне стало плохо. Затем Реджинальд заплатил по счёту и засунул банкноту в карман передника официантки.
Домой мы возвращались в самом начале одиннадцатого, навстречу нам нёсся поток автомобилей из города. – Сядь поближе ко мне, – раздраженно бросил мне Харри. Как будто я должна была знать, чем мне придётся платить за хороший ужин. Но я повиновалась и придвинулась ближе к нему. Я думала, что самое плохое уже позади, и мы скоро будем дома, в нашей маленькой комнате.
– Ближе, – снова сказал он. По его манере разговаривать можно было подумать, что я собака.
– Но ведь движение такое сильное, – сказала я, – хотя вы и прекрасный водитель.
Я мечтала только о том, чтобы спокойно добраться до дома. Три или четыре раза мы были на волосок от столкновения. Реджинальд начал похрапывать, а Бэйба опёрлась локтями о спинку моего сиденья и стала нести всякую чушь о том, что глупо в наше время сохранять девственность. Она была очень пьяна.
– Что это? – спросила я. Машина остановилась рядом с большим особняком в стиле Тюдоров.
– Это дом, – ответил Харри. Двойные ворота были открыты, он завёл машину во двор и остановил в дюйме или двух от белых дверей гаража. Мы вышли.
Рядом с оградой цвело вишнёвое дерево, газон перед домом был ухожен и мягок.
– Не оставляй меня одну, – прошептала я Бэйбе, когда мы поднимались вверх по лестнице.
– Да заткнись ты, ради Бога, – бросила она мне. Она сняла свои туфли и шла только в чулках на босу ногу. Реджинальд поднял её на руки и внёс в прихожую. Харри включил свет, и мы прошли вслед за ним в гостиную. Это оказалась большая комната с высоким потолком, обставленная дорогой мебелью. В воздухе буквально стоял запах денег.
Мы сняли наши пальто и положили их на диван. Харри нажал на кнопку, и передняя панель бара из махагонового дерева опустилась, открыв перед нами полный набор напитков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27