Они были такие огромные, что напомнили Голове о том, что где-то (где именно, он не помнил) живут кенгуру. Вонь, однако, от них была такая, что дышать никакой возможности не было. Некоторые крысы, заметил Голова, на долю мгновения превращались в соседей, а затем – опять в крыс.«Так крысы это или соседи? – подумал Голова. – Или соседи наши на самом деле крысы? Гнать я должен от себя эти мысли, потому что умные мысли еще никого не довели до добра. Философствовать в наши времена очень опасно. Для семейного бюджета. Если, конечно, имеется бюджет или семья. Лучше бы мне отсосаться каким-нибудь образом от этой чертовой дудки да забиться куда-то, а то завтра поутру все село будет гудеть о всякой дряни…»– К озеру, ведите их к озеру! – догадалась вдруг Светуля. – Они не смогут не пойти за вами, и тогда…В глазах у крыс закипела черная ненависть на догадливую красавицу, и если бы они не были заняты тем, что послушно подпрыгивали на месте, сложив передние лапы на груди, то от нее, вероятно, не осталось бы ничего, кроме воспоминаний о ее нежном облике.– Мы тайну откроем, великую тайну! – пообещала одна из крыс. – Только позвольте нам уйти…– Говори тайну! – зло приказала Гапка. Да ей и было от чего злиться – за ночь она так и не сомкнула глаз, дом теперь нуждался в ремонте, а в сундуке вместо сокровищ она нашла эту дурацкую дудку, которая только и способна, что заставлять людей прыгать, как придурошных, и собирать крыс.– Не скажу, пока он не прекратит играть, – судорожно ответствовала важная, почти двухметровая крыса, которая, по всей видимости, была у них за главаря.– А я прикажу ему заплыть на середину озера. Вместе с дудкой. Что тогда будешь делать?Крыса боялась озера как огня и поэтому перестала препираться.– В лесу у каждого из вас есть свое дерево, – хмуро сообщила крыса, сотрясаясь в омерзительной пляске, – и когда его срубают или оно погибает, то и человек умирает. Но больше я вам ничего не скажу. Только помните – у каждого свое дерево. Одно.От одной мысли о том, что ее дерево одно-оденешенько стоит в холодном лесу и каждый, кто захочет, может над ним поизмываться, по Гапке заструилась отвратительная гусиная кожа.– В озеро! – приказала она Голове. – Всех в озеро! А для этого вы должны с этим типом (она кивнула на водителя) заплыть на середину.Голова, дующий не переставая в дудку, которая играла нечто неудобоваримое независимо от его усилий, подумал о том, что Гапка просто сошла с ума – гонит его в холодное озеро, забыв о том, что командовать им она теперь уже не может. А тут в довершение всех бед в кармане у водителя тревожно зазвенела мобилка. Тот вытащил телефон, и ответом на тревожные Галкины расспросы стали отвратительное блеяние дудки, поганый крысиный хохот и гул неизвестно откуда взявшейся толпы.– Ты можешь ответить или нет? – вопрошала Гапка, но водитель, как известно, приклеился к другому концу дудки и в ответ дудка замычала что-то печальное.– Где ты? – встревожено закричала Галка. – Пусть Василий Петрович ответит, если ты не можешь…Дудка залилась громким плачем. Галка, разгневавшись, отсоединилась.И тут вдруг наступила тишина – над Горенкой величаво всходило весеннее, уже теплое солнце, даруя всему человечеству надежду на то, что ночные страхи и ужасы развеются как дым и ласковый, добрый день согреет людей и о них позаботится. И проклятая дудка в лучах вечного светила утратила свою дьявольскую силу и беззвучно упала к ногам Головы, норовя закатиться куда-нибудь в тень. Голова брезгливо схватил ее, но она вдруг превратилась в гадюку и зашипела на него, пытаясь куснуть, но и тот не растерялся, перекрестил ее, и она снова превратилась в предательский неодушевленный предмет.Пока Голова сражался с дудкой, все хвостатые обитатели Горенки разбежались кто куда, словно их ветром сдуло, и на Гапкином дворе остался только одинокий Хорек, который жалобно канючил о том, что должен же он когда-то свой сундук получить, потому как он старался изо всех сил…Но Гапка не стала выслушивать эту ересь и устало захлопнула дверь перед его преисполненном скорбью лицом. Пробравшись, словно по минному полю, между зияющей в полу дырой и кучей осколков, оставшихся от некогда любимой люстры, Гапка в полном изнеможении рухнула на постель, моля Бога о том, чтобы он ниспослал ей долгий, освежающий душу и тело сон. А возле нее клубочком свернулась Светуля, потому как ее тахта была теперь в подземелье и спать ей было не на чем.А Голова въезжал домой не под звуки фанфар, как положено победителю, а на обгаженном осле, потому как предстояло давать пояснения Галочке, а та хоть его и любила, но спуску ни в чем не давала, в квартире своей прописывать и не думала и чуть что угрожала отправить его обратно к Гапке, которую он боялся, как динозавра, и предпочел бы на веки вечные улечься отдыхать под зеленой травкой где-нибудь на Берковцах, чем опять наслаждаться с ней семейным счастьем. Шины «мерседеса» чуть слышно шуршали по недавно вымытому асфальту, людей на улицах почти не было, а ночь была безвозвратно погублена и к тому же было понятно, что она будет иметь весьма нелицеприятное продолжение: районное начальство начнет попрекать его крысами, хотя какие же они на самом деле крысы? Да и Галочка вряд ли потерпит, что он вот так прогулял всю ночь напропалую. Гапка так та вообще убила бы почем зря. Эх, надо же, в корчму зашел! Больше в нее, проклятую, ни ногой, разве что уж совсем будет невмоготу. Предаваясь таким тягостным мыслям, Голова подкатил к своему дому, возле которого нервно, зажав в руке телефон, прогуливалась Галочка. Увидев, что и он, и водитель живы, Галочка вместо того, чтобы наброситься на него с кулаками и приняться вырывать на его макитре остатки волос, подбежала и ласково прижалась к нему, словно он сделал ей дорогой подарок. Голова, который за тридцать лет семейного счастья отвык от каких-либо нормальных человеческих эмоций, сначала заподозрил иезуизм, но потом, чувствуя возле себя теплую, чуть всхлипывающую Галочку, догадался, что бить она его не будет и что она, может быть, действительно добрая.– Я так рада, так рада, Васенька, что ты жив, ты даже представить себе не можешь, ты только больше так не поступай, хорошо? – приговаривала Галочка, прижимаясь к нему и целуя его пропахшее подвальной плесенью и крысами лицо. – Идем домой, я тебя вымою, накормлю и спать уложу, тебе, Васенька, отдохнуть нужно. Ты, дружок, не обижайся, но возраст у нас с тобой уже не тот, нужно себя беречь, а не прогуливаться по ночам…– Да я не гулял, – попробовал было объяснить Голова, – просто так получилось.– Вот и хорошо, хорошо, не нужно ничего объяснять, – перебила Галочка, и, махнув рукой водителю, чтобы тот наконец уехал, она повела его домой.– А фрак? Как с фраком быть?!! – закричал им вдогонку водитель – Какой фрак? – встревожилась Галочка. – Что за фрак? Ты что на балу был?– На балу у сатаны, – хихикнул водитель, отдавая Василию Петровичу изрядно побитый молью, но в то же время все еще щегольской фрак.Голова свернул его в рулон, засунул к себе под мышку и крепко прижал к себе локтем, чтобы не потерять. На какое-то мгновение ему показалось, что фрак как бы пульсирует, словно и он живет своей собственной, неведомой никому жизнью, но Голова отмахнулся сам от себя и списал все на усталость. А дома Галочка, как и обещала, вымыла его и обиходила, и он сразу же ощутил себя радостным младенцем на руках у мамаши. «Это надо же, – подумал он, засыпая в пушистой, свежей постели, на тщательно взбитых подушках, – тридцать лет мог как в раю жить, а прожил в аду. Впрочем, сам же и виноват. Только бы мое дерево никакая стерва не срубила».С этими мыслями Голова благополучно отправился в лучший из миров, где Галочка заботилась о нем так же нежно, как и наяву, правда, время от времени ей докучал кот Василий, который опять превратился в привидение и поэтому всем надоедал дурацкими разговорами. Что-то приснилось Голове и про фрак, что-то тревожное, но что именно, он, проснувшись, припомнить не мог. К тому же мысли его были заняты вовсе не фраком – он боялся за свое дерево и уже даже подумывал о том, чтобы объявить горенковский лес заповедником, обнести высоким забором и колючей проволокой под напряжением и никого туда не пускать – ни ученых, ни селян. Под страхом смертной казни. Как Голова задумал, так и сделал. Но об этом мы расскажем в следующий раз.А пока… Пока над Горенкой затевался радостный день, и улыбчивое румяное солнышко с недоумением осматривало свои владения, все еще не в силах поверить рассказу луны (та уже ему все донесла) про ночные бесчинства ее обитателей. Но Горенка безмятежно спала, и только пастухи, по обыкновению чертыхаясь и покрикивая хриплыми голосами, гнали скотину на луг, а все остальные, тщательно закрыв ставни, изображали носами и гортанями оркестр имени императора Храпского и пребывали в тех эмпиреях, в которые посторонним, как известно, вход запрещен. Бесчеловечный фрак Упрямства Голове, как, впрочем, и всем жителям здешних мест, было не занимать, и поэтому не прошло и двух недель, как возле леса начались строительные работы – строили заграждение из колючей проволоки. Больше всех ругались, разумеется, бабы, которые в лесу собирали ягоды, чтобы всучивать их на рынке на вес золота простофилям-горожанам. К Голове даже ходили своего рода делегации с предложением «договориться по-хорошему», но тот был неумолим. Надо сказать, что лес, окружавший Горенку, был густым, почти непроходимым, в нем водились волки и уже известная читателю нечисть, то и дело наводившая на селян порчу.Но мы еще не рассказали тебе, читатель, о психологии жителей этого забытого творцами истории, на счастье его обитателей, уголка. Не подумай, что тебе придется листать вместе с автором пыльные фолианты с сочинениями великих психоаналитиков, чтобы в ней разобраться, потому что на самом деле все обстояло гораздо проще и заключалась вся эта психология в вековечном крестьянском – «моя хата с краю». Да, действительно, дай горенчанам волю, и каждый из них поселился бы на околице и тогда деревня приобрела бы форму правильного круга с хатами по периметру, с церковью посередине, кладбищем и двумя шинками за околицей. И хотя в жизни так у горенчан не сложилось, в душе у них все обстояло именно так – каждый жил строго на периметре и глубоко имел всех остальных. В виду. И мечтал об огороде от моря до моря, на котором жизнерадостно трудились бы ему на благо все остальные, без исключения, жители Горенки. Эх, мечты! Они, как вареники в сметане, – никогда их не бывает слишком много! Лишь немногие были выше подобных грез – Явдоха, Петро, Дваждырожденный, батюшка Тарас… Не они ли соль земли этой, Горенка? Ответь?!! Но молчит Горенка, молчат вековые деревья в древнем лесу, из которого наползает на село кромешная, повитая холодным туманом ночная мгла.Но отчетливо видны еще фигурки сельчан, которые все не угомонятся, все не перехитрят всех остальных, словно нет у них времени остановиться, подумать, правильно ли они тратят драгоценное, отмеренное Всевышнем время своей краткосрочной, как вспышка молнии, человеческой жизни. Тишина. Голова собирается домой. Убирает со стола лишние, сухие, как осенние листья, бумаги, запирает сейф, в котором он в те времена, когда был женат на Гапке, кроме печатей, хранил некую коробочку, чтобы она случайно не попалась ей на глаза. Наверное, она и сейчас там пылится, но руки не доходят проверить – дела, дела. А в углу кабинета на вешалке притаился фрак. И хотя смеркалось довольно поздно– лето трубило уже о своем победоносном приближении тысячами глоток суматошных птиц, – тени в кабинет Головы наползали чуть ли не с полудня, густели под его столом, за шкафом и по мере отступления дня норовили заполнить его кабинет непроглядным туманом, чтобы успокоить на веки вечные его беспокойную христианскую душу. Так, по крайней мере, казалось Голове, а так как с собой, как с человеком надежным, он спорил редко, то постепенно стал принимать за аксиому тот факт, что кто-то собирается подобраться к нему исподтишка, чтобы опять втравить его в какую-нибудь историю. Но кто именно, он не знал. А в этот вечер на него нахлынули воспоминания о том, как он еще молодой и тщательно выбритый (тогда это еще было возможно) прогуливался возле общежития без всяких планов в голове, так, молодой охотник, вышедший пострелять наудачу. И в тщательно выглаженных штанах. Эх, кружит голову апрельский воздух, лезет в нее всякая всячина. Лучше забыть… «Кстати, про штаны, – подумал вдруг Голова, – не примерить ли мне фрак? Или лучше не стоит? Или все-таки надеть? Никогда не видел себя во фраке». Но тут поток мысли Головы прекратился, потому что руки его судорожно потянулись к фраку, словно только его им всю жизнь и недоставало, и он тут же лихорадочно его напялил и подошел к зеркалу. «Мамочка!» – вырвалось у Головы, когда он внимательно взглянул в зеркало, в котором важно отражались начальственный стол, пузатый, приземистый крепыш-сейф и пустая теперь уже вешалка. Отражения Головы в зеркале не было. Точнее, в зеркале чуть ниже того места, на котором следовало бы пребывать гипотетической талии, виднелось нечто знакомое. «Ух ты, – ужаснулся Голова, – от меня остался одно… естество. А где же я?».«Вот тебе и фрак, – продолжал судорожно размышлять Голова, – так это же, братцы, состояние, а не фрак! Если его чем-нибудь прикрыть, например шляпой, то получается человек-невидимка». И Голова тут же водрузил на первопри-чинное место шляпу, что ему без труда удалось, поскольку по причине весенних ароматов оно пребывало в приподнятом настроении. «А теперь я выведу вас на чистую воду, – думал Голова, – все узнаю, кто чем дышит. Но сначала навещу Гапку. Водителя еще нету, а приедет, так пусть подождет». И по выученным наизусть улицам он отправился по маршруту, который отрабатывал в течение тридцати с лишним лет.А Гапка, которая как раз наставляла Светулю на пусть истинный, не расслышала, как в дверях чуть слышно провернулся ключ.– От мужиков держись как можно дальше, – вещала она племяннице, – как от прокаженных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36