Чехия – крупная ядерно-космическая держава. Космодром «Скайбэй» находится в Намболе, в непосредственной близости от экватора. Располагает мощной группировкой военных спутников, а так же спутников наблюдения и связи на различных геостационарных орбитах (259 шт., 2000 г.). Крупнейш. в Европе вооруж. силы, ок. 200 000 чел. (из них Белый Корпус, по обр. фр. Иностр. легиона, ок. 40 000 чел.), в основном возд.-десантные подразделения и Экспедиционный корпус, ВВС. Оснащена по последнему слову военной науки и техники. Нац. гвардия 100 000 чел. Постоянно принимает участие в региональных конфликтах (о. Тимор, Чад, Непал), во время первой Балканской (Боснийской) войны активно способствовала падению режима Милошевича и установлению Югославской монархии (1993). Во время второй Балканской (Косовской) войны 1996 г. вместе с югославской армией оккупировала Албанию, из которой вывела вооруженные силы после «умиротворения» албанцев и создания марионеточного правительства, полностью подконтрольного Белграду. Способствовала созданию и укреплению Империи Намбола на территории б. Намибии, Анголы, части Камеруна и Конго. Имеет военные базы в странах Пражского Альянса.
1 января – Новый год, День обновления.
24 апреля – Пасхальный понедельник.
1 мая – День Весны.
8 мая – День Освобождения от фашизма.
5 июля – День славянских апостолов Св. Кирилла и Мефодия.
6 июля – День Яна Гуса.
7 июля – День короля (годовщина учреждения монархии в 1988 г.)
17 октября – День Свободы и Независимости.
24 декабря – Рождественский Сочельник.
25, 26 декабря – Рождество.
В эти дни предприятия и учреждения закрыты (в сочельник – с обеда).»
– Ни фига себе заявочки… Ты знал про это?!
– Ну… В очень общих чертах… Пока в посольстве вот не побывал, – как-то и не интересовался особенно… Да-а-а… Это просто в голове не укладывается. Я слышал только, что они с Израилем очень сильно против арабов дружат и Мельницкий Ребе туда переехал со всем своим хозяйством. Ну, блин…
– А ты говоришь – тридцать тысяч. Пыль на сапогах, и то дороже стоит.
– Нет, это же надо, – Андрей с сердцем захлопнул крышку компьютера, вскочил и заходил по комнате. – Каких-то полтора десятилетия…
– Ну да. Каких-то… Жизнь целая, Андрюшенька. Наша жизнь…
– Так и я же об этом, Танечка! – почти закричал Корабельщиков. – Ты посмотри, что у них… А тут…
– Андрей, успокойся. Мы совсем неплохо живем…
– Мы-то неплохо. А все остальные?!
– Всех не перебреешь. Это во-первых. Каждый своим делом занят. И у каждого своя судьба. Нам их ситуацию даже не примерить, не то что…
– Я знаю. Так хочется…
– Давай попросим политубежища, – усмехнулась Татьяна. – После конференции.
– Не самая плохая мысль, кстати. Кое-кто из «сумленных беларусов» там не первый год пасется… Как бы это выбраться туда, чтоб взглянуть одним глазком?
– Поработаем на Юлиуса – попроси, чтобы премировал тебя турпоездкой.
– Я – да. А ты?
– У меня хватает забот. Расскажешь, а я послушаю… Все, Андрюша. Мне еще кучу контрольных проверить надо…
Потом была конференция, высокие гости, комплименты Юлиуса и его плохо скрываемая радость по поводу того, что не пришлось расходовать собственный бюджет на Андреево мероприятие. И была поздравительная телеграмма за подписью самого Майзеля. Что само по себе выглядело не менее странно, чем все предварявшие эту телеграмму события, вместе взятые, – еще и потому, что зачитывал ее чешский посол собственной персоной, прибывший в смокинге и со свитой, полагающейся при официальном визите в президентский дворец. Корабельщикова сложно было удивить протокольной помпезностью – он сподобился получить аудиенцию у понтифика в компании с Юлиусом и еще несколькими членами Лиги около года назад, а на приемах, устраивавшихся главами государств по случаю проводимых Лигой мероприятий, он бывал и вовсе несметное количество раз. Однако в этот день все было иначе: не преподобный Юлиус и не главный жертвователь Лиги, сэр Мозес Гирстайн, поглощали внимание присутствующих очно и заочно, а сам Андрей… Это было чрезвычайно приятно, хотя хлопотно и несколько утомительно. Единственное объяснение, которое приходило Андрею в голову в связи со столь пристальным вниманием самого Майзеля к его скромной персоне, – тот факт, что владелец «Golem Interworld» выделил на забавы участников конференции без малого тридцать тысяч долларов.

АУГСХАЙМ. МАРТ

Корабельщиков сидел в огромной приемной перед кабинетом Брудермайера, которая по совместительству выполняла роль зала для совещаний, если Попечительский совет Лиги собирался в расширенном составе, и просматривал газеты. Наконец, дверь открылась, и на пороге появились окруженные сотрудниками Лиги преподобный Юлиус и Даниэль Майзель собственной персоной. Увидев Андрея, поднявшегося навстречу вошедшим, Майзель легонько отстранил что-то втолковывавшего ему Брудермайера, раздвинул плечом свиту и шагнул к Корабельщикову. В следующую секунду Андрей едва устоял на ногах, потому что Майзель сказал на чистейшем русском языке:
– Дюхон, черт тебя подери, если б ты знал, как я рад видеть твою опупевшую рожицу! – Майзель взял его ладонь в обе руки и стиснул так, что Корабельщиков чуть не вскрикнул. – Я просто годы провел в мечтах увидеть у тебя именно такую вот морду лица, – он заговорщически подмигнул Андрею. – Мы с тобой попозже оттянемся на предмет воспоминаний, а сейчас сделай вид, что все чик-чак, добро?
Андрей знал, что это невозможно. Человек, которого он видел перед собой, абсолютно не был ему знаком. Корабельщиков мог поклясться, что никогда не видел господина Майзеля и первый в жизни раз слышит его голос. Но интонации, эти переходы на высокие тона в конце каждой фразы, эти словечки, особенно – «Дюхон»! «Чик-чак», «морда лица»… Только один человек мог сказать такое и так – Данька Бернштейн, его одноклассник, а потом и однокурсник по Институту радиоэлектроники, уехавший в Штаты много лет назад и вскоре пропавший там безо всякого следа…
Но человек, стоящий перед ним, ни в коем случае не был его пропавшим приятелем. Майзель был много выше – даже выше Андрея, явно далеко за метр девяносто, шире в плечах и тоньше в талии. И одет он был во что-то непонятное – высокие полуботинки, узкие брюки, не то пиджак, не то плащ поверх спортивной рубашки, плотно обтягивающей мускулатуру на зависть кому угодно, и все это по цвету и по виду напоминало оружейный металл. А при каждом движении шло как будто волнами, словно и в самом деле было жидким металлом. Или чешуей. Что за чертовщина, подумал Корабельщиков, а глаза-то… Ни черты лица, ни телосложение, ни манера двигаться – ничего в этом человеке даже отдаленно не напоминало Даньку Бернштейна. Он был не больше похож на Даньку, чем Андрей – на Будду.
Андрей понял, что решить эту проблему без посторонней помощи ему – во всяком случае, немедленно – не удастся. И он сделал лучшее, что мог – заговорщически подмигнул Майзелю в ответ…
Дальше уже стало полегче. Их представили друг другу, Андрея назвали надеждой и опорой межнационального диалога в Беларуси, что, естественно, было весьма смелой гиперболой. Майзель отреагировал благожелательной улыбкой, полной скрытого обаяния буржуазии. Фандрайзинг [5] проходил без сучка, без задоринки, и закончился даже лучше, чем ожидал преподобный Юлиус, – не дослушав окончания длинного списка свершений и побед Лиги, Майзель похлопал Брудермайера по плечу и улыбнулся:
– Я распорядился перевести на ваш счет двести тысяч евро. В связи с этим надеюсь, дорогой доктор, что в ближайший год Лига не будет испытывать серьезных материальных затруднений. А дальше – бой покажет. В порядке?
Брудермайер улыбнулся, элегантно и с достоинством кивнул:
– Полагаю, мой дорогой господин Майзель, вы не разочаруетесь в нашей деятельности и у нас действительно будет повод встретиться. А сейчас позвольте мне похитить моего друга Андрея на несколько минут?
– Обязательно, – просиял Майзель, – только не умыкайте его надолго, он мне еще понадобится, и скоро. Порекомендуйте мне какую-нибудь забегаловку, где можно перехватить кошерного [6] , да я пойду, а то я от самой Праги нигде не останавливался…
– Нет-нет, господин Майзель. Об этом и речи быть не может. Стол в вашу честь уже накрыт. Прошу!
Когда Майзеля увели кормить, поить и всячески ублажать, преподобный Юлиус пропустил Андрея впереди себя в кабинет, закрыл дверь и внимательно посмотрел на Корабельщикова:
– И подумать не мог, что вы так близко знакомы, – он лукаво, но очень по-доброму улыбнулся и погрозил Андрею пальцем. – Что и говорить, очень рад…
– Подожди, Юлиус, – Андрей опустился в кресло напротив стола, за которым расположился Брудермайер. – Я впервые вижу Майзеля и готов подтвердить это на суде под присягой. Его интерес к моей скромной персоне – для меня сюрприз еще больший, нежели для тебя. Я надеялся, что ты мне что-нибудь объяснишь!…
– Странно. Из разговора, который у нас с ним состоялся перед тем, как я отправил Труди за тобой в аэропорт, я понял, что Майзель знает тебя чуть ли не со студенческих лет…
– Ты считаешь, что я бы забыл о таком знакомстве?! – не сдержавшись, фыркнул Андрей. – Да я перед самой конференцией обратился в этот его «Golem Foundation» у нас в Минске, причем просто так, без всякого расчета на результат, просто, чтобы не иметь головной боли: вот, мол, была возможность, но… Да и встретили они меня поначалу без восторга, я же рассказывал тебе, а потом, вдруг, ни с того, ни с сего… Если честно, Юлиус, – я просто ума не приложу, что происходит!
– Может, он принимает тебя за кого-то другого? Хотя нет, в это верится еще с большим трудом… Постой, но ведь он, кажется, заговорил с тобой по-русски?
– Да. И причем сказал такое, что я до сих пор… – Андрей умолк на полуслове, а когда заговорил снова, уже вполне овладел собой: – Знаешь, Юлиус, я хочу ясности не меньше, чем ты. И я тебе обещаю рассказать все, что смогу, без утайки, но не теперь, хорошо?
Брудермайер энергично закивал в знак согласия. Да, подумал Андрей, я действительно хочу ясности больше, чем кто бы то ни было, потому что я, черт возьми, желаю знать, что общего у этого нувориша с Данькой и где сам Данька, которого мне не достает вот уже столько лет… И почему я понял это только сейчас и так остро, что болит сердце?!.

МИНСК. РЕТРОСПЕКТИВА. 70-Е – НАЧАЛО 80-Х

Их посадили за одну парту в самом начале четвертого класса, и еще тогда Андрей поразился хлещущему через край жизнелюбию этого веснушчатого еврейского мальчишки, его умению быть в центре самых важных событий. Он был на год старше Андрея, – любящие родители отдали его в первый класс не в семь неполных лет, которые Корабельщикову исполнялись в октябре, а почти в восемь. Но самое главное, что вызывало у Андрея почти благоговейный трепет перед Данькой – это умение на лету, без единого значка в тетради, решить математическую задачу любой степени сложности. На Бернштейна в школе просто молились – первые места на городских и областных олимпиадах, иногда даже статьи в «Вечерке» о грандиозных успехах педагогов школы № 21… Правда, дальше республиканской олимпиады Даньку не пускали – уж больно фамилия контрреволюционная. Но он, в отличие от русского до мозга костей Корабельщикова, не обижался и не комплексовал. Он знал, что так было и будет всегда, и даже бравировал своим «несчастьем», особенно перед слабым полом…
Конечно, на самом деле не Данька, а Андрей имел все основания жаловаться на судьбу. Корабельщиков отца своего помнил смутно, а мать больше занималась поисками копейки на пропитание, нежели Андреем. Данькин же папашка строил шапки доброй половине минской номенклатуры и шубы их женушкам в четыре обхвата, будучи уникальным меховых дел мастером; мать, заведующая отделом в «Изумруде», тоже по мере слабых женских сил способствовала процветанию семьи. Данька же был единственным ребенком, к тому еще и поздним. Бернштейны не скрывали, а несколько даже педалировали наличие многочисленных дядюшек и тетушек в далекой Америке, во что бы то ни стало жаждущим облагодетельствовать скромную чету и их гениального отпрыска как в вещевом, так и в денежном эквиваленте. Он был воспитан в духе здорового скепсиса по отношению к системе, которая, несмотря на явную ублюдочность, позволяла Бронштейнам вполне благополучно процветать. Корабельщикова, который всегда переживал Данькины успехи и неудачи как свои собственные, всегда поражал тот бесхребетный конформизм, с которым его друг воспринимал окружающую действительность, и относил это за счет благополучия, прочно обосновавшегося под крышей дома Бернштейнов. Когда они стали достаточно взрослыми для того, чтобы самостоятельно мыслить и пытаться разобраться в мировых линиях, Данька только добродушно скалился в ответ на гневные филиппики Андрея в адрес власть предержащих. На самом деле он просто с младенчества знал то, что Андрею открывалось аки бездна, звезд полна: власть – говно, а власть советская – говно в превосходной степени, доказывать сие – тратить впустую драгоценное время, которое можно употребить на вещи, гораздо более для настроения пользительные. Съесть, например, двойную порцию плова в кафе «Узбекистон», что напротив стадиона, читая при этом руководство по системе ЕС ЭВМ. Или просидеть полночи в машинном зале родного института, наделав при этом такого шороха, что пришедшие наутро доценты с кандидатами не могут заставить «еэску» работать и вынуждены требовать к себе Бернштейна, чтобы он опять все «посадил, где росло!!!». А то притащить на занятия – подумать страшно! – компьютер с самым что ни на есть настоящим Intel х86, размером с том Большой Советской Энциклопедии, и показать преподавателю только что, прямо у него на глазах, откомпилированный учебный пример на Си, доведя беднягу чуть не до инфаркта…
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14