– Рак чего?
– Всего.
Я уткнулась лбом в стену.
– Ее мать скончалась от рака. Она что?.. – я была не в силах произнести вслух это слово.
– Именно, мэм.
– О господи… – у меня подкосились ноги, и, держась рукой за стену, я опустилась на пол. – Черт возьми…
– Она просит вас приехать – ей кое-что нужно вам сказать. Я посмотрел расписание – ближайший поезд будет завтра утром, лучше будет выехать не откладывая. Билет уже будет ждать вас на вокзале в окошке бронирования. Конечно, самолетом было бы еще быстрее, но последние дни погода неустойчива, так что лучше поездом. Приезжайте.
– Не могу сказать, сможем ли мы с Виппи Берд так быстро собраться, ведь сейчас у нас страшный наплыв посетителей. Надо найти кого-то, кто бы мог нас подменить.
– Ваша подруга может не приезжать, Марион говорила только о вас.
– Вероятно, вы ее не так поняли: и она, и я – мы обе подруги Мэй-Анны.
– Ну разумеется, мэм, тогда я позабочусь о двух билетах. Надеюсь, вас можно будет ожидать уже завтра? Мы не знаем, сколько еще времени… – Тут он замялся, подбирая нужные слова. – Врачи не уверены, дотянет ли она до послезавтра.
– Почему же тогда вы не позвонили нам раньше?
– Она до последнего момента скрывала от всех свою болезнь и попросила позвонить вам только сегодня. Она сказала, что хочет отойти со спокойной душой и совестью.
– Скажите ей, что мы будем, но только не надо ваших билетов, мы их купим сами на свои деньги.
Я повесила трубку и некоторое время продолжала сидеть на полу, прислонившись к стене, и в таком виде меня и нашла Виппи Берд.
– Что происходит? – спросила она.
– Мэй-Анна умирает от рака, – объяснила я. – Может быть, уже прямо сейчас.
Виппи Берд испуганно вскрикнула. Я представила, как Мэй-Анна в мучительных болях одна-одинешенька умирает в своем белом доме, и мы с Виппи Берд обе не смогли сдержать слез, но тут вдруг она вспомнила, что в ресторане сотня голодных людей ждут свою пищу, и они линчуют нас прямо здесь, если тотчас же не получат ее, и я ответила, что они могут подождать еще минуту и что мне надо пойти и все рассказать Бастеру.
– Он сейчас в баре, – сказала Виппи Берд, – но не надо туда ходить, лучше я сама приведу его сюда.
Я пересказала Бастеру содержание телефонного разговора в самых мягких выражениях, которые только могли мне прийти в голову в такой обстановке, и он молча слушал и после моего рассказа сказал, что жалеет ее, что она давно боялась такого конца и что как бы он сейчас хотел… Чего бы он сейчас хотел, он не сказал, но мы с Виппи Берд и так поняли, – эти слова произнес сейчас прежний Бастер.
– Эдди, который звонил, сказал, что она хочет видеть нас с Виппи Берд и что нам надо выехать не позже завтрашнего утра.
– Ну так отправляйтесь, – ответил Бастер. – А мы с Тони тут обо всем позаботимся. В конце концов, она ведь ваша лучшая подруга.
Утром, когда мы с Виппи Берд садились в поезд, Бастер ничего не попросил передать Мэй-Анне, даже привет. Он только обнял меня, крепко-крепко, так, что у меня сердце чуть не выскочило из груди, поцеловал на прощание, сказал, что любит меня и чтобы я поскорее возвращалась.
Билеты нам купил Тони, и когда мы сели в поезд, то обнаружили, что он взял нам двухместное купе.
– Как это несправедливо, – сказала Виппи Берд, когда мы уселись с ней друг против друга, – что Мэй-Анна так тяжело заболела.
– Что она умирает, ты хочешь сказать, – поправила ее я. – Что еще более несправедливо. Пинк и Чик были мужчинами, а мужчины гибнут на войне, и это понятно, но когда в мирное время умирают такие молодые люди, это не укладывается в голове, ведь ей же нет еще и сорока.
– Не больше тридцати, если верить газетам, – сказала Виппи Берд.
– Сколько было ее матери, когда она умерла?
Виппи Берд задумалась:
– Думаю, ненамного больше. В детстве наши матери нам казались старыми как мир, но сейчас-то мы понимаем, что они были совсем еще не старыми женщинами, а ее мать была из них самой молодой.
– Теперь я понимаю, что чувствовала моя мама, когда умирала миссис Ковакс, – сказала я.
– Как ты думаешь, Мэй-Анна прожила счастливую жизнь? – спросила Виппи Берд так, словно наша подруга уже умерла.
– По-своему – да, но не в том смысле, как мы с тобой. У нас с тобой прекрасные семьи, а у нее – никого.
– Она могла бы иметь Бастера, – сказала Виппи Берд, и кто-то мог бы счесть эти слова бестактностью, но у нас было заведено говорить друг другу то, что думаешь. Кроме того, я сама была того же мнения, что и Виппи Берд.
– Она была бы несчастна даже с самим папой римским, – сказала я. – Единственный человек, кого она за всю свою жизнь любила по-настоящему, – это Джекфиш Кук.
* * *
На вокзале Томас встречал нас не один, и это нас сильно огорчило, потому что мы хотели поговорить с ним с глазу на глаз. С ним был еще этот Эдди Баум.
– Я боялся, что он вас не узнает, – пояснил Эдди.
Он был одет в бесформенный свободный свитер и туфли на резине – неуместный костюм для человека, который должен был отвезти нас к умирающей женщине.
– До сих пор он нас узнавал, – сказала я.
– Ну, я, конечно, понимаю, что не очень вам нравлюсь, но хотел выразить вам свою признательность за то, что вы все-таки приехали.
– Мы приехали не к вам, мистер, – сказала Виппи Берд.
– Наверное, ему нужен наш совет, в чем ее хоронить, – сказала я, обращаясь к Виппи Берд, но так, чтобы и он тоже хорошо расслышал.
– Как она? – спросила Виппи Берд Томаса.
– Не знаю, мэм, – ответил он, обернувшись через плечо. – Вроде пока держится, но дела, конечно, плохи. Когда она увидит вас, ей, конечно, станет получше. Я и раньше говорил, что надо вам позвонить. Выглядит она ужасно.
– Это не для записи, – вмешался Эдди. – Тут болтается много всяких репортеров, которые, конечно, захотят с вами поговорить, и вы должны сказать им, что она по-прежнему вся в белом и была прекрасна до самого конца.
– Заткнись, приятель, наша подруга еще жива, – сказала Виппи Берд.
– Мы приехали поддержать больную подругу, – присоединилась я к Виппи Берд, – а не помогать вам раздувать эти дурацкие легенды.
– Поймите, – возразил он, – ваша подруга всю жизнь трудилась над тем, чтобы создать этот образ, и она хочет, чтобы люди навсегда запомнили ее такой.
– Думаешь, мы без тебя этого не знаем? – спросила я, и в ответ он только пожал плечами.
Остаток пути до дома Мэй-Анны мы ехали молча.
…– Она весь день спрашивала про вас, миссис Эффа Коммандер, – успел прошептать мне на ухо Томас, когда открывал передо мной входную дверь дома. – Ей надо поговорить с вами о мистере Миднайте.
– Похоже, в этот раз она не пытается сбежать от него, не попрощавшись, – сказала Виппи Берд, подразумевая ту давнюю историю, когда Мэй-Анна уехала из Бьютта в Голливуд, не попрощавшись с Бастером.
– Думаю, она хочет попросить у него прощения, перед тем как уйти, но кого и за что прощать через столько лет? – ответила я. – Он и так знает, что она сделала для него все, что могла, и воспоминания о суде и тюрьме уже больше почти не вызывают у него горьких чувств – даже вообще больше никаких чувств. Он всегда понимал и понимает ее лучше других, лучше, чем мы с тобой.
– А я-то надеялся, что они все-таки поженятся, – сказал шофер и только после этого вспомнил, что Бастер теперь мой муж. – Но мистер Миднайт поступил абсолютно правильно, выбрав вас, мэм, – тут же исправился он.
– О, спасибо за комплимент, – ответила я. – Если будет время, я еще раз угощу вас мороженым, Томас.
Но вышло так, что все время нашего визита мы почти не выходили из дома Мэй-Анны, да и вообще почти не отходили от нее. Войдя в дом, невозможно было избавиться от мысли, как много здесь изменилось со времени наших предыдущих посещений. Я вспомнила вечер, когда мы с Виппи Берд, одетые в платья из черного атласа, подаренные нам Мэй-Анной, спускались по этой самой причудливой лестнице, чтобы принять участие в нашем прощальном вечере, где мы добыли ей роль в этих ужасных «Новичках на войне». Я вспомнила и другой мой приезд сюда, на судебное слушание по делу об убийстве, и окончательно поняла, что ныне мы в этом доме в последний раз.
Мэй-Анна выглядела страшно исхудавшей, даже более худой, чем в свои детские годы, и без макияжа кожа ее лица казалась пятнистой, что напомнило мне о том дне, когда Стеннер Свиное Рыло на пруду-помойке угодил ей в лицо тухлым помидором. Ее волосы, потеряв сияющий платиновый цвет, превратились в космы цвета грязных шахтных отвалов. В чем-то она опять стала походить на Мэй-Анну наших детских лет, и я почувствовала, как при виде ее мое сердце разрывается на части.
Комната ее тоже перестала выглядеть как апартаменты кинозвезды. Вместо нежного аромата лилий, который она прежде так любила, пахло болезнью и лекарствами, атласные драпировки убрали, бутылочки с парфюмерией были в беспорядке свалены в углу, а на их месте стояли белые эмалированные подносы с бинтами, спиртовка и жестяные коробки со шприцами. Мы с Виппи Берд осторожно, на цыпочках подошли к Мэй-Анне, не понимая, спит она или нет. Она открыла глаза и улыбнулась нам. Не прикрывая рот ладонью, как раньше, потому что не могла пошевелить рукой, в которую была воткнута игла от капельницы, а той испуганной кривой улыбкой, которой она улыбнулась нам с Виппи Берд, когда мы впервые увидели ее на краю шахты «Крошка Энни».
– Твои глаза по-прежнему как две бездонные шахты, – сказала я и поцеловала ее в лоб. – В них можно провалиться так, что никто тебя больше не найдет. Сама не пойму, почему при виде тебя мне всегда приходят на ум бездонные шахты?
– Если бы я не ждала вас, то давно была бы уже на дне бездны, – прошептала она.
– Или в Китае, – сказала Виппи Берд.
Мэй-Анна улыбнулась. Сиделка дернулась, но врач утвердительно кивнул и сказал сиделке, что если мы несколько минут с ней поговорим, то вреда от этого не будет.
– Я так и не побывала в Китае, хотя так хотела! Моя роль в «Шанхайском агенте» – вот весь мой Китай.
Это был гангстерский фильм с ее участием, из ранних.
– Есть много разных других мест, куда ты не ездила, например, Бьютт, – сказала Виппи Берд. – Когда ты поправишься и вернешься к нам, ты прославишь Муна О'Рейли на всю школу, и он сможет заработать себе на обучение в колледже продажей твоих автографов.
Мэй-Анна улыбнулась, давая понять, что благодарна Виппи Берд за попытку подбодрить ее, и потом, когда она по завещанию оставила Муну на получение высшего образования двадцать пять тысяч, мы вспомнили эту улыбку. Не знаю, на учебу в каком именно университете она дала ему эти деньги, потому что их хватило бы, чтобы обучить в колледже весь его класс.
– Вы всегда были моими лучшими друзьями, – прошептала Мэй-Анна, и в этот раз ее слова прозвучали словно прощание.
Мы с Виппи Берд переглянулись, словно спрашивая друг у друга, понимает ли она, что умирает, и я повернулась к врачу в надежде получить разъяснения, но он был занят – что-то записывал в скорбном листе.
– Были всегда и всегда будем, – сказала я.
– Нет, Эффа Коммандер, – сказала она и остановилась, потому что ей трудно было говорить. – Все, и я тоже, знают, что мои дни – нет, часы – сочтены. У меня старый запущенный рак, хотя мне легче, чем было моей маме, потому что я по крайней мере могу задавить боль, ведь мне без возражений дают все, что я ни попрошу. Но я специально попросила не колоть меня сегодня утром, чтобы быть в сознании, когда вы придете. Это мой последний монолог… Врачи не ждали, что я переживу эту ночь, но я пережила, потому что должна вам сказать…
Эти слова забрали у нее последние силы, и было видно, что ее терзает боль. Врач взял шприц и подошел к ней, но Мэй-Анна отрицательно качнула головой. «Не сейчас», – прошептала она и сделала слабое движение рукой, безжизненно лежавшей поверх простыни, как бы приглашая меня подойти ближе. Простыня на этот раз была простая, а не атласная, как раньше. Я подошла и взяла ее руку, и в этот момент заметила, что, наверно, впервые с двенадцатилетнего возраста на ее ногтях нет лака. «Подойдите ближе», – прошептала она, и сиделка принесла нам два складных стула, и мы с Виппи Берд уселись у ее изголовья. Сели, как приехали, даже не сняв пальто.
– Бастер вам что-нибудь рассказывал? – спросила Мэй-Анна.
– Что ты имеешь в виду?
– Рассказывал ли он вам о том, что здесь действительно произошло в ту ночь, когда был убит Джон Риди.
– Я никогда с ним об этом не говорила, это не моего ума дело, – сказала я.
Признаться, мне никогда и ни с кем не хотелось говорить на эту тему, даже с Мэй-Анной и даже сейчас.
– Бастер – лучший из людей, и мне надо было выходить за него замуж, пока была возможность. Если бы только у меня была такая возможность! Ты самая счастливая женщина на земле, Эффа Коммандер, – она слегка пожала мою руку. – И Бастер будет с тобой счастлив, как ни с кем другим.
Я почувствовала, что кто-то стоит у меня за спиной, обернулась и увидела Эдди Баума, у него на глазах стояли слезы. Сначала я захотела, чтобы он ушел, а потом подумала, что он тоже вправе находиться здесь, ведь он заботился о ней не меньше, чем мы с Виппи Берд, хотя и не был ей таким близким другом, как мы. Да, я не любила его за то, что он ничего не сделал для Бастера во время процесса, и все же он старался ради Мэй-Анны, ради спасения ее карьеры, и мы с Виппи Берд должны были быть ему за это признательны.
– Вы не должны больше разговаривать, – сказал врач, который снова подошел к ее ложу со шприцем в руках.
– Доктор, – ответила она, – как вы думаете, почему я жива до сих пор? Я должна им все рассказать.
– Милая, тебе нечего мне рассказывать, – сказала я.
Я видела, что ее боль все усиливается, и хотела, чтобы ей поскорей сделали укол. Я снова вспомнила, как умирала ее мать, на секунду вспомнила свою маму, делавшую для миссис Ковакс горный чай и заварной крем. А Мэй-Анна, разве кто-нибудь согрел ее последние часы чем-то подобным?
Она глубоко вздохнула, словно собирая последние силы.
– Джона Риди убил не Бастер, а я, а он взял на себя вину по моей просьбе.
Ее голова словно ушла в подушку, и она опустила веки.
У меня потемнело в глазах, а Виппи Берд застыла с открытым ртом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37