– Почему ты называешь это предательством? И почему ты это связываешь с началом новой жизни?
– Потому что не так просто начать здесь сначала. – Она говорила медленно, потому что ей приходилось тщательно взвешивать каждое слово. – И потому что все, что произошло здесь, – это кошмар, начиная с моей матери и кончая моей дочерью.
– Дай мне возможность попробовать изменить это. Я не имею в виду, что могу повернуть вспять все, что было сделано, но жизнь может стать лучше даже в этом же месте.
У Габриэлы снова полились слезы, и кое-кто из посетителей кафе обратил внимание на них, глядя, как она вытирает их бумажной салфеткой.
– Это нечестно по отношению к тебе.
– Почему? – Ник протянул руку через стол, чтобы коснуться ее руки.
– Потому что ты еще многого не знаешь.
– Чего, например?
– То, что Пит рассказал Дине обо мне и что разрушило ее веру в меня и наши взаимоотношения.
– А ты не хочешь поделиться этим со мной?
– Хотела бы, только не могу. Опять поставлю себя в такое положение, что буду зависеть от чьей-либо жалости. Я уже получила урок.
– Неужели ты позволишь прошлому погубить свое будущее?
– Может быть, это и есть расплата.
– Расплата за что?
– За то, что я недостаточно хорошо себя вела, – с некоторой долей цинизма ответила Габриэла.
– Дина могла бы найти тебе оправдание.
– Могла бы, но не стала этого делать.
Она наклонилась и прижала его руку к своим губам.
– Отношения между матерью и взрослой дочерью нередко складываются непросто, изначально в них заложен конфликт, но Пит должен был помочь сгладить острые углы. Возможно, он не желал иметь со мной ничего общего, но зачем настраивать против меня девочку? Наверное, он был слишком задет той ситуацией, но нам всем было больно. Так что это не извиняет его. Мы были не только ранены, мы с Диной были очень растеряны. По разным причинам, но обе были растеряны. Сомневаюсь, что Пит был растерян. Он был зол, ему было больно, он страдал, но только не растерян, – сказала Габриэла.
– Я вовсе не собираюсь защищать его, – начал Ник, – но мне кажется, он был тоже растерян, только совсем по другой причине. Не так легко мужчине потерять женщину, над которой он имел власть, которая принадлежала ему. Тебе, наверное, неприятно слышать такие слова. Я тоже тяжело переживал свою потерю.
– Не сравнивай себя с Питом. Ты потерял жену при трагических обстоятельствах, а он из-за своей злости.
– Какая разница, итог один и тот же. С точки зрения мужчины, один и тот же. В любой ситуации есть личность, которая заботится о ком-то, и противоположная – которая принимает заботы. Неизбежно наступает период, когда мужчина колеблется, решая для себя, нужно ли искать кого-то, кого надо опекать, или он сам нуждается в сестре милосердия, лечащей его душевные и телесные раны. И тогда, когда он стоит перед выбором, он бывает растерян.
– Что же получается? Мужчина не знает, какую роль он собирается играть в супружеской жизни? Разве он не обязан решить все заранее?
– Ты не совсем корректно ставишь вопрос.
– Зато правильно. Не надо усложнять мужскую душу. Женщина во всех случаях напугана, растеряна – или она боится остаться одна с ребенком, или страшится совершить поступок, из-за которого муж или друг могут бросить ее, она также боится остаться без мужской поддержки, ведь женщина по большей части в финансовом вопросе зависит от мужчины. Конечно, иногда хочется погрузиться в свои душевные переживания, только не всегда женщина может позволить себе такую роскошь.
– А ты как раз нашла время и возможность погрузиться с головой в переживания?
– Я просто запуталась, – ответила она уклончиво.
– Ты повторяешь это неоднократно, но даже если бы ты и не говорила об этом, я бы сам догадался. Я понял про тебя все в первую же минуту, как мы повстречались на похоронах.
– Да, у тебя есть такое свойство – ты видишь мир только в белых и черных тонах.
– А ты выйдешь за меня замуж, если я все окончательно перепутаю?
– Ты и так уже все запутал, всю мою жизнь.
– Это что, означает твой утвердительный ответ?
– Пока что я делюсь своими наблюдениями.
– Чего же ты добиваешься? – спросил он очень серьезно. – Я говорю о главном. Отбросим все остальное в сторону.
Вопрос был сложный. Габриэла ответила на него с большой неохотой:
– Я думала, что легко пережила все свои горести, начиная с трагедии матери и кончая смертью Пита. Я не позволяла себе впасть в тоску. А теперь мне хочется оплакать все эти потери, расплатиться за свою бездушность и пройти по жизни другой тропой.
– Так пойдем вместе, – предложил Ник, как самый простой выход из тупика, в который она сама себя загнала.
Габриэла на какой-то момент решила принять его предложение и разделить свою ношу с ним. Могла бы девчонка из Фрипорта, что на Лонг-Айленде, послать все к черту – карьеру, ухажеров, бурную жизнь в Париже и найти счастье с честным и мужественным парнем на родной земле? Но не это было в основе ее сомнений. Если бы она действительно купалась в блеске и роскоши, испытывала волнительные приключения и карьера была действительно так важна, как она заставляла его поверить, то это были бы препятствия к их совместному счастью. На самом деле это мало походило на ее реальную жизнь. Мишура парижской журнальной жизни, в которой она закружилась, была только способом вырваться из будничного, одинокого, унылого существования. А вот чувство собственной вины так прочно поселилось в ее душе, так она к нему привыкла, что отбросить его и стать вновь счастливой ей было страшно. Она считала, что не заслуживает той любви, которую он ей предлагал.
– Я люблю тебя, но не имею права с уверенностью заявить, что мне делать с этой любовью. Я боюсь стать тебе плохой женой, пока не справлюсь с тем, что терзает меня изнутри.
– Стоит ли мне ждать?
Ей хотелось сказать ему, чтобы он как можно скорее скрылся с ее глаз, и почти так же сильно ей хотелось взять с него обещание, чтобы он ждал ее вечно.
– Я не хочу, чтобы меня спасали.
Сопровождаемые любопытными взглядами скучающих посетителей, они встали и покинули кафе. На улице они поцеловались долгим, страстным поцелуем, словно бы прощаясь навсегда. Появилась какая-то пара, сидевшая в кафе за соседним столиком, и направилась к автомобилю. Габриэла услышала, как мужчина сказал своей спутнице: «Похоже на конец какого-то длинного романа».
– Что происходит? – встретил ее Сильвио гневной фразой. Он стоял, широко расставив ноги, среди огородных грядок и указывал на дом. – Ты думаешь, что можешь шляться по округе и не говорить мне, где ты пропадаешь?
Габриэла постаралась говорить с ним как можно спокойнее:
– Пожалуйста, не волнуйся. Я как раз пришла объяснить тебе все. Я приняла решение и хочу, чтобы ты меня понял.
– Пришла объясняться, когда натворила черт знает что! – продолжал кричать Сильвио, не обращая на нее внимания.
– Давай найдем место и спокойно поговорим, папа.
– Только если ты не станешь заявлять, что ты уже что-то надумала сама, не посоветовавшись со мной. – Он уже начал торговаться с дочерью, голос его смягчился, но он по-прежнему сжимал и разжимал кулаки, словно боксер на ринге, примеривающийся к противнику, прежде чем нанести первый удар. – Я не намерен сидеть и ждать, когда ты вляпаешься в очередную фантастическую историю. Ты слышишь меня, Габриэла?
– Слышу, – ответила она, в ярости кусая губы, – если ты выслушаешь меня, то поймешь, что это никакая не глупая история и не ошибка с моей стороны!
– Если хочешь знать мое мнение – у тебя один ветер в голове!
Подхватив отца под руку, она повела его в угол сада, где стоял стол с несколькими стульями.
– И вот еще что, Габриэла, если тебе не понравятся мои слова, ты не должна бежать к матери и жаловаться ей. Понятно?
Габриэла кивнула, размышляя, как рассказать отцу обо всем, чтобы это выглядело логично и просто, а не тем сумасшедшим бредом, каким оно казалось ей самой. В этот день она решилась одеть летний костюм явно парижского производства – жакет с подложенными плечами и почти прикрывающий короткую юбку. Габриэла только что помыла волосы, уложила их и тщательно наложила на лицо косметику. Из материнской шкатулки она позаимствовала массивные золотые серьги и такое же ожерелье. Она уселась в тени дуба, словно демонстрируя себя отцу в полном блеске, но ее вид только вызвал новую волну раздражения.
– Какого черта ты так вырядилась? – взорвался он.
– Папа, Адриена с Диной в доме Пита на берегу. – Габриэла сделала паузу. – Ей удалось уговорить Дину разрешить мне приехать и позаботиться о дочери, пока она не окрепнет достаточно, чтобы вернуться в колледж. Кстати, она быстро поправляется, и на следующей неделе сможет продолжить учебу. – Снова пауза перед решительным заявлением. – Поэтому я заказала билет в Париж и собираюсь уезжать. Мне надо срочно приступить к работе.
Сильвио выслушал дочь молча, не перебивая, и только заметил:
– Ты что, вырядилась так ради дочери?
– Не только, – помедлив, сказала Габриэла. – По дороге я собираюсь повидаться с Ником.
– Вот это номер! – Сильвио вперил в нее свой пристальный взгляд. – А он знает, что ты удираешь от нас на следующей неделе?
– Он знает, что я уезжаю, но не знает когда.
– И что он думает по этому поводу? – не выдержал отец.
– Не одобряет…
– Я могу сказать тебе то же самое. – Глаза его сузились, он ушел в себя, как будто в уме прокручивал всю эту историю с начала до конца.
– Почему ты так поступаешь? – спросил он вдруг совсем спокойным тоном.
– Потому что я живу там, а не здесь, и моя работа не может ждать меня до бесконечности.
– А Ник?
– Я не просила его ждать.
– Тогда зачем ты хочешь с ним увидеться?
Она покраснела:
– Чтобы попросить его об этом.
– Не думаю, что он все это охотно проглотит, ни минуты в этом не сомневаюсь. К тому времени, когда ты исправишься и начнешь просить прощения, будет уже поздно.
– Значит, так тому и быть, – обреченно заключила Габриэла.
Ее элегантный наряд и все косметические ухищрения не могли скрыть той душевной боли, от которой она страдала.
– Не вмешивайся в это дело. Дай мне самой во всем разобраться.
Она потянулась к отцу, но он резко, даже грубо оттолкнул ее.
– Сама ты ни с чем не справишься, потому что ты слишком глупа и не можешь понять, что для тебя хорошо и что плохо!
– Благодарю, – сказала она, восприняв оскорбление как возможность, сохранив достоинство, отступить, притворившись обиженной.
– А что будет с Диной? – настаивал отец. – С твоей дочкой?
Габриэла изобразила на лице весьма бодрую улыбку.
– Хотелось бы, чтобы после окончания семестра она приехала ко мне. По многим причинам это великолепная возможность. Она освоит французский, познакомится с другой культурой, и мы обсудим с ней все проблемы без чьего-либо вмешательства. Она сможет провести год за границей.
Сильвио с недоверием взглянул на дочь:
– А если она откажется ехать?
– Тогда пусть приедет только на каникулы.
– А что, если она и на каникулы откажется?
Габриэла уже с трудом сдерживала себя:
– Если она вообще не захочет видеть меня – ты ведь это имеешь в виду, – то мне это будет легче пережить там, чем оставаясь поблизости от нее.
Казалось весь недавний гнев Сильвио улетучился, голос его стал мягким и печальным. Она редко видела его таким.
– Габриэла! Я хочу кое-что сказать тебе, и ты должна это выслушать. Может, так на тебя повлияла смерть Пита и несчастный случай с Диной, но сейчас ты говоришь и ведешь себя как безумная.
– Пожалуйста, замолчи, – взмолилась Габриэла. Она уже была на грани истерики. – Как раз ты действительно доведешь меня до безумия этим разговором.
Но ее отчаянная мольба осталась без ответа.
– Я хочу, чтобы ты знала правду.
Габриэла вскрикнула, оборвав его. Она потеряла контроль над собой, слезы душили ее.
– Прекрати! Ты делаешь мне еще больнее! Я должна уехать к себе домой.
– Твой дом здесь.
– Это больше не мой дом!
– Значит, тебе лучше жить с лягушатниками?
– У меня там работа! – произнесла Габриэла тихо, совсем обессиленная.
– Ты поступишь так, как я тебе скажу, – приказал он, даже зная, что давно потерял право приказывать ей что-нибудь. Это случилось около двух лет назад, когда однажды утром Сильвио проснулся с мыслью, что его единственной дочке скоро сорок, а сам он прожил большую часть жизни и уже близок к смерти. – Все, что я тебе говорю, это ради твоей же пользы. Я хочу, чтобы ты наконец зажила нормальной жизнью. Родители должны что-то оставить детям, а дети – подарить родителям.
Габриэла поняла, на что намекал отец, какое робкое желание теплилось в его душе.
– Папа, – сказала она, – если бы ты только заикнулся, что я тебе нужна здесь ради мамы, я бы осталась.
Чтобы скрыть свои чувства, Сильвио выудил сигару из нагрудного кармана рубашки, повертел в пальцах, отломил кончик.
– Это не ради мамы, а ради тебя самой. Ты должна остановиться в своих метаниях. Ты уже давно не ребенок. Большинству женщин твоего возраста уже ничего не светит в жизни. Пойми это!
– Не берись судить о современных женщинах.
Сильвио достал из другого кармана рубашки зажигалку. Он долго молча изучал ее, словно это был странный, незнакомый ему предмет, на самом деле обдумывал, что ответить дочери.
– Времена и нравы, конечно, меняются, но и мужчины, и женщины такие же, как во времена моей молодости. – Он откинулся на спинку стула и неторопливо раскурил сигару. – Сейчас самая главная проблема – это совсем не Дина.
– Как ты можешь так говорить?
– Потому что она уже испытала то, о чем ты только в книжках читала. А то, чем забил ей голову папаша, принесло ей только вред.
Пепел с сигары падал ему на брюки, но он этого не замечал.
– Из нее не получится ни специалист по космосу и никакой другой ученый, ее не ждет блистательное будущее, которым Пит пудрил ей мозги. По-настоящему помочь Дине можно только одним. Я знаю чем. И ты знаешь. Когда вы начнете строить хижину вместе с сыном Фрэнка Тресса.
– Папа! – закричала Габриэла, скорее смущенная, чем возмущенная. – Еще ничего не решено!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34