Сначала, правда, над ней все издевались да подшучивали и даже на всякий случай вымазали ворота дегтем, но потом односельчане привыкли к тому, что Гапка снова девушка, и те, кто постарше, перестали обращать на нее внимание, а молодежь, то есть те, кто еще не перешагнули пятидесятилетний рубеж, без стеснения засматривались на нее, мечтая хоть как-то приобщиться к ее молодости. Гапке, однако, толку от всего этого не было никакого. Кроме того, жизнь с Головой сделала ее сварливой. Такой до свадьбы она себя не помнила и свято верила в то, что это Голова «поломал ее характер». Замуж она не хотела – Светуля ее уговорила, что им это ни к чему. От мужиков спасаться нужно в монастыре. И Гапка всерьез подумывала о том, как они со Светулей постригутся в монахини и будут денно и нощно молиться, поститься и совершать утомительные послушания, после которых так сладко спится в уютной обители, вдалеке от мирских тревог и дел. Под эту дуду стали они со Светулей постничать и похудели еще килограммов на десять каждая, от чего стали еще более соблазнительными, как утверждала молодежь, любовавшаяся нашими красавицами через известные щелочки в сельской бане. А дни тянулись спокойно и после того случая, когда Голова разбил последний в доме сервиз, почти без происшествий. Светуля раскаялась и больше не танцевала в клубах лебедя. Гапка, кроме сельпо, никуда не ходила, разве что на почту, чтобы получить пенсию, да в сельсовет, чтобы для острастки прищучить бывшего супруга, чтобы тот не задавался. А весна тем временем задумала да превратилась в жаркое лето, и Горенка заполнилась дачниками и дачницами, которые днем гуляли по лесу или купались в озере, а вечером, когда их отпрыски наконец утихомиривались, битком набивались в корчму да в заведение Хорька.Хорек теперь каждый день учил Параську уму-разуму и ставил ей на вид то, как он выгодно вложил деньги в интернет-кафе, которое уже сторицей окупилось (говоря это, он всякий раз зажимал себе рот, хотя об этом и так было известно всему селу от Головы и до Козьей Бабушки). Параська не возражала, но рвалась, как необузданная кобылица, на Гаити или Бали, и Хорьку приходилось ее увещевать тем, что негоже просаживать среди папуасов в поте лица заработанные деньги.– Да нет там никаких папуасов, – отбивалась от него Параська. – Поеду и все!– Если нет, так и нечего туда ехать, – резонно отвечал ей Хорек. – Денежки, они не лишние.– А зачем они тогда нужны, если их нельзя тратить? – не сдавалась Параська. – На кой они мне? Весь год мыть посуду и смотреть на лысые пьяные хари, которые только усами отличаются от задниц, а как придет лето, так даже освежиться невозможно.– Нужно освежиться – окунись в озере и освежишься. И для семейного бюджета это не разорительно. Ты на дачников посмотри – имели они твою Гваделупу в виду. На кой она им? Покупались, позагорали, а вечером сходили в корчму или клуб – и на боковую. И чуть что – домой, благо до города рукой подать. А ты заладила про какую-то Гваделупу, прости Господи, прямо спасу от тебя нету…Диалог этот в разных вариациях происходил почти ежедневно до тех пор, пока Хорек не заприметил как-то утром Гапку, которая тащила из сельпо сумку с едой. Хорек, рассмотрев Гапку поближе, сразу же вызвался ей помочь, и та охотно согласилась, во-первых, потому, что привыкла к тому, что она пенсионерка и все должны ей помогать, а во-вторых, потому, что по рассеянности не увидела, как у Хорька при одном ее виде так загорелись глаза, словно в них вставили маленькие электрические лампочки. Кроме того, Гапка совсем забыла, что с Хорьком они одноклассники и что тот когда-то пытался за ней ухаживать, но карты ему спутал Голова. И Хорек сразу же выложил изрядную сумму за то, чтобы серебристый лайнер унес Параську на далекий экзотический остров, а сам принялся подъезжать к Гапке тихой сапой. Продукты из магазина поднесет, замок починит. Даже вызвался ей пол залатать, а точнее, заделать дыру в полу, в которую провалился Голова. И все только для того, чтобы почаще видеть Гапку. А та и вправду была необыкновенно хороша собой – золотые волосы словно рамой обрамляли ее бледное лицо, на котором светились два огромных карих глаза. А фигура… Нет уж, об этом лучше и не рассказывать, потому что бывший пасечник и так совершенно потерял голову. И было от чего. Гапка, однако, не понимала, что тот за ней ухаживает, и на все выпады Светули, которая сразу же Хорька раскусила, отвечала, что той все примерещилось – не может этот старый козел мечтать о чем-то подобном. Дело в том, что Гапка совершенно не воспринимала Хорька как мужчину. Он у нее ассоциировался с ульями, но так как на пчелу похож не был, а воняло от него основательно, то она предпочитала считать его разновидностью вьючного домашнего животного, например козла. Гапка, конечно же, знала, что козлы – животные не вьючные, но в общем ей на это было наплевать. Козел так козел.Но в один тихий июньский вечер Гапка, которая по обыкновению сидела на крыльце, чтобы видеть, кто куда и зачем идет, и заодно поджидала Наталку, которая последнее время приглашала к себе Гапку все реже и реже, поскольку опасалась, что Гапкины чары могут вскружить голову Грицьку, вдруг почувствовала, что может читать мысли не только свои, но и чужие. Открытие это поначалу ее рассмешило. Она услышала, например, как Светуля ругается с газовой конфоркой, которая никак не желает зажигаться. Гапка вошла в дом и обратила внимание племянницы на то, что те словечки, которых она поднахваталась в ночных клубах, никак не приличествуют юной девушке, не исключено – будущей монахине. Светуля только диву далась – как могла Гапка услышать то, что она про себя шепчет. Но потом решила, что она, наверное, по рассеянности не шептала, а кричала. И этим сама себя успокоила.А Гапка быстренько оделась – да прожогом к Голове. Стало ей интересно, чем он, так сказать, живет. А Голова сидел у себя в кабинете и поджидал Нарцисса, который почему-то запаздывал и не спешил отвезти его к Галочке, где его ожидал достойный его сана ужин. И вместо жареной рыбки с пивом и крошечными пирожками с капустой, которые Галочка была большая мастерица выпекать, к нему пожаловала Гапка Гапковна в летнем платье, которое бесстыдно, как показалось Голове, подчеркивало ее женственность. Но на всем, что было связано с Гапкой, Голове мерещился знак «Стоп!». И он не принялся рассматривать Гапку как знаток и ценитель, а стал напряженно размышлять, что заставило старую мегеру, замаскировавшуюся под невинного мотылька, притащиться в сельсовет в конце дня. И решил, что, вероятно, главным мотивом Гапки является неумное желание выпить одним залпом остатки его кровушки. «Эх, кобра, – подумал Голова. – И как только я мог на ней жениться? Правда, мне некого в этом винить. Ведь она и тогда была такая, как сейчас, – выпуклая и вогнутая, как гитара.Вот я и поиграл на ней тридцать лет, да так, что забыл и себя самого, и друзей, да и вообще все. И дожил бы остаток своих дней в мрачном тумане, из которого Гапка с Тоскливцем строили бы мне хари и развратничали за моей спиной. Но я вовремя вывел их начистую воду. И они сейчас, полагаю, не спешат броситься в объятия друг другу, потому как предмет их взаимного тяготения, назовем это так, исчерпан. А Гапка к тому же никогда не забудет прическу, которую ей придумал Тоскливец. Впрочем, она, кобра, такую и заслужила».Но тут Гапка придвинулась к нему вплотную, и ее юная кровь вскипела в жилах и ударила ей в голову красной струей, застлала глаза, и она перестала управлять собственным телом, которое скрюченными от бешенства пальцами вцепилось в остатки шевелюры на темени у Головы.– Это я кобра? Я? Я. Которую ты называл нежнейшей Гапочкой и которую всю обцеловывал, как кусок меда? Я – кобра? И прическа у меня была подходящая? Которую мне Тоскливец придумал? А ты, который тридцать лет пожирал мои обеды, говоришь, что лучшего я не заслужила? Так? Так? – говоря так, Гапка надвигалась на Голову, и ее красное от прилива крови лицо напоминало скорее засуровелую обличность индейца, вышедшего на тропу войны, чем лицо нежной юной девушки.Но тут уж Голова, который до прихода Гапки безмятежно сидел за столом, заранее предвкушая вкусный ужин, сорвался с цепи, чтобы привести в чувство бывшую супружницу и отвадить ее выводить его из столь необходимого ему душевного равновесия.– Кобра и есть, – безапелляционно заявил Голова, – выползла из своей норы, чтобы ужалить и устроить скандал. А кто ж ты тогда? Посмотри на себя! Выглядишь, как девушка, а сердце у тебя, как у вампира. Только и норовишь крови напиться. Это ты ведь спелась с Тоскливцем, а когда он стал морить тебя голодом, скажем так, по причине своей чрезмерной экономности, так ты пошла на попятную и возвратилась в родную хату, где тебя никто никогда куском хлеба не попрекал.Надо сказать, что Голова настолько разозлился, что даже не удивился, что Гапке откуда-то стало известно про его мысли. Впрочем, про вампира он, конечно, сказал зря. Вампир оказался той самой соломинкой, которая сокрушила спину верблюда, ибо Гапкина душа и так уже ничего не могла сделать с ее разбушевавшимся телом, готовым покончить с Головой раз и навсегда. А «вампир» подлил еще масла в огонь, и бушевавшая в ее жилах кровь превратилась в расплавленную лаву, и Гапка плавно поднялась в воздух и, как плохо управляемая ракета, понеслась параллельно полу за Головой, который с криком: «Я так и знал, что она ведьма!» улепетывал от нее изо всех сил. Ведьмой Гапка, разумеется, не была, просто злость нарушила какой-то закон физики и ее выставленные вперед пальцы с длинными острыми ногтями вполне могли стать орудием смертоубийства, если бы Baсилий Петрович сошел с той марафонской дистанции, на которую его подвигла бывшая супружница. Надо, однако, заметить, что Голова, как читателю уже известно, внезапно похудел, живот не тащил его к земле и передвигался он довольно резво. А Гапка, хотя она и летала, но периодически наталкивалась на мебель, ибо управлять своим телом в воздухе еще не научилась, и скоро вся она была покрыта безобразными шишками и синяками. А виновник всех ее бед – Голова – по-прежнему, как заяц, петлял между столами и совершенно не намеревался сдаться и признать свою неправоту. К огорчению Гапки, неведомая сила, поднявшая ее в воздух, внезапно иссякла и она плашмя плюхнулась на пол, пребольно при этом ударившись, и горестно возопила:– Попадись ты мне, выродок рода человеческого, я выскублю твою шевелюру и разорву на маленькие кусочки, которые с криком разбегутся на все четыре стороны, и не останется от тебя ничего, кроме воспоминаний о твоих дебошах и пакостях!Голова, который уже не бежал, а стоял, запыхавшийся и потный, даже как-то обиделся, потому что долгие годы он был, конечно, и не идеальным, но все-таки мужем этой ведьмы, которая мечтала о том, чтобы разорвать его на куски.– Эх, жизнь, – сказал Голова, – спутаешься с ведьмой, а потом не знаешь, как от нее отделаться.Но это он сказал опять же зря, потому что женщины, такая уж у них натура, совершенно не любят, чтобы их называли ведьмами. И Гапка, разумеется, не была исключением. И от подлых слов Головы у нее появилось второе дыхание, и она плавно поднялась над полом и опять принялась за свое. А тут солнце преждевременно, как подумалось Голове, зашло за горизонт и мрачный полумрак стал вползать в присутственное место сквозь все щели, чтобы Гапке удобнее было его прикончить. И тут, когда Голова совсем уже было отчаялся, ибо сил убегать от Гапки у него больше не было и колени подкашивались, в сельсовет вдруг зашел жизнерадостный Нарцисс. Увидев Гапку, которая сразу же стала на ноги как ни в чем не бывало, Нарцисс подскочил к ней, чтобы оттащить ее от Головы. На самом деле Нарциссу на Голову было наплевать, но ему нравился процесс оттаскивания от него Гапки, потому что можно было на дармовщину ее пропальпировать и при этом как бы исполнять свой долг. Но Гапке в этот вечер было не до нежных объятий вонючего, как все мужчины, Нарцисса, и Гапка без экивоков вцепилась в его харю длинными, выкрашенными светло-фиолетовым лаком ногтями.– Осторожно, она ведьма! – по-дружески успел предупредить Нарцисса Голова, но было поздно, потому что физиономия того была уже основательно подпорчена.– А еще раз меня облапишь, орангутанг недоделанный, я тебя вообще убью, – тихо, но уверенно сообщила ему нежная наша Тапочка, и тот, хромая от душевных переживаний, отошел от нее и забился куда-то в угол, как побитая собачонка.Гапка, однако, уразумела, что тягаться с Головой при свидетелях ей не на руку и, угрожающе рыча, направилась к выходу.– Я тебя завтра навещу, дружок, – сказала она, уходя, и Голове при одной только мысли о том, что завтра придется опять убегать от нее вокруг стола, небо показалось с овчинку, и он окончательно приуныл. И даже Нарцисс, который стал ласково, но настойчиво затаскивать его в машину, не; мог утешить его и прогнать печаль из его сердца.«Это же надо, – думал Голова, – тридцать лет с ведьмой под одной крышей и только сегодня узнал, кто она на самом деле. Может быть, она и упырем притворялась? Ведь он появлялся, когда ее дома не было… Так, выходит, это не Тоскливец упырь… Или он тоже упырь?»Домой он явился в настроении довольно мрачном, Галке сообщил, что на работе у него неприятности и что он на следующий день на работу не пойдет. Но та не поддержала его, как всегда, а стала нудить о том, что мужчина, если он настоящий мужчина, не должен идти на поводу у обстоятельств, а должен сражаться с ними и в сражении закалять свой боевой дух. «В бой, мой рыцарь!» – напутствовала она его перед тем, как он заснул, и целую ночь Голова гонялся за кем-то на лошади под дорогой попоной и с железной маской на голове, а на нем самом бряцали доспехи и он сжимал в руке тяжеленный меч, которым периодически на кого-то замахивался. Но и за ним гонялись какие-то подозрительные обличности, скрытые под железными личинами, которые то и делали, что норовили проткнуть его копьем. Проснулся Василий Петрович совершенно измочаленный, натянул на себя одежонку и, не позавтракав, чтобы показать Галочке всю ее неправоту, на негнущихся от страха ногах проследовал по пахнущему котами парадному в машину, чтобы та унесла его в ненавистную Горенку, в которой нечистая сила совершенно распоясалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36