— Неживой. Фамилие такое.
Он подходит и подает мне руку. Я отвечаю на рукопожатие. Некоторое время мы меряемся силой. Он очень хочет победить, но я не уступаю…
Абсурд в высшей фазе.
— Как дела? — любопытствует он.
— Весь чешусь, — говорю я, — особенно под коленками. Особенно под левой, ее отрезали первой.
— Чешусь — значит, существую, — почему-то радуется он и еще прибавляет: — Пока чешусь — надеюсь.
Так и поговорили.
Смутный мужик. По манере двигаться и держать себя, по остротам, по костюмчику — да по всему! — явно имеет отношение к силовым структурам. Или имел отношение в прошлом. Оперативник какой-нибудь. Но тогда почему он один? Где толпа коллег? «Скорая помощь» — где?!
Очевидно, там же, где его совесть. В заднице.
Если же вспомнить то, что он отколол после знакомства со мной, картина будущего становится и вовсе беспросветно черной. «Черный квадрат» Малевича. Ненавижу художников…
— Ожидается заказ, — сообщает Неживой Эвглене, не стесняясь нас с Аликом. — Крупный заказ.
— Не здесь, Виктор Антоныч, — шепчет она в панике. — Умоляю вас, спустимся в кабинет…
— А что? — удивляется он. — Все свои. Кто-то здесь чего-то не понимает? Очень крупный заказ! В ближайшие две недели — двадцать контейнеров, как минимум. А то и несколько десятков. Ты сможешь обеспечить необходимое наполнение? — он многозначительным жестом обводит полупустую палату.
Честно сказать, меня в тот момент затрясло. Не такой уж я храбрый, каким хочу сам себе казаться.
После очередной операции, когда кончается действие наркоза, я всегда пл А чу…
А этот тип вдруг опять обращается ко мне:
— Ваша фамилия довольно известна, господин Саврасов. Не ваши ли работы украшают сии стены? — он идет вдоль живописной серии «Наш сад».
— Это работы моих учеников, — отвечаю я ему, подавив страх. — Мои висят в Третьяковской галерее.
— Непременно схожу, — обещает он. — Посмотрю ваши творения и вспомню, какого мастера мы потеряли…
Весело пошутили и расстались.
Вот так оно все и было…
* * *
Нет, не случайно здесь появился капитан Тугашев, не случайно он стал знакомиться с Эвгленой. Это событие — прямое следствие визита Виктора Антоныча. Понять бы теперь — кто-то прокололся или так задумано? И если прокололся, то кто: Купчиха, Неживой, Тугашев?
Но самое непонятное вот что. Жуткий монстр по имени Виктор Антонович, от которого уползти бы и забиться в щель, вызвал во мне противоестественное, совершенно необъяснимое ощущение, будто я ему нужен. Причем, живым. Ни на секунду я не сомневаюсь, что пугал он меня всерьез, и, тем не менее…
Кто он — вестник жизни или смерти?
Вот уж точно: «Пока чешусь — надеюсь».
Открывать глаза не хочется…
21.
Я просыпаюсь оттого, что в помещении кто-то ходит. Прислушиваюсь — не открывая глаз и не переставая сопеть. Тетя Тома? Купчиха?
Кто-то шлепает босыми ногами по линолеуму. А я лежу спиной к палате, то есть даже если попробую подсмотреть — увижу только картину. На картине — колючие, растущие из песка головы Максима Горького. Мексиканский пейзаж… Что делать?
Ситуация решает за меня. Я внезапно оказываюсь без одеяла — сдернули рывком. Ни хрена себе! Лежу голый. Изображаю секундное просыпание, издаю протяженный вздох и переворачиваюсь на другой бок. Пришелец застыл, ждет. Все в порядке, я продолжаю спать. Он отходит. Я приоткрываю веко — осторожно, на микрон…
Кто-то, тщательно завернутый в простыню. Ни головы, ни рук, ни ног пришельца не видно. Привидение? Лучше бы, конечно, оно; жаль только, что этот дом обходят стороной даже привидения.
Как положено, включено ночное освещение. Ледяная синева висит в палате, позволяя рассмотреть, что одеяла лишился не я один. Спящие Егоров и Тугашев также открыты для чужих взглядов. Некто в простыне явно рассматривает нас троих, словно выбирает. Наконец подходит к Тугашеву, склоняется над ним… В призрачном свете ночника лезвие ножа кажется картонным, ненастоящим.
Нож?!
Никаких сомнений. Коротким точным ударом пришелец вгоняет оружие в грудь спящего — в область сердца.
И тут же — металлический стук оживляет жуткую тишину. Похоже, привидение что-то рассыпало по полу.
Остатки наркоза слетают с Тугашева, как кожура с луковицы. Товарищ капитан распахивает глаза, явно не понимая, где он и что с ним. Пытается приподнять голову, затем пытается заговорить. На губах его пузырится кровавая пена, рукоятка ножа вибрирует вместе с диафрагмой. Убийца наваливается — держит жертву, смотрит, как человек умирает.
Тот умирал минут пять…
Что происходит? Совершается преступление или акт милосердия?
Как бы там ни было, я готовлюсь защищать свою жизнь. Я готовлюсь сорвать с ночного зверя покрывало, едва тот приблизится на расстояние удара. Моя единственная рука — это, знаете ли, тоже оружие… Однако ничего такого не нужно. Время подвигов еще не настало. Убийца уходит, оставив труп в постели; он уходит на лестницу, закрыв второй этаж на ключ.
Конец приключению.
Я вскакиваю.
Меня лихорадит.
Встав на краю кровати, осматриваю палату. Дверь к тете Томе закрыта — это в высшей степени странно. Спустившись на пол, я добираюсь до ее комнатенки, приоткрываю дверь, заглядываю в щелку… Жива старушка, надо же. Просто спит.
Идиллия.
Как кстати ее разморило, отметил бы проницательный сыщик.
Тугашев тоже спит — по своему. Я зачем-то тороплюсь к нему. Он мертв, мертвее, чем свет больничного ночника. Мертвенно-синие глаза открыты, из груди торчит рукоятка кухонного ножа. Прощай, Рома; возможно, тебе повезло… Обыскиваю пространство вокруг его кровати и обнаруживаю на полу несколько похожих ножей. Вот, оказывается, что выронил гость. На лезвиях — надпись: «SAAB».
В доме, нашпигованном хирургическими инструментами, убивают кухонными ножами? Смешно…
Я возвращаюсь к себе, не притронувшись к трупу. И, тем более, совершенно незачем бить в барабаны или, там, трубить в трубы, созывая здешних нелюдей. С какой стати я должен поднимать тревогу? Лучшая линия поведения — забросить на свою кровать одеяло и возобновить прерванный отдых, что я и делаю.
Случившееся — не моя проблема.
Три дня назад
Продать человека по частям гораздо выгоднее, чем целиком…

22.
Все смешалось в доме Облонских, написал бы по этому поводу классик.
Разумеется, то, что многие годы творилось на втором этаже, можно было квалифицировать, как серию предумышленных убийств, однако никто из хозяев дома не согласился бы со столь вульгарной формулировкой. Метаморфозы, происходившие с пациентами, ни в коем случае не являлись причиной их смерти. Пациенты умирали от естественных и понятных причин: остановка дыхания, гемотрансфузионный шок, синдром сосудистого сгущения, — и тому подобное.
Теперь же…
Убийство было самым настоящим, в традиционном варианте. Труп обнаружила тетя Тома, выползшая под утро из своей кельи. Тетя Тома, как выяснилось, накануне вечером изрядно приложилась к бутылке, да еще не к одной, потому и проспала все на свете. Когда Эвглена Теодоровна устроила санитарке выволочку, она, корчась от совершенно искреннего чувства вины, вывела дрожащим маркером на доске: «У моего мальчика вчера был день рождения. Хотела выпить за его пропащую душу».
Оглушающая простота!
Из дома никого не выпустили. Руслан остался на вахте, хоть его суточное дежурство и закончилось. Явился сменщик Руслана, менеджер Илья; этого посадили на телефон («Оставьте ваши координаты, хозяйка вам перезвонит»). Борис Борисович сидел в обеденной комнате, потеряв и свой лоск, и свою всегдашнюю уверенность. Все эти холуи ничего не понимали.
Органы охраны правопорядка, по известным причинам, никто извещать не стал. По тем же причинам нельзя было обратиться за помощью к специалистам со стороны. Ситуация вынуждала рассчитывать только на собственные силы. Дочь рисовала схемы — кто где спал минувшей ночью и какими путями мог скрытно перемещаться по дому; мать вела допросы, пытаясь поймать хоть кого-нибудь на лжи.
Напрасные усилия. Самодеятельный сыск лишь обострил общую нервозность, не дав никаких результатов.
Труп Ромы Тугашева убрали из палаты ранним утром — еще до того, как особняк проснулся. Спустили на Нулевой этаж — и все, был человек, нет человека. Обычно подобной работой (переноской останков) занимался Сергей Лю, но сегодня китайца решили не посвящать в подробности. Не тот случай. Носилки тащили мать с дочерью. Тяжело, конечно, а что сделаешь? Эвглена Теодоровна была встревожена и одновременно — весьма, весьма огорчена. Встревожена полным отсутствием смысла в произошедшем (в самом деле, зачем умерщвлять того, кто и так скоро освободится от жизненных пут?). Огорчало ее то обстоятельство, что кровь в покойнике загустела, стремительно шли процессы разложения, иначе говоря, материал был совершенно не пригоден к реализации.
Безумная расточительность…
Ножи, разбросанные вокруг кровати Ромы Тугашева, были аккуратно собраны и отнесены на кухню. Тот экземпляр, который застрял в мертвом теле, вынули, отмыли и тоже вернули на место. И вдруг обнаружилось, что комплект неполон: одного ножа не хватает. Вот такая странность в ряду прочих.
В поисках этой важнейшей улики (пропавшего ножа) Эвглена Теодоровна даже провела личный досмотр, собственноручно ощупав одежду на каждом из обитателей особняка. Затем она перевернула все здание, начав с больничной палаты наверху. Особое внимание было уделено помещениям, где ночевали холуи: каморке тети Томы, учебной комнате (там спал Борис Борисович), комнате повара, комнате охранников-менеджеров. Никакого результата.
Странности прибавлялись и множились.
Пропавший нож рождал очень нехорошие предчувствия.
Психоз незримо вползал в дом.
23.
Разговаривали в будуаре, чтоб никто из домашних не помешал и не подслушал.
— А если Саврасов? — с сомнением произнесла мать.
— Откуда у него ножи? — возразила Елена.
— Ну… Ему принес кто-нибудь.
— Ага. Китаец, например.
— Подожди ты со своим китайцем. Дался тебе этот китаец.
Да, мысленно согласилась Елена, про господина Лю разговор будет особый. Вслух она сказала:
— Даже если Старому кто-то принес ножи, как бы он смог? Такие подвиги не для него, мама. Скорей уж — тетя Тома.
— Если только она окончательно спятила.
— Кстати, почему бы ей окончательно не спятить?
— Мне кажется, если бы наша Тома спятила, то не стала бы в простыню прятаться. Слишком уж это… осмысленно, что ли. Убийца не хотел, чтобы его узнали. Это проявление разума, а не безумия. И вообще, какой смысл ей кончать новенького?
(Подробности убийства, в частности, тот факт, что ночной гость был закутан в простыню, мать и дочь узнали от Саврасова. «Что ж ты сразу кого-нибудь не позвал?! — немедленно вскипела Эвглена Теодоровна, услышав его историю. — Не спасли бы мужика, так хоть материал бы сохранили!» «Я думал, это дурной сон, — был ответ. — Мне, знаешь ли, каждую ночь кошмары снятся, и все — один реальнее другого. Не могу забыть твои ласки, любимая». «Не язви! — взвилась Эвглена Теодоровна. — Как ты смеешь язвить в такой момент!..»)
— Тетя Тома несколько перебрала вчера, — напомнила Елена. — То есть пребывала в состоянии измененного сознания. Разговоры о смысле здесь неуместны. Ударил градус в голову, она и принесла жертву высшим силам, хранящим, блин, ее «мальчика».
— Саврасов слышал, как она храпела… Да нет же, нет, она бы созналась! Ты же видела, как я на нее давила.
— Океан слез и вулкан благородных обид, — согласилась Елена. — Тогда кто — Борька? Или Руслан? Кто еще остался?
…Некоторое время обсуждали тех, кто остался. Борис Борисович? Во-первых, он ничего не знает, — ни о тайной больнице, ни о семейном бизнесе двух Эвглен, — во-вторых… достаточно первого. Менеджер Руслан? Те же возражения. Впрочем, этот парень далеко не так прозрачен, как Борис Борисович. И вынюхать при желании мог достаточно, чтобы сделать выводы, и обращаться с ножами обучен, как-никак бывший десантник. Работает по рекомендации одного генерала. Какого-такого «генерала»? («Тихо, тихо, не шуми, — досадливо поморщилась мать. — Тебе его имя ровным счетом ничего не скажет…») Короче, Руслана нам подсадили, рубанула Елена. Может, и подсадили, не стала спорить мать. Но даже в этом случае — надо же иметь хоть какую-то причину для столь наглой вылазки. А еще — ключ от Второго этажа. Где убийца раздобыл ключ? Например, носил с собой легально, тут же ответила Елена. Мать отвердела лицом. Да, круг подозреваемых очень узок. Настолько узок, милое мое дитя, что в голову лезет чудовищный, непоправимый вздор…
А ведь она меня подозревает, вдруг сообразила Елена. Не кого-нибудь — именно меня. Прежде всего — меня. Вот это да… И мотив убийства под рукой имеется: насолить любимой мамочке. После вчерашнего-то разговора!
В самом деле, что мешало дочери зарезать любовника матери и таким нехитрым способом самоутвердиться? Ничего не мешало. Отношения между двумя Эвгленами в последнее время заметно осложнились. А подростки, как известно, это существа резких суждений и поступков; уж кто-кто, а Эвглена Теодоровна отлично понимает такие вещи, поскольку сама была когда-то исключительно трудным подростком. Вот только повзрослела ли она с тех пор? И, если копнуть поглубже, не найдется ли у нее самой пары-тройки мотивов для убийства — скрытых под толщей дряни?
Кто знает…
Мать и дочь молча смотрели друг на друга, словно соревнуясь, у кого взгляд крепче. Победила мать. Елена потерла глаз, который внезапно зачесался, и тяжко вздохнула:
— Я все-таки хочу вернуться к господину Лю. Почему ты отмахиваешься от слов своего мужа?
Эвглена Теодоровна взялась на секунду пальчиками за виски.
— Прости, Аленькая, я что-то потеряла нить… От каких слов я отмахиваюсь?
— Только не делай вид, что забыла. Твой муж узнал руку убийцы.
— Ну, помню, конечно. Видел якобы сон, который не был сном. В том, что видел, не уверен… Очень сомнительно.
«Дура, блин!» — чуть не ляпнула Елена в сердцах. Сомнительно ей… Рука с ножом, высунувшаяся из-под простыни, была единственной частью тела, которую ночной гость открыл постороннему взгляду.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7 8