Инесса по своей закоренелой женской наивности, которую совсем не уменьшило общение с Соболем-Бессмертным, истолковала этот вздох как чуть слышную увертюру в направлении ее женского естества и ласково придвинулась к служивому человеку, чтобы тот, ощутив ее тепло, оттаял и отпустил ее на все четыре стороны. Но человеческое тепло было последним из того, что было нужно заиндевевшему на посту стражу порядка, и он томно прошептал в кругленькое ушко несостоявшейся принцессы:– С вас гражданочка, двадцатник, потому что я сегодня добрый, а то вы бы и стольником не отделались. Платите и уходите. А его я с собой заберу.Дело начинало принимать желательный для цилиндра оборот, потому что перспектива оказаться в клоаке отодвигалась на задний план и появлялся шанс еще кого-нибудь облапошить. Но это отнюдь не устраивало нашу разгорячившуюся амазонку, и она, позабыв наставление маменьки о том, что спорить с власть предержащими разорительно для семейного бюджета, посмела возразить:– Двадцать гривен я сейчас заплачу и премного вам благодарна, но этот… мне для опытов нужен.Цилиндр, которого милиционер придерживал за узкое поле, внутренне как-то сразу увял, но сломать милиционера, который намеревался сдать его в ломбард как раритет, чтобы хоть чем-нибудь скрасить бесполезный день, оказалось не так-то легко. И он нежно так посматривая на Инессу, словно проникся к ней расположением, сообщил ей:– Еще одно кривое слово, и я тебя упеку в кутузку вместе с ним.И улица Сагайдачного сразу же показалась Инессе в темных тонах, словно по ней ей предстояло взойти на Голгофу и всего только потому, что она задумала оказаться там, где ей было положено по праву первородства (в глубине души она все-таки считала себя принцессой!). Но проклятая печать фальшивого свидетельства о рождении, в которое недоброжелатели вписали ее как Голохвощенко, тянула ее к земле, не позволяя расправить крылья. И уж последнее дело оказаться за решеткой вместе с этим загадочным человечком, от которого, впрочем, одно беспокойство. И она решила пойти на попятную.– Ладно, – сказала она, – забирай его, только денег я тогда тебе не дам, потому что, во-первых, он дорогой, одна шляпа чего стоит, а во-вторых, у меня их нет.И то, и другое было ложью, но она сказала то, что страж порядка хотел услышать. Он и без нее знал, что за такую находку сможет выручить не на одну бутылку, а хотя бы на несколько. И с легким сердцем отпустил нашу красавицу, посоветовав ей на прощание не бегать черт знает с кем по проезжей части. На этом и расстались. И основательно помятая от бурно проведенного утра, Инесса потащилась к домашнему очагу зализывать раны, рассчитывая отыграться на Нарциссе, который притащил домой эту гадость. Пусть теперь он что-нибудь попросит, злобно думала Инесса, я заставлю его парадное вымыть… Мысль показалась ей забавной, и она впервые за это утро расхохоталась.
А Голова тем временем устал от всей этой бесполезной суеты, и, кроме того, он припомнил, что еще один галстук забыл у подлой Гапки, и поэтому решил прогуляться домой, а точнее, к жилищу, которое столько лет исправно служило ему домом, и он, напялив на голову шляпу (после истории с рогами он с ней практически не расставался), замаршировал к Гапке. Гапка, она и есть Гапка, размышлял он по дороге. Только молодеет странно, а в остальном нормальная женщина. Вряд ли стоит подозревать Гапку в том, что она не гуманоид. А с молодостью мы разберемся. Странная, однако, вещь человеческое счастье. Я был счастлив в тот день, когда женился, и еще более счастлив, когда мне проставили в паспорте печать о разводе. Может быть, высшее счастье – это когда тебя разводят еще до свадьбы? Это как бы два у довольствия сразу. Мысль показалась Голове интересной, и он причмокнул, словно увидел перед собой сковородку жареных в сметане карасей. И на мгновение холодное утро показалось ему летним полднем, но его радужное настроение тут же улетучилось, когда взгляд его наткнулся на предмет его долголетних медитаций – Гапку. Она вышла из дома, демонстративно захлопнув дверь перед его носом.– Гапка, пусти меня на секундочку – я галстук забыл, – промямлил Голова, поражаясь тому факту, что с Гапкой он всегда разговаривал так, словно в чем-то был виноват. Хотя это ведь она первая закрутила с Тоскливцем, еще до того, как Галочка возвратилась на его, Головы, орбиту. «Гадина», – подумал Голова.– Не знаю я никакого галстука, – сурово ответствовала ему Гапка, словно ей и дела не было до своего бывшего муженька, который солидно смотрелся в темно-синем плаще, над которым багровела его обличность, напоминавшая цветом отварную, готовую к тому, что ее вот-вот положат в борщ, свеклу. – Слышала, ты ночью стекло разбил, когда в сельсовет влазил. Неужели дверей тебе мало?– Не лазил я в сельсовет – это водитель.– У тебя всегда есть ответ, черт рогатый! Убирайся, а то вызову Грицька и обвиню тебя в дебоше, а? Пусть тогда вертихвостка тебя вытаскивает из каталажки. Скажу – пришел пьяный и дебоширит. Кому поверит Грицько, тебе или мне, а?– Ну конечно, мне, потому что я ему двадцатник дам, – ответил Голова. – А ты – жадная. Поэтому он мне и поверит. Так что отдай мне галстук по-хорошему, и я уйду.Гапка на мгновение задумалась. Мужнин галстук ей и в самом деле был ни к чему, Светули дома не было, так что опасаться за то, что Голова к той прицепится, не приходилось, и она согласилась.– Ладно, забирай свой хлам, только быстро.Голова поднялся на крыльцо, Гапка открыла ключом дверь, и они зашли, как когда-то заходили в этот дом, чтобы поскорее оказаться наедине. Голова открыл шкаф, нашел галстук и даже собрался пробурчать Гапке слова благодарности за ее невиданную уступчивость, как его взгляд наткнулся на упыря, который бодро, как к себе домой, входил в комнату через стенку. Или это все-таки был Тоскливец?– Стой, куда прешь?!! – закричал Голова, тем самым вызвав удивление Гапки, которая упыря как бы не замечала. А тот, в свою очередь, не обращал на Гапку никакого внимания и мелкими такими шажками прямехонько направлялся к главному герою наших незамысловатых повествований. Но тут и Гапка заметила странную зеленую тень и, присмотревшись, сообразила, что тот может залпом выпить ее молодую кровушку и тогда она, высохшая старуха, будет обречена на то, что заслужила, – доживать свои недолгие дни в унылом, пустом доме, в то время как молодые красавицы будут сводить с ума баронетов и маркизов на далеких южных островах под огромными, размером в блюдце, звездами. И так стало ей от этого грустно и обидно, что она схватила свое излюбленное оружие – сковородку и влепила зеленому выродку по макитре, да так, что голова того сплюснулась и стала напоминать перевернутый тазик. Но прыти ему это не поубавило, и он стал заходить к Голове сзади, и тот уже сам был не рад, что зашел за галстуком (ведь, если честно, он мог бы без него обойтись, или, в этом ему было страшно признаться даже самому себе, он соскучился по Гапке?), бросился от него к двери, но в то мгновение, когда он схватился за дверную ручку, замок в ней щелкнул словно сам по себе. А тут и шторы стали задвигаться без всякой видимой помощи, и они с Гапкой остались почти в кромешной тьме, по которой за ними носилось зеленое фосфорирующее пятно с абрисами Тоскливца.«Если останусь в живых, ни за что больше не пущу его в дом», – успела подумать Гапка на ходу, потому что ее молодым ножкам приходилось сучить все быстрее по выскобленным доскам, чтобы уворачиваться от злобного упыря, обратившего теперь на нее свое благосклонное внимание.– Не поможет тебе женская кровь, не поможет! – отчаянно вопила Гапка. – Там, вишь, в углу, Голова стоит, в нем целая цистерна крови, вкусной, горячей, его грызи!«Стерва! Какая стерва, – огорченно подумал Голова, – нет в ней даже намека на самопожертвенность».Но эта мысль чуть не оказалась последней на этом свете, потому что упырь неожиданно изменил траекторию и бросился к Голове, а тот, поддерживая штаны, которые раньше прочно были закреплены его животом, бросился от него, как бросается заяц от хищной птицы, не разбирая дороги и себя не помня, только бы уйти от нее, только бы успеть. Одно, правда, обстоятельство несколько облегчало задачу Головы – живота, который раньше гирей тянул его к земле, у него уже не было и бежать ему, к его собственному удивлению, было легко и просто, словно он вместе с лишними килограммами скинул эдак двадцатник бесполезных, прожитых в ослеплении от Гапкиной близости годов.– Уйди, подлый, – прохрипел Голова упырю, но тот не послушался, и тогда Голова неожиданно остановился и опрокинул на него стол. Упырь на мгновение замер и грохот от сброшенной на пол посуды заглушил ругань Гапки, которая что-то вещала про погром, разоренное гнездо и еще про какие-то глупости.Но упырь тут же принялся за свое, и Голова кобчиком почувствовал, что на этот раз ему несдобровать, если он что-то не придумает. И он стал вопрошать внутренний голос про то, что ему нужно предпринять, чтобы выжить. Но тот молчал, то ли потому, что был рад, что Голову наконец прикончат, то ли потому, что сказать ему было нечего. Но тут, на счастье Головы, в комнате появился Васька. Точнее, его привидение. Такое же зеленое, как и упырь.– Ух, как ты умеешь развлекаться, – ехидно сказал Васька, нисколько не стесняясь своего хамства и своих бывших хозяев. – Видишь, как ты уже похудел. Готов поклясться, что к тебе вернулась молодость и ты почувствовал второе дыхание. Еще немного и ты познаешь смысл жизни, ведь не каждому дано погибнуть от вампира. Поэтому можешь причислить себя к элите.Сказав гадость, Васька ехидно захихикал словно перед ним было что-то смешное. Но тут вдруг перед Головой показался свет в конце тоннеля. Он придумал, куда нужно адресовать упыря, чтобы тот оставил его в покое.– Сегодня ночью, – сказал он, – в село проникло много крыс. Двухметровых. Мне Нарцисс рассказал, а он их видел. Кровь у них, как вишневая настойка. Так что ты не там ищешь. Как только солнце зайдет, они задрыхнут и тогда ты можешь делать с ними все что хочешь. А меня не трогай. А то я тебя сейчас перекрещу.Голова на ходу высоко поднял персть, но упырь уже и сам углядел опасность и сквозь стену ретировался с места событий. Васька тоже куда-то смылся – он не любил выслушивать Гапкины тирады, а вот Голове деваться было некуда – ключ был у Гапки и ему пришлось узнать о себе, что рога у него – это генетическое, скорее всего, наследственное и что предки его с обеих сторон во всех смыслах были рогоносцами и остается только диву даваться, как они не забодали друг друга насмерть, производя таких же, как они рогатых потомков, которых неизвестно для чего земля носит, но и у той терпение уже не осталось и она скроет их на веки вечные, чтобы они не донимали ее, Гапку, своими глупостями. Голова грустно молчал и даже как бы соглашался и все посматривал на дверь, как собака, которую уже пришло время выгуливать, но у Гапки и самой не было желания лицезреть его на фоне угроханного сервиза и она выпустила его на свободу, и он, как в землю обетованную, ринулся в сельсовет, чтобы залечь там до конца рабочего дня под горячий чаек с пятирчаткой. И вывести на чистую воду Тоскливца – пусть признается, для чего он превращается в упыря. Или это упырь превращается в Тоскливца? На автопилоте Голова проследовал в присутственное место. И опять нарвался на скандал, потому что Маринка и Тоскливец за что-то чихвостили паспортистку, а та отбивалась от них, своих мучителей, как могла, и, увидев Голову, все возжелали, чтобы тот выступил третейским судьей. Но тот ответствовал им, что им нужен не судья, а психиатр и он сейчас побеспокоится о том, чтобы пришел спокойный такой дядя и их внимательно и доброжелательно выслушал и уж потом решил, могут ли они разгуливать на свободе или им место за высокой стеной среди таких же, как они, которые не в состоянии прожить день, не переругавшись. И для острастки схватился за телефон. И конфликтующие стороны разошлись по углам, и благословенная тишина опустилась над Горенкой, и холодный ветер за стеклом даже как бы создавал уют. И Голова включил калорифер и попросил Маринку приготовить чай, который она подала почти мгновенно, возможно, ощутив свою провину. Затем он пригласил Тоскливца в кабинет и задушевно так спросил:– Ты признайся мне честно, ведь мы с тобой давно знакомы, упырь ты или нет? Говори правду, а то я Грицьку пожалуюсь.– Никак я не могу быть упырем, Василий Петрович, то есть вампиром, потому как кровь у меня, хотя и не горячая, как у вашего превосходительства (нет, Тоскливец все-таки умел подольститься к начальнику!), но и не холодная, как у особы, которая уже окончила земное существование.– А детей тогда у тебя почему нет? Только труп может не обрюхатить такую вертихвостку, как твоя бывшая супружница. – Голова смягчился и даже как бы сказал Кларе комплимент. – Тем более что она помолодела, а ты как был, так и есть.– Дети, они кушать просят, – резонно ответил Тоскливец. – А денег где набраться? Вот это, если б вы мне зарплату раз в пять увеличили, то я тогда бы вам крестничка и произвел.– Может быть, тебе, как это, подсобить? – поинтересовался Голова. – Она-то ведь, твоя бывшая то есть, ничья. Ты с ней поговори.Предложение о помощи вызвало у Тоскливца возмущенный клекот, но не орлиный, а куриный. И по его обличности расползся синюшный румянец. И Голова догадался, что забота о ближнем была встречена без благодарности.– Ну нет, так нет, – быстро сказал Голова, он опасался, что фиолетовый румянец превратится в зеленый и тогда ему снова придется приналечь на ноги, чтобы спасаться от вампира, а сил у него уже не было. И он отправил Тоскливца с каким-то поручением к Маринке, чтобы тот переключил на нее свое внимание и в случае чего напился ее, а не его крови.
А милиционер тем временем страдал. Наглые тетки из ломбарда совершенно не были готовы к тому, чтобы дать за цилиндр хоть несколько монет.– Если он урод, – талдычили они ему, – так продай его в цирк. Нам, по крайней мере, серебро нужно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36