Над одним конкретным человеком
- от незаметного влияния до полного подчинения. Над группой. Над
стадом. Теперь - над массой... Это были люди, там, внизу - они
умели размышлять вслух, строить планы и сочинять заговоры, писать
пером на бумаге, разыгрывать мистерии - в общем, делать все то,
что отличает человека от умного животного. И в то же время они
были примитивнее кома сырой глины. Он мог сделать с ними все.
То есть абсолютно все, на что способна была его фантазия. И вот
поэтому они перестали быть людьми...
Скоро почти все они умрут - принесут себя во всесожжение -
для того, чтобы сделать его властелином мира. Они будут умирать в
таком неистовом блаженстве, что он почти завидовал им - самому
никогда не достичь и тени того... Презирал он их за это же самое.
А уважал тех немногих - нескольких - кто, приложившись к чаше,
сумел оторваться от нее.
Правда, никто из них не пытался сделать это дважды...
Олив обернулась. Над туманным горизонтом разворачивалось
огненное полотнище. Сильнейший удар изнутри потряс ее: все
чувства, какиетолько были в ней, рванулись вовне. Гнев и
нежность, ужас и желание, боль и упоение страстью... Все
осветилось окрест.
И - будто одинокая труба пропела в вышине.
- И - ни звука. Что я велю, исполняйте без размышления.
Полковник, особенно вы. Расслабьтесь так, чтобы - ни тени
сомнения. Может получиться, что я как бы войду в вас и буду
управлять вами. Не противьтесь, не заставляйте меня отвлекаться
от главного. Понимаете ли...
- Хорошо, Глеб Борисович,- сказал Вильямс. - Вы сказали, и
не надо объяснять.
- Светочка, а твое дело, как у Хомы Брута: все видеть и за
круг не выходить. Может показаться, что все ужасно, что
пропало... Понимаешь, если все пропало, то мы этого не успеем
почувствовать. Если чувствуем - то все хорошо. А малыш пусть
делает, что хочет. Отдельно от нас ему не угрожает вообще ничего.
- Ты хочешь меня успокоить?
- Нет. Риск всего дела чуть больше, чем при плавании между
столицами - летом и в мирное время.
- Тогда почему ты...
- Потому что рискуем мы не только своими жизнями. Очень уж
большая ставка. И не я ее сделал, и не в самой я лучшей форме,
чтобы так играть... Однако - начнем.
Он встал позади висяшего зеркала, коротким и нежным
движением послал его вперед. Отступил на шаг. Прошло полминуты,
прежде чем зеркало вернулось ему в руки. Он задержал его,
сосредоточенно о чем-то думая. Светлана видела со своего места,
как быстро шепчут его губы. Зеркало вновь пошло вперед, и вновь
Глеб отошел на шаг и дождался его. Так повторялось раз за разом,
пока он не отошел к самой стене, а промежуток меджу зеркалом,
висящим напротив, и тем, что качалось. не стал совсем крошечным.
Каждый мах Светлане казалось, что сейчас зеркала встретятся...
почему-то это невозможно было пережить. Пятнадцать секунд
вперед... пятнадцать назад. Пятнадцать вперед... Неожиданно она
поняла, что скорость качания маятника увеличивается. Но зато
теперь зеркало надолго как бы замирало и возле Глеба, который
опустил руки и никак его не удерживал, и возле второго зеркала. А
потом там в момент замирания стал вспыхивать зеленоватый свет.
Еще несколько махов - судорожно-быстрых, пугающих - и между
зеркалами появился зеленоватый светящийся сгусток. И зеркало-
маятник замерло, будто притянутое этим сгустком. Глеб поднял руку
и сделал движение кистью сверху вниз: будто прихлопнул осу.
Зеркало вздрогнуло, как живое. Глеб потянул невидимую нить, и
зеркало потянулось за рукой. Зеленый сгусток удлинился...
На острове Волантир сотни людей бежали, карабкались, ползли
к заросшей мелким кустарником плоской вершине горы Самерсон. Там
уже были построены в три концентрических круга семьсот человек,
держащих тучи над островом. Теперь, повинуясь неясному и
неодолимому импульсу, к ним прибавлялись новые, новые, новые
люди. Если бы можно было посмотреть на это сверху, то наблюдатель
увидел бы странную фигуру: косой крест с вписанными в
пространство между лопастями: кружком, птицей, головой зверя с
рогами и двойной молнией. Если бы этим наблюдателем был Вильямс,
он подумал бы, что видел где-то этот знак. И если бы ему
подсказали, вспомнил бы, где именно: на том монументе, который он
уничтожил полтора месяца назад...
Нет, была одна женщина... как ее звали? Олив Нолан. Она не
поддалась тогда, в театре - и потом... да, во время одной из
бесчисленных мистерий где-то на юге - тоже была она! Самсон сжал
виски. Что-то творилось с головой: с памяти будто отдирали
присохшие бинты. Вот он и его полчища кошек - гроза предместья...
дом номер восемнадцать, пятый этаж, девочка с голубым бантом... а
почему просто щелчка?.. легонько ткнул его в лоб пальцем, и эта
громадина грузно осела на задницу... хочешь полизать пятки? На,
полижи... со своими кошками трахайся, понял?.. я буду тебя
учить, мальчик - и характерный прищур на один глаз, и взгляд
добрый, очень добрый...
Да что же это?.. Он вскочил. Мир вдруг раздвоился: неистовая
буря бушевала на море, горы вод шли таранами на берег, и берег
сотрясало от этих ударов... и одновременно в свете низкого, уже
сползшего с неба солнца лениво катились долгие пологие волны,
поднимая и опуская бесчисленное количество разноцветных лодок,
лодчонок, катеров, других скорлупок, на которых комочки мыслящей
глины приплыли сюда воздать почести повелителю мира... и
одновременно - самому ничтожному из ничтожных, потому что мнение
человека о себе - знаменатель некоей дроби...
Олив Нолан! Олив Нолан, неподдавшаяся! Где ты?!
Неистово тянуло в себя пространство полета между жизнью
земной и просто жизнью. Самсон задохнулся хлынувшим в лицо
ветром. Небо и море менялись местами, и высоко взлетала земля,
чтобы кануть...
Олив!!!
Я здесь, сказала она. С пурпурного неба спускался зеленый
столп. Может быть, так видит муравей падающую с ложечки каплю
меда. У этой зелени свои причуды, подумала она. Бедный Каин...
Им только что открылись иные поля. Опрокинутая полая
пирамида, черные и белые клетки, знакомые буквы и неизвестные
символы. Вот, говорила Олив и трогала букву, и та сейчас же
наполнялась внутренним светом. Вот, вот и вот. Это тебе нужно
сделать, чтобы... А это - чтобы... Она говорила и тут же
забывала, а Каин, раскрыв в растеряности клюв, стоял и смотрел на
неизмеримую мудрость древних. Ты думал, это будет просто,
сказала Олив. Ты думал... Но тут пропела труба, и она обернулась.
Потом ее позвали.
Нет! - закричал Каин. Не уходи! Я не найду дорогу...
Наверное, не найдешь, подумала она спокойно. Но кто же мог
знать, что меня позовут...

16.
Петр Сергеевич Забелин в боях "до Вомдейла" (это выражение
сразу привилось, выражая многое) ранен был трижды, и все три раза
чудесно легко: в ухо, в левое предплечье и в спину, в мякоть
лопатки. По поводу последнего он втайне переживал, так как не
станешь же всем объяснять, что снаряды рвутся и позади
наступающей пехоты. Тем более, что ранение сквозное, и предъявить
в качестве доказательства нечего. Все же с этим болезненным, но
пустяшным повреждением он попал на два часа в госпиталь - и вышел
оттуда не просто потрясенный, а - раздавленный, распластанный
волной страданий, которая прокатилась по нему...
Говорили, что сошел с ума один из хирургов, видя, какие раны
причиняют маленькие остренькие пульки автоматов спецназовцев - и
будучи ничего не в силах сделать. Легкие, печень, кишечник -
одним выстрелом прошиты в сотне мест. Или - вырван кусок грудной
клетки, человек еще жив и даже почему-то в сознании. Или...
Не было умения работать с такими ранами, не было
инструмента, не было нужных лекарств. Благо, хватало кокаина: его
кололи всем, и обреченные умирали незаметно для себя, а муки
искалеченных были приглушены и отодвинуты.
Ему самому впрыснули два кубика под кожу, и обратный путь в
бригаду как-то смазался, стерся, лег рядом с полузабытыми снами.
А, когда он вернулся, бригада уже ушла в бой. И все. что ему
осталось - это считать дымы сгорающих танков и бессильно сжимать
кулаки: пройти сейчас туда, к своим дерущимся солдатам, он не
мог: батареи майора Зацепина двумя плотными залпами забрызгали
ипритов всю низину...
Потом ему доложили, что бригада погибла вся, до последнего
человека.
Только к полуночи он узнал, что это неправда. Тридцать два
бойца были невредимы и еще одиннадцать имели ранения. Но он успел
пережить смерть их всех...
Вообще потери экспедиционного корпуса в этих боях были
колоссальны. Еще не подобрали всех убитых, а счет уже перевалил
за пятнадцать тысяч. Раненых было много больше.
Настроение в лагере было угнетенное, и не столько потерями,
сколько тем, что противник вырвался из расставленной ловушки и
ушел - и еще тем, конечно, что сверхоружие, о котором так много
шептались у костров, было применено - а противник все равно
вырвался и ушел, и ищи его...
И только очень немногие, и Забелин в том числе, понимали,
что рана противнику нанесена смертельная, что теперь - все.
Главное - горючее, а его у спецназа больше не было. И негде было
пополнить запас патронов и снарядов...
Ну, сколько они еще пройдут? Он стал вспоминать свое
армейское детство. Если с подвесными баками - километров
триста... Были на них подвешены баки? И остались ли целы? Вряд ли
кто ответит... Не уцелел никто из тех, кто ответить мог бы.
- Мистер Забелин! - вдруг услышал он и оглянулся. Между
кострами, обегая сидящих и даже перепрыгивая через кого-то, к
нему мчался Джим Мэсси, бывший солдат вьетнамской войны, бывший
бухгалтер в какой-то маленькой фирме в городе Топика, штат
Канзас, бывший рейнджер в заповеднике Йеллоустоун... Оттуда он и
попал в Транквилиум. Не принято было выяснять - почему... -
Мистер Забелин, мы все здесь!
Как фейерверк - мы!!! - все!!! Петр Сергеевич страшными
глазами смотрел на него, боясь поверить.
- Джим, - сказал он, наконец.- Веди.
Они в основном лежали - оставшиеся в живых. На первый
взгляд, их было даже много - но они просто сгрудились у одного
костра...
- Ребята,- голос вдруг пропал.- Ребята - вы... Мне
сказали... что всех! Понимаете - всех!
- А так оно примерно и получилось, - сказал, не вставая,
Саша Брыль, заблудившийся когда-то амурский рыбак. - И не столько
спецназ нащелкал, сколько потом наша же артиллерия накрыла. Гриня
со своими рванул было за колонной вдогон - и все, ни одного не
осталось...
- Как я мог так не успеть...- Забелин опустился на
корточки.- Мне бы на полчаса раньше вернуться...
(Он еще был здесь, переживая радость нечаянного обретения и
горе верных утрат, а из штаба уже торопился адъютант с пакетом, в
котором лежало предписание: подполковнику Забелину Петру
Сергеевичу передать командование бригадой заместителю и
немедленно отбыть в распоряжение командующего корпусом адмирала
Виггелана. Дата, печать. Подпись адмирала, всегда четкая, на этом
документе плывет...)
- Ничего не изменилось, - сказал Глеб, тяжело отпивая
тепловатый чай. - Пойми - ничего не изменилось. Я - это я. Ты -
ты. Она - она...
- Ты врешь, и не искусно,- сказала Светлана. - Только я тебе
все равно верю. Это ты знай, пожалуйста.
- Пусть вру, - согласился Глеб. - Просто я это именно так
понимаю.
- Да,- ее начинало нести, следовало сползать со скользкой
дорожки, но вот не получалось. - Вполне традиционный мужской
подход.
- А я и не стараюсь быть особо оригинальным...
Все старались держаться подальше от них, так деликатно
ссорящихся. Лишь Олив, похожая на тихую ночную мохнатую бабочку в
своей слишком просторной беличьей куртке, то и дело оказывалась
рядом, скользила взглядом по лицам, чуть хмурила брови,
вслушиваясь в слова... Она пока ничего не понимает, сказал Глеб
сразу же, еще вчера. Но это пройдет, пройдет, это временное
оглушение...
Как ни странно, сам он чувствовал себя почти здоровым.
Колоссальная трата сил на нем не отразилась - чего не сказать о
полковнике, который теперь лежал под стеной на собранных по домам
матрацах, накрытый ворохом одеял... Не помогал даже крепчайший
чай с ромом и сахаром: Денни поил его с ложечки, сам весь серый и
измятый...
Убитых во время устроенного Адлербергом переворота толком не
похоронили: так, забросали землей в мелком ровике. Через
несколько часов после ухода группы с места ночевки казаки сотни,
идущей по следу "бурунцев", ровик обнаружил и землю разбросали.
Из девятерых найденных один еще дышал. Пуля, выпущенная ему в
затылок с близкого расстояния - волосы сожгло порохом - прошла по
касательной, довольно сильно вдавив черепную кость, но не пробив
ее. Раненого, крупного и не очень молодого мужчину в мешковатой
необношенной - с чужого плеча?- форме отвезли на конных носилках
в передвижной госпиталь, где доктор Ангелов, дымя зажатой в зубах
сигарой и презрительно и грязно ругаясь, выпилил ему приличный
кусок черепа. Когда стекла в тазик скопившаяся под ломаной костью
черная кровь, раненый зашевелился и открыл глаза. Доктор
провозился еще минут десять, затирая размягченным воском
кровоточащую сердцевинку кости и стягивая редкими швами кожу над
пульсирующим мозгом. Все это время раненый возбужденно говорил,
говорил что-то... но никто не понимал его языка.
Через два дня он как бы повторно пришел в себя, сказал по-
русски, что его зовут Андрей Брянко, что он один из последних
оставшихся в живых сотрудников тринадцатого отдела КГБ и что ему
необходимо как можно быстрее поговорить с кем-то из форбидеров
высокого ранга.
Депеша незамедлительно ушла в штаб адмирала. Наутро приехал
знакомый доктору Ангелову по Петербургу господин Байбулатов. Не
надо было иметь острый глаз и прекрасную память, чтобы заметить:
с лицом дела у него обстояли все хуже и хуже...
Городок Вомдейл медленно засасывало в трясину ужаса и стыда.
Бездушные и бессловесные, как ожившие покойники, двигались по
улицам оккупанты, входили в дома, забирали людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33