Но
сейчас - и лечь она не смогла. Душно... Постояла, раздетая, у
окна, потом вдруг - натянула бриджи, сапожки, накинула, не
застегивая, старый зеленый замшевый камзольчик. Не стала выходить
в дверь, тревожить Олив, а просто прыгнула через окно.
Городская прохлада не остужала.
Быстро, будто торопясь куда-то - пошла, потом побежала.
Вверх, поворот, еще вверх. Круглая площадка, расширение дороги:
будто бы конец пути, но только будто бы. Хорошо убитая тропа,
вереск справа и слева - вверх! Тропа сереет в свете звезд, вереск
непрогляден. В груди раскаленный песок. Куда, зачем?.. Ноги знают
сами.
Круто вверх, круто, с камня на камень...
Гора Ворона, плоская - срез ножом - вершина, искривленные
ветрами сосны. И - все внизу, все ниже, все...
Задыхаясь, упала на колени, села. Легла. Хвоя и шишки - все
равно. Все силы вышли. Сердце даже не билось - ревело. Сейчас
взорвется, и все... Повернулась не бок, подтянула колени к груди
- стало легче. Так и лежала, долго-долго, будто плыла. Очнулась -
и не сразу поняла, где находится. Черная призрачная вода, звезды
со всех сторон...
Она встала - с трудом. Ноги дрожали. Камзольчик промок, она
сбросила его легко - а потом разулась и выбралась из бриджей.
Ветерок тянул в спину, холодил. Но она упрямо стояла, нагая,
подняв руки, закинув голову - будто что-то черпала из темноты
неба.
...Потом она медленно и неуверенно спускалась вниз.
Наверное, что-то произошло с нею - но что именно, Светлана не
могла понять. Город слабо светился местами. Гораздо слабее, чем
море там, где оно в своем беге встречало препятствия. Сиреневым
или голубым пульсирующим светом оторочены были затопленные дома.
Загоралась и гасла полоса прибоя. Загоралась и гасла...
А вот - темный - дом, отнятый родственниками Сайруса.
Никогда она не обращалась к ним, даже в самые страшные дни, когда
буквально нечего было есть ни ей, ни Билли, когда Олив уходила из
дому и возвращалась с пригоршней мятых бумажек, и молчала, а
Светлана делала вид, что не знает, где и как она добыла эти
деньги. Потом откуда-то принесся полковник и выручил, а потом
назначили какую-то странную пенсию... И они не навестили ее
сейчас, когда, похоже, весь город побывал в ее доме, выражая
поддержку... ах, да только чем?
Почему об этом подумала?
Почему я об этом подумала?!
Она даже остановилась.
Паранойя...
Но она уже была уверена полностью, безрассудно, что Билли
прячут именно там. В их старом доме. Ничто - никакие доводы
разума - не могли сдвинуть ее с этой диковатой мысли...
Она остановилась перед воротами, а потом медленно пошла
вдоль ограды. Дальше есть переулок, через который заезжают в
заднюю калитку: привозят уголь, провизию, воду...
...А настолько ли это дикая мысль, как кажется? Если муженек
Констанс был кейджибером, то - почему не сама Констанс? И еще:
она с самого начала знала, кто такой Глеб, и почти своими руками
уложила меня в его постель. Я думала потом, что она затеяла это,
чтобы получить одновременно и ребенка, и повод для развода - но
вот война помешала, да и Сайрус повел себя твердо. А на самом
деле, получается...
Ты совсем сошла с ума. Как может Констанс быть кейджибером,
если она - настоящая сестра Сайруса. Что, и Сайрус тоже? Бред...
Уже ничто не казалось полным бредом.
Калитка, понятно, заперта - но забор с этой стороны
невысок...
Дом странным образом усох и сжался. Она его помнила не
таким, нет, не таким... Но - помнила. Дверь на кухню. Наверняка
заперта изнутри на засов и висячий замок. Все-таки попробовать...
Дверь открылась.
Открылась беззвучно, масляно, легко. Кто-то недавно смазал
петли.
В тамбуре стоял сильный запах горелого. Из-за второй двери,
не до конца закрытой, выбивался желтый свет.
Надо было тихо уйти и вернуться завтра - с полицией. Но она
почему-то шагнула вперед и приоткрыла вторую дверь.
Шорох сзади - и чьи-то сильные руки оттащили ее от двери,
зажимая рот, плюща нос... За дверью она успела увидеть: стол,
тусклая лампа на столе, женщина с черным лицом и черными
курчавыми волосами сидит, облокотившись и уткнув подбородок в
сплетенные пальцы, и пристально смотрит на огонь...
В ночь на первое июня "Единорог" стал на плавучие якоря
милях в тридцати к западу от южной оконечности острова Оук.
Следовало переждать до света: слишком прихотливы здешние ветра и
воды и слишком устарели лоции...
С утра при нормальном ветре до Порт-Элизабета хода будет
часов семь.
Меньше всего ему нравилось, когда его раздевали догола,
надевали на голову корону, давали в руку толстую палку с
утолщением на конце - и потом, завывая, ходили вокруг него. Зато
нравилось другое: когда зажигали на столе две свечи, ставили
зеркала - и требовалось взглядом проникать на другую сторону
зеркала. И тогда можно было подобраться к какому-нибудь предмету
- сначала это была бронзовая пепельница - как бы с обратной
стороны, с изнанки - и что-то сделать с ним. Пепельница
вывернулась, став необыкновенным то ли цветком, то ли морским
ежом. Потом ему давали книги, и он узнавал все, что написано там,
не прикасаясь к ним и не открывая - и даже не читая; просто
узнавал, и все, но не словами: слова приходилось подставлять
самому, и слов совсем не хватало. А потом настала очередь
хрустальных шаров...
- Тихо!- шепнул человек.- Вы погубите нас обоих...
Светлана заставила себя чуть обмякнуть. Кивнула головой,
давая понять, что поняла. Ладонь перестала вдавливаться в губы,
дала доступ воздуху, но не ушла совсем.
- Выходим наружу... осторожно... - шепот на самой границе
слышимости, жаркое дыхание в ухо. Они вышли, пятясь, чудом не
зацепившись за что-то в чудовищно загроможденном тамбуре.
Открылась и закрылась наружная дверь. Здесь человек почти
отпустил Светлану - ее рука оставалась мертво зажатой в его - и
повлек за собой, за угол, в темноту...
Шесть ступенек вниз, такая же нереально беззвучная дверь,
закрывается сзади, короткий тихий стук: крюк ложится в петлю.
Человек отпускает, наконец, ее руку - чувствуется, что это
нелегко ему, рука не совсем послушна, рука доверяет Светлане
меньше, чем хозяин руки... но надо доставать спички, и она с
неохотой разжимается.
Огонек, прикрытый ладонью, откуда-то выступает вершина свечи
с черным загнутым хвостиком фитиля, огонек косается его,
неуверенно меркнет, потом - с облегчением перекидывается и на
фитиль. Секунду они неразрывны, и вдруг - короткий зигзаг в
темноте, и свеча замирает, оставшись одна...
- Я почему-то сразу подумал, что это вы,- говорит человек.
Свет ложится на его лицо, но Светлана еще раньше догадалась - по
голосу? по шепоту? - кто перед нею...
- Дэнни... какой ты...
- У вас кровь,- он даже удивлен.
- Конечно. Ты же разбил мне нос...
- Сейчас... садитесь, закиньте голову... вот сюда, так...
- Лучше намочи платок и дай мне.
- Да-да, я сейчас...
И тут кто-то снаружи мягко трогает дверь. Стучит негромко,
кончиками пальцев. Потом - чуть громче, чуть настойчивее.
- Сюда,- одними губами шепчет Дэнни и показывает под
кровать.
И Светлана в один миг оказывается под кроватью, упираясь
плечом в тяжелый чемодан. Ложится на спину. Голова чуть вбок,
ноги поджаты. Во рту солоно от крови...
- Сейчас, - недовольно говорит Дэнни, садится на кровать и
встает - чтобы заскрипела сетка. Его шаги. Тянет ветром от двери.
- Ты что, уже спишь? - голос вошедшего странный,
вибрирующий: будто бы он говорит в гитару. - Не рано ли?
- Просто лег. Голова болит.
- Чему там болеть, это же кость?
Оба негромко смеются.
- Я там сидел, сидел, а потом - дай, думаю, к Дэнни
загляну,- продолжал вошедший. - Не прогонишь же старика?
- Не прогоню, конечно, но и веселить не буду. Самому не
весело. Проходи, посиди. И - извини - если мне хуже станет, я
тебя выгоню. Мне с четырех заступать, надо быть в форме.
- Я недолго. Просто - знаешь - силы кончились. Что-то мы не
то делаем.
- Не мне судить.
- А кому еще? Ты все же давно здесь.
- И толку? Я ведь простой непосвященный наблюдатель.
Пришедший помолчал. Потом сказал с неожиданной злостью:
- Надоело все. Поговорить не с кем. Как собаки. Вот и ты
тоже... Пойду я. Ты, наверное, бабу привел. Под койкой прячешь. А
я, может...
- Что?
- Не знаю... Гадость на душе.
- Напейся.
- А я, думаешь, что делаю? Я - пью. Только не помогает...
- Мальчишка тебя достал?
- Мальчишка... Он, знаешь ли, такой же мальчишка, как мы с
тобой - песочные человечки. Мне его видеть - и то жутко. Вокруг
него даже воздух гудит. Дьявольское отродье... А уж слушать, как
он вещает... не для моих ушей. Вот ты - сбегаешь ведь...
- А я вовсе не рвусь узнать свое неизбежное будущее.
- У тебя здоровый подход... Может, найдешь что-нибудь
выпить?
- Точно знаю: ничего нет.
- Жаль... Ладно, пойду. Привет твоей бабе.
- Да вон она, под койкой. Сам ей скажи.
- Баба, привет. И знай: Джин Кросс куда лучше этого
красавчика. Но у меня уже назначено свидание.
- У тебя свидание с правой рукой.
- С левой. Которая не знает, что делает правая. А правая
наливает.
- Ладно, Джинни, расслабься. Скоро все кончится.
- Я представляю... Ладно, если так, то я пойду. Жалко, что
ты негостеприимен.
- Что делать... Завтра - с наслаждением. Сегодня - увы.
Вновь холод по полу, звук закрываемой двери, стук крюка о
петлю. Светлана попыталась пошевелиться - и не смогла. Все тело
окаменело. Ноги - стонали.
Дэнни опустился рядом с кроватью на колени, заглянул, держа
свечу низко.
- Леди, вам помочь?
- Я... сейчас...
Но помочь все равно пришлось.
Потом был минутный провал, который Светлана не сумела
восстановить в памяти. Что-то вроде обморока без падения. Вдруг
оказалось, что она сидит за столиком, крошечным одноногим
столиком, обнимает стакан с чем-то крепким, а Дэнни прохаживается
перед нею, бесшумный, как тигр, и тихо, но непрерывно говорит.
...им всем тут приходится солоно, взять Джинни, парень
железный, а вот расплылся киселем, и многие так же, и я сам, я же
понимаю, да, мальчик здесь, на третьем этаже, но вряд ли удастся
его забрать, эти дикие с гор стерегут его цепко, а сами они
такие, что сначала стреляют, а потом интересуются, который час,
Дэнни, как ты мог в такое ввязаться, без слез плакала Светлана,
как ты мог - похитить ребенка? - мне приказали, тупо твердил
Дэнни, мне тупо приказали, и я тупо исполнил, все равно бы его
похитили, не я - значит, другой, и могло оказаться хуже, что
может быть хуже, что? - его могли покалечить, могли... нет, убить
все равно не могли... Дэнни, ты же хороший, зачем тебе это все?
- Это моя служба, леди.
- Служба?!
- Да. Я приносил присягу...
- Рассказывай. Рассказывай все.
- Все? Ну, если все - то с самого начала. Началось это...
Началось это во Вьетнаме, в семьдесят втором.
Разведывательно-диверсионную группу, в которой служил Дэнни,
вывел из плотного окружения колдун племени Мо - причем вывел
через такие места, каких во Вьетнаме быть не могло: через
иссушенную каменистую пустыню. После такого чудесного спасения
всех семерых выбравшихся специальным рейсом вывезли в Суматру,
где поселили на базе ВВС - с комфортом, но под охраной. Через
неделю с ними стал беседовать какой-то странный, невоенного вида
майор по фамилии Хунгертобель. Еще через неделю Дэнни начал
понимать, что их вербуют на некую новую службу, чрезвычайно
секретную и каким-то образом сцепленную с их походом по
несуществующей пустыне. При этом, с одной стороны, у них вроде бы
не предлагали никакого выбора, поскольку они вляпались в самый
центр государственной тайны, а с другой - желание их поступить на
службу должно было быть абсолютно добровольным и при этом
исключительно сильным. Еще через два месяца все семеро
чувствовали совершенно неодолимую тягу к новой деятельности -
хотя почти не представляли себе ее характер...
Полгода заняли вступительные испытания. База была где-то в
Висконсине. Двое новобранцев разбились насмерть, упав со скал,
двое - исчезли. Лейтенант Мастерс, сержант Кросленд и рядовой
Кастелло были зачислены в агентство "Титус" стажерами. С
лейтенантом Дэнни виделся несколько лет назад в Ньюхоупе - он там
крупный делец черного рынка. И даже это было некоторым нарушением
правил поведения. Но обстоятельства возникли чрезвычайные...
Впрочем, все это уже несущественно.
Дэнни, ближе к делу! Где Билли? Что вы с ним делаете?
Светлана кричала шепотом, но Дэнни слышал только себя. Наверное,
нужно было выговориться.
...Потому что все нечестно! Нас завербовали - нечестно! Я
ведь узнал потом, как именно нас вербовали. И сам этому
научился... вот вы - почему пришлю сюда? А это самый простой
фокус. Так-то... Игру мы ведем - грязную! Почему для того, чтобы
наша страна процветала. требуется мучать - вас? Потому, что нас
больше? Или мы чем-то лучше? Но тогда - чем?! Не мы устроили мир
таким, каков он есть, и не нам вмешиваться в управление им и
подвинчивать, подкручивать...
Дэнни!
Хорошо. Если очень грубо и очень условно: если как следует
нажать на Мерриленд - Америка получает импульс развития. Если
закрутить гайки - соответственно, начинается торможение. Палладия
- такая же кнопка для России. Когда мы это поняли - а поняли
достаточно давно... и когда увидели, что КГБ старательно шурует в
этом направлении - мы просто сложили руки и стали ждать
результата. И почти дождались: Советы ослабли настолько, что все
мы оказались на грани войны. Они стали опасны, как хорошо
вооруженный, но больной и насмерть испуганный человек. А война в
Старом мире - это не то, что война здесь... А тут еще выяснилось,
что существует обратная связь, и если погибнет Старый мир, то
погибнет и Транквилиум. Но удавалось балансировать, тянуть время
- оно работало на нас. И все же - всему приходит конец. Потому
что Глеб Борисович, человек решительный, взорвал пульт
управления, сжег предохранители - и замкнул все каналы сами на
себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33