С ним подружился Сол, когда расследова
странную смерть Аллена. И Сол же привел его под очи Вильямса...
За ними шла первая дюжина пленников. Они волокли тележки с водой
и продовольствием. Между первой и второй дюжинами держалдись
Эндрью и Мервин, молодые солдаты, взятые палладийцами в плен на
острове Середец и переправленные год назад в секретные лагеря на
Эстер. Поведение их в плену было безупречным, о чем и сообщалось
в личных листах. Особого рода значок стоял в конце, перед
подписью Евгения Демихова, какого-то там советника, а на деле -
одного из виднейших палладийских форбидеров. То есть: ребята
посвящены и готовы на все. Вот и получается. что - на все...
Вторая дюжина пленников волокла деревянные шесты, ремни,
веревки... Замыкали колонну сам Вильямс и сержант Баттерфильд.
Все были грязные, оборванные, измученные. Путь, на который
полковник отводид превоначально десять дней. занял уже две
недели, и не было видно конца...
Воды на обратную дрогу уже могло и не хватить.
Теневой мир влиял на всех по-разному. Этого Вильямс не учел
при подготовке. Скажем, старине Бэдфорду было все равно. где
находиться - по ту или по эту сторону реальности. Марин-старший
лучше чувствовал себя в тени - там на него нисходила легкость и
выносливость. А вот сам Вильямс напротив - будто прикобретал по
небольшой, но свинцовой гирьке на каждой руке и ноге. Требовалось
больше сил для каждого движения, расстояния казались огромными...
И на пленников все это тоже влияло, и кокаин помогал не
настолько, насколько можно было ожидать, и чем дальше, тем
слабее... а скорость отряда, как всегда в этой жизни, измерялась
по слабейшему... благо, все-таки не по мне, с мальчишеским
самодовольством подумал Вильямс. Силы откуда-то еще брались.
Сам он кокаином не пользовался, хотя соблазн был. Но -
требовалось сохранять ясность. Взвешенность оценок. Особенно -
относительно запаса сил. Его просто могло не хватить на обратный
путь... равно как и воды.
Тяжелее всего было не вечерами - усталость валила с ног, и
тупость, обретенная за шестнадцать часов непрерывного
переставления ног, не позволяла предаваться горесным
размышлениям, - а утром, после очередной пережитой ночи, когда
ничего не происходит и не может произойти - но чувство, но
привкус неимоверной, невообразимой пустоты на тысячи миль вокруг
- огромный ящик с песком, и в центре три десятка мельчайших
мурашиков, сбежавших из родного муравейнка в поиках приключений -
это чувство давит на душу с такой силой, что душа плющитсмя в
мелкую монетку, и какой стороной упадет она утром - о том не
знает никто ни на земле, ни выше (если оно все еще где-то есть,
это "выше"...); и бывали утра, когда просто хотелось отойти к
блидайшему камушку, куда бегали справить нужду, и справить самуцю
последнюю нужду из верного "сэберта" в правый висок.
Но - надо было поднимать пленников, и гоняться за теми, кто
норовил убрести подальше, и бриться, и выдавать каждому его
первую дозу порошка. И - шестнадцать часов шагания, пыли, криков,
понуканий, подниманий павших и легших, рукоприкладства и стрельбы
в воздух...
Смешно. Если бы они догадывались, насколько они нам нужны,
они бы заставили нести себя на руках всю дорогу... и мы несли бы,
вот в чем дело...
Мы бы несли...
Он вспоминал, как нес Олив. Это было сто лет назад, нет,
гораздо больше ста. Это было несколько жизней назад. Она убегала
с ним, молодым майором из дома своего первого мужа. Или
второго... не помню. Помню, что ей было семнадцать, она была
прекрасна и отважна, сумасбордна и весела, и до ожесточения
любила жизнь. Какие могли быть дома, какие мужья?.. Он носил ее
на руках, каштановые волосы разлетались... было много солнца. Да,
было ослепительное слнце, свет его проникал даже сквзь стены, и
они светились медово...
На пятнадцатый день пути умер первый пленник. Угрюмый
сутулый каторжник Холл, угрюмый и жилистый, никто бы и подумать
не мог, что из него из первого вытечет, вытопится вместе с потом
жизнь... он упал перед своей тележкой и не встал больше.
По расчетам, идти предстояло еще три-четыре дня.
3.

Около полудня взрывы прекратились, и еще через час на уазике
подъехал сам Адлерберг, саперный майор, рыжевато-белесый, в
мешковатой солдатской хэбэ, пыльных сапогах и пилотке, натянутой
на уши. Любой комендантский патруль в любом Урюпинске упек бы его
на губу, не считаясь ни с чем. Он производил впечатление
патологического разгильдяя и криворучки. На самом же деле -
лучшего мостовика, дорожника и минера в одном лице в армии просто
не было, афганская выучка, сам генерал Громов рекомендовал...
Перевод год назад в спецгруппу он воспринял с удивлением, но
недовольства не выразил. Туров с некоторым опасением относился к
нему: Адлерберг то ли абсолютно не понимал, где он сейчас
находится, то ли понимал, но тщательно скрывал - а значит,
понимал слишком много. И то, и другое вызывало настороженность...
- Товарищ генерал-майор,- обратился он к Зарубину, щурясь от
солнца; ресниц у него не было совсем, веки всегда были красные и
распухшие. - Дорога готова. Сам проехал: на равнину выход есть.
Танки пройдут. А дальше можно и так, за бульдозерами...
- Спасибо, Александр Юрьевич, - Зарубин поймал его руку,
пожал.- Большое дело сделал. Эх, железнодорожники бы так...
- Им сложнее, товарищ генерал-майор.
- Сложнее, не сложнее... Время выходит, вот беда в чем. Лето
не успело начаться, а уже зима светит. Проклятое место...
Туров мысленно согласился с Зарубиным. Место было проклятое.
Влажный воздух Транквилиума, проникая в Якутию, давал летом
бесконечные туманы. а зимой - иней и снег. Семь метров снежного
покрова было этой зимой... По другую сторону обстояло не лучше:
летом те же туманы, а зимой - морозный воздух стелился низом,
вымораживал скалы, а сверху на них лился бесконечный нью-
айрлендский дождь. Лед, товарищи, лед! И такой долгоиграющий лед,
что и в июне местами держался, несмотря на тридцать градусов
жары, прямые солнечные лучи и черноту скал... Что делать:
великое столкновение миров...
Туров огляделся, будто еще ни разу в жизни не видел
Плацдарма. Именно так, с большой буквы, он и фигурировал в
документах: Плацдарм.
Километровой длины, но узкая площадка, кое-как отвоеванная в
прошлом году у скал, на две трети устлана была рельсовыми путями:
стрелки, ответвления, тупики. По замыслам, до десяти эшелонов
одновременно могло разгружаться здесь. К этой цифре Туров
относился с сомнением - тем более, что осталось еще несколько
километров второго пути к магистрали. По однопутке не
разъездишься... Остальное пространство на Плацдарме было
буквально сплошь уставлено техникой: танки, БРДМ, БМП и БМД,
гаубицы, грузовики, цистерны... Впятеро стояло по ту сторону
прохода: под крышами, под сетями: маскировка от спутников.
Конечно штатники давно засекли эту непонятную им активность в
самой непроходимой тайге, на тупиковой ветке на север от БАМа -
танки, эшелоны... Пакет дез на эту тему запущен, ПГУ
позаботилось... будете вы знать о подземном хранилище техники, а
правду все равно не узнаете до тех пор, пока не станет слишком
поздно. Туров почувствовал вдруг, как невидимая рука затыкает его
невидимый рот - дабы проклятые штатники не подслушали его
телепатемы, как подслушивали недавно, присосавшись к подводному
кабелю, все переговоры Камчатки с материком.
Фиг вам, ребята! - отталкивая эту невидимую руку, мысленно
прокричал Туров. Ни черта вы не перехватите - а перехватите, так
не поверите! Тысячу лет под носом - и что?..
В сороковом году, и в пятьдесят четвертом, и в шестьдесят
девятом - сотрудники ФБР и полиции натыкались на скаутов,
уводивших людей в Транквилиум. Ни в одном из известных Турову
случаев - как, надо полагать, и ни в одном из неизвестных ему -
никаких действий не последовало, за исключением того, что
сотрудников, проявлявших упорство, объявляли сумасшедшими и
увольняли со службы. По крайней мере, один из них плюнул на все и
сам ушел в Мерриленд, чтобы вести свою личную войну. Звали его
Кристофер Дин Вильямс...
Что-то давно о нем не было никаких известий. Не к добру...
И вдруг внезапно, вроде бы без связи с предыдущими мыслями,
Туров почувствовал, что именно ему и именно сейчас предстоит дать
приказ на развертывание группы в долине, наметить задачи и
маршруты движения... на начало похода, черт возьми, на начало
всего... и может быть - на начало Третьей мировой... хотя это уже
вряд ли. Сдавило виски. Маленький дятел задолбил по правой брови.
Тринадцать лет... да нет же, все шестьдесят лет - шли к этому
дню.
Шестьдесят лет... дятел застучал сильнее. Сам ты дятел,
подумал Мюллер... Господи, да сегодня же шестнадцатое июля! А
семнадцатого июля тысяча девятьсот двадцать пятого года был
создан Тринадцатый отдел ОГПУ!..
Юбилей, блин.
Надо отметить.
- Что, Пал Львович?- обернулся к Зарубину. Зарубин
пристально и, похоже. давно в упор смотрел на него.- Прокопались
к свету... Завтра с утра. В пять тридцать.
- Понял, Степан Анатольевич,- сказал Зарубин, держа голову
неподвижно.
- А сегодня прошу вас и ваших старших офицеров ко мне на
рюмку чая. Оказывается, нашему отделу исполняется шестьдесят
лет. Только что сообразил. Надо бы отметить.
Зарубин молча кивнул. Что-то странное чудилось в нем Турову,
чудилось, да никак не облекалось в слова. Досье Туров знал
назубок, да что досье? Бумага...
Когда дело дошло "до мяса", до определения, кто именно будет
занимать и удерживать плацдарм, Туров настаивал на "Альфе" - знал
ее и командира, понимал - эти не подведут. Но Чебриков вдруг
уперся рогом: якобы "Альфа" необходима и обязательна в Москве,
ожидаются теракты, угоны еропланов, поездов метро и асфальтовых
катков, взятие заложников и заложниц... вот вам "Буря",
предназначенная для усмирения гражданских волнений, ибо
гражданских волнений как раз не ожидается. И по численности
"Буря" более подходяща: полк полного состава, никаких солдатиков
срочной службы, здесь старшин-сверхсрочников за чижов держат: они
прапорам да лейтенантам шнурки гладят, пряжки полируют... Он
побывал на учениях: ребята много что умели, и он согласился:
пусть будет "Буря". Мы поспорим и помужествуем с ней...
- Партия просила нас пить поменьше, - вечером, когда
расселись за длинным столом под открытым небом (меньше километра
до Якутии, а комаров уже нет, это ли не цель?), сказал Туров,
поднимая свой стакан водки ("Зубровка", ящик, привет от Виктора
Михайловича). - И мы, разумеется, пойдем ей навстречу в этом
вопросе - но завтра. А сегодня особый де... Товарищи офицеры!
Завтра мы с вами начинаем тот самый последний и решительный... Я
не преувеличиваю. Начинается последний этап самой долгой, самой
сложной и самой масштабной в истории всех спецслужб мира
операции. Шестьдесят лет мы шли к этому, шестьдесят лет, день в
день... никто не подгадывал, само так получилось. Я только
сегодня сообразил: день в день. Значит, судьба. Сотни тысяч
людей работали на операцию, не подозревая о том. Исходом же ее
будет ни много ни мало - полная и окончательная победа в холодной
войне, получение решающего стратегического перевеса... все из
"звездные войны" этой операцией просто списываются в утиль, разом
и навек. И я прошу выпить за успех нашей операции... да, за успех
- и за тех ребят, что сложили головы, готовя ее, за тех, кто не
дожил до сегодняшнего дня. Было их много, и гибли они безвестно,
и где лежат сейчас - бог весть. Давайте...
(Таких потерь, как за последний год, Тринадцатый не знал
никогда. Уцелела фактически только группа Парвиса, плотно
опекаемая руководством трудовиков и потому труднодоступная для
невидимых убийц. Резидентуры были просто выкошены - иногда до
последнего человека. Происходило это так внезапно и дерзко, что
почти никогда не удавалось среагировать и хотя бы попробовать
защититься или скрыться. В докладах наверх Туров пытался всячески
смягчить этот аспект - и, кажется, успешно, благо верхи были
увлечены своими собственными разборками... Туров понимал:
предательство. Где, в каком звене?.. Подготовка к прямому
вторжению отнимала все силы и всех людей, и не было ни малейшей
возможности укреплять агентурную работу. Он забрал из сети всех,
кого успел...
Так уж сошлось, что именно в эти часы в подземелье банка
"Бампер-бэнк" умирал, медленно и мучительно, Владлен Кусенков -
резидент, захваченный два года назад полковником Вильямсом при
налете на штаб-квартиру Тринадцатого в Эркейде. Никто не узнал бы
того молодого и красивого человека в этом слепом, с
обезображенным ожогами лицом, седом старике. У него не было левой
ноги до колена и левой кисти; на правой не хватало трех пальцев.
По всему телу белели, синели, багровели грубые шрамы. Умирал он
от меланомы: при одном из допросов дознаватель смахнул ножом
родинку с плеча. На последних мучительных болях из него вытянули
еще несколько имен. Морфин давно не помогал: его давно приучили к
морфину специально и так и держали: от дозы к дозе,- и вряд ли он
просил укол, чтобы избавиться от боли... За два года, проведенных
в застенке, он сдал форбидерам более трехсот человек; все
названные были захвачены или убиты на месте...)
Они даже не ушли далеко, а Вильямс, стоя над трупами,
чувствовал отвращение, и ничего больше. Отвращение ко всему. Ему
не хотелось знать, что тут произошло. Кто кого ударил, чем, за
что... хотя, наверное, при желании это было просто вычислить:
тела лежали в карикатурно-красноречивых позах, а пыль услужливо
предъявляла следы. Но не было желания вычислять... Достаточно
знать, что пленников теперь не двадцать четыре, а семнадцать.
Один умер на ходу, двое не проснулись сегодня утром, а теперь еще
и эти... И - фляга с водой перевернута и почти пуста. Впрочем,
уже и так ясно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33