Сели кто где, воцарилось молчание.
– Что носы повесили? – сказал Каро. – Если доведется ко мне на могилу прийти, чур, рассказывайте анекдоты, разрешаю заранее.
– Анекдот Агабека, – ввернул Карлен. Это был любимый анекдот Каро, они слышали его раз сто.
Левон вспомнил директора школы, где работала Татевик, и усмехнулся.
– Серьезно, ребята, неудобно, что-то надо сделать! Поставим хоть простой камень, – сказал Рубен. – Левон, займешься?
– Левон соберет деньги и пропьет, – засмеялся Карлен.
– Потом нарочно умрет, чтоб не возвращать, – сказал Каро.
Наконец они ушли. Акоп остался, он будет здесь ждать, ему некуда идти. Со временем все ребята по очереди соберутся здесь, может, старость преобразит их, но ничего, он узнает их. Соберутся всем классом, и впервые будет тишина. Левон сморщился от видения этой неизбежной картины. Каро что-то рассказывал, все смеялись. Когда они успели повзрослеть? Рубен уже начал полнеть, Артак и Каро поседели, Карлен все еще подтянут, но в лице, в глазах усталость и забота.
Давно ли на переменах и после уроков они играли в пуговицы, заменявшие им мелочь, – дома не оставалось пуговиц, брюки закалывались булавками. Давно ли они ходили на рынок и смотрели в волшебный ящик с отверстиями по обе стороны… Чудеса в ящике показывал за пятак мужчина и при этом давал объяснения: «Первый – Лондон, столица Англии. Второй – Багдад, родина хурмы». И наконец: «Танцуют прекрасные девушки Греции! Это смотрите задаром». Их привлекали не девушки Греции, а хурма. Позже Девон побывал во многих странах, в той же Англил, Греции, но самым прекрасным было детское путешествие. Рубен с Карденом шли и о чем-то спорили, Каро и Артак смеялись какому-то очередному анекдоту. Когда они выросли и кто им вернет непрожитые годы детства?
У выхода с кладбища выпили воды из фонтанчика.
– Пока, Акоп.
– Умираю от голода, – сказал Каро. – Жена сказала: «Двадцать рублей забираешь, еще и обед попросишь?»
– Поесть бы где-нибудь, – сказал Артак.
– Едемте на Севан, в «Ахтамар».
Они набились в машину.
– Руб, спой ту песню, помнишь? Очень прошу.
– Сейчас лучше анекдоты, а песни – на Севане.
Все заговорили наперебой, точно стараясь отогнать грустные мысли, навеянные кладбищем.
– Навестим Вагика, – предложил Каро.
Вагик был в психиатрической больнице на Севане.
– Говорят, он вылечился и работает там завхозом.
Что случилось с парнем? Он единственный не голодал в военные годы, отец его был бухгалтером в воинской столовой, мать поварихой. Он носил пальто и коверкотовый костюм, был розовощекий. Как это произошло? Как они, полуголодные и полуголые, смогли выдержать в те трудные годы, а Вагик нет?… Сколько они измывались над ним, обливали одежду чернилами, таскали у него завтраки, тетради!
– А помните, как мы наелись у Вагика?
Еще бы не помнить! Их было двенадцать ребят. Съели все подчистую, что было в доме. Потом с неделю у всех болели животы, а Артака даже забрали в инфекционную больницу. Ужас, что только не вытворяли.
…И сегодня Вагик в психиатрической…
После дождя асфальт был мокрый.
Ребята все разом бурчали под нос какую-то мелодию.
– Левон, – сказал Рубен, – ты написал?
– Что?
– О наших самоубийцах.
– Ого, у вас есть и самоубийцы? – пошутил Каро. – Неплохо же ты руководишь районом.
– Молчи, – оборвал его Рубен, – не твоего ума дело.
– А то смотри, позвоним жене, – добавил Артак и спросил у Левона: – Что за самоубийцы?
– Прекратите! – оборвал их Карлен – Не на траурный же митинг мы собрались: сначала кладбище, потом самоубийство. Может, пойдем теперь в анатомикум на обед?
– Нет, еще не написал, – ответил Левон Рубену, – но напишу.
– Да-а, – протянул тот, – такая, брат, история. А я в той деревне ни разу не бывал раньше, представляешь?
– Сколько лет ты в этом районе?
. – В ноябре будет год.
– Удивительно.
– Значит, напишешь?
– Тебе бы не хотелось, да?
– Нет, что ты, не в том дело.
Ребята загалдели:
– Хватит!
– Сегодня ни о чем серьезном!
– В самом деле, надоело, всюду одно и то же – на собрании, на свадьбе, на похоронах, – хватит!
– Итак, решено, – заключил Карлен, – ни слова о политике, о работе…
– …и о трагедиях нашей истории, – дополнил Левон.
– И о женщинах, – сказал Каро, – точнее, о наших женах…
– В самом деле, устали, – сказал Рубен, – повеселимся. Ведь мы так редко бываем самими собой, а?
Левон незаметно оглядел товарищей. Старшему, Рубену, всего тридцать семь. И он устал? Все устали? Отчего устали, когда успели устать? Каро что-то запел, как всегда, фальшиво. Карлен закурил, а Рубен вдруг затянул;
Платком взмахнула у ворот
Моя любимая…
Рубен на три года старше, в девятом классе он дружил с девочкой из соседней школы; ему нравилось «просвещать» своих друзей, учить, как следует подойти к девушке, о чем говорить. В те годы занимались раздельно, мальчики совсем одичали, им не хватало смягчающего влияния девочек. Вот об этом ‹…› Рубен словно рассказывал им своей песней ‹…› – он закрыл глаза, песня увела его назад на девятнадцать – двадцать лет, голос Рубена теперь не тот что раньше, с хрипотцой, и он позабыл слова – сам их теперь сочинил. Ведь сколько прошло лет! Школа осталась без девочек, здание перегородили деревянной перегородкой, это было в шестом классе, девочки плакали, мальчики мрачно выстроились под стеной. И с тех пор учились раздельно. Перегородку приходилось часто ремонтировать, потому что ребята отбивали штукатурку и в переменки смотрели сквозь щель в коридор девочек. В старших классах сквозь эти узкие щели передавались записки, смешные и грустные, назначались свидания.
Рубен пел одну песню за другой, как будто для себя.
Первый бокал выпили молча, поминая Акопа.
– Значит, договорились, о серьезном – ни-ни, – сказал Карлен. – Ясно?
Они с трудом отыскали свободный столик в большом зале «Ахтамара», народу было полно, в основном молодежь, а внизу за окном голубел Севан.
После пяти рюмок Левон посмотрит на Севан и разочарованно махнет рукой:
– Фальшиво.
– Что?
– Севан. Словно картина Башинджагяна.
А пока все молчали, сосредоточенно ели, сжевывали невысказанные слова. Вот встретились, теперь выпьют, пошутят друг над другом, вспомнят тысячу разных мелочей, вместе проведут вечер. Кто знает, доведется ли встретиться еще раз, а если да, то ведь всего на несколько часов. Опять раскроют форточки своих душ и тут же быстро захлопнут – надолго нельзя, опасно.
– Расскажите что-нибудь, – предложил Каро.
Музыка гремела, как начинающий оратор, а пары словно вступили в безоружный поединок, они сближались, удалялись, находили друг друга. На лицах маски, взятые напрокат на вечер или на всю жизнь, руки и ноги слабо прикреплены к туловищу. Нет, Левон выдумывал, это обыкновенные ребята, а ритм твиста гармонирует с ритмом их кровообращения. Лица… Когда это они являли собой открытую азбуку, по которой можно было читать душу: а, б, в, г, д, е?… Лицо – всегда случайный дар. Левону вдруг стало тошно от эгих мыслей. Рубен поднялся, пошел к соседнему столу, – наверное, пригласить на танец одиноко сидящую девушку. Та вначале удивилась, но Рубен наклонился, что-то сказал, она рассмеялась и встала. Когда они с девушкой оказались у их столика, Рубен незаметно подмигнул им.
– Видали? – спросил Каро.
– А девушка с веснушками, – заметил Артак.
– Сами не плошайте, – сказал Карлен. – Что думаешь ты, надежда нации?
– Стареем, – ответил Левон.
Артак вздохнул, потому что его длинные-предлинные ноги не пригодились для танцев и никогда не пригодятся. Он посмотрел ‹…› и сказал:
– Что они находят в танцах?
– Не знаю, – ответил Каро.
Среди юных пар упрямо топтались двое, ему было лет шестьдесят, ей за пятьдесят. Они танцевали танго, глядя друг на друга со счастливым выражением лица, им вдруг взбрело в голову изменить ритм, но ничего из этого не получалось, только мешали другим. Они выглядели смешно, на мужчине были широкие, старомодные брюки, женщина то и дело смотрела себе под ноги, – наверное, боялась ошибиться. Было грустно. Левон выпил одну за другой три рюмки водки, потом встал, поискал глазами свободную девушку, как ищут свободный стул. Нашел. Она стояла у стены, в ожидании подруги. Нет, Татевик здесь ни при чем. Он подошел, пригласил. Они смешались с толпой, и он отвлекся от назойливых мыслей и вопросов. В твисте есть что-то буйное, он сводит с ума, заставляет забыть уравнения жизни с тысячью неизвестными, превращает вас в бездумное создание, которое проделывает телодвижения, живет только телом… Нет, твист вовсе не отключает от восприятия мира. Левону бросилась в глаза пожилая пара, он, танцуя, приблизился к ним, стараясь уловить что-нибудь из их разговора, как ловят теннисный мяч. В зале были шум и толчея, у женщины удивительно прозрачное лицо, словно с почтовых открыток тридцатых годов. Она улыбается, глядя себе под ноги. Мужчина, подтянутый, точно в строю, сдерживаемый своей формой, погонами, приказами. Но все равно смотрел он несколько робко и беспомощно, особенно в минуты, когда их случайно толкали молодые.
– Меня зовут Левон, – представился Левон, но взглядом продолжал следить за пожилой парой, – тридцать три года, не женат…
Девушка улыбнулась.
– А я Маринэ. Сказать, сколько мне лет?
– Можете. Пока еще можете.
Пожилая пара напоминала щепку, брошенную в бурное море. Их было чуточку жалко: зачем они здесь топчутся, шли бы домой смотреть телевизор, пили бы с соседями чай с вареньем, уложили бы спать внуков, баюкая их сказками. Наверное, получают пенсию и читают четвертую страницу газеты с траурными объявлениями – возраст такой. Молодая пара снова толкнула их, мужчина жалко посмотрел и что-то сказал.
– И сколько же вам лет, Маринэ?
– Двадцать один.
– Видите их? – Он кивнул в сторону пожилой пары.
– Жалко, – сказала она, – зачем они танцуют?
Молодой человек что-то сказал мужчине, женщина вдруг оставила его руку и быстро ушла к столику, а оркестр уже замолчал. Левон очутился между мужчиной и парнем, а Маринэ тащила его за рукав.
– Что ты сказал ему?
– А ты кто такой? – Парень смотрел на Левона, как на рыбку в аквариуме. – Сын ему или внук?
– Не надо, – произнес мужчина, – не надо, ребята.
– Внук, – ядовито сказал Левон.
– Ого! – Парень усмехнулся.
Издали махали рукой ребята, он увидел Рубена, они сидели за столом. Левон заметил, что площадка для танцев пуста и только они остались в центре этого безлюдья. Мужчина стоял потерянно, как хачкар или глухонемой.
– Повтори, что сказал!
– Не кричи. – Парень смотрел очень спокойно, как будто рассматривал билет в кино, устанавливая номер места и ряд, или как на прошлогоднюю афишу. – Ты, я вижу, любопытный, дядя. Анекдот я рассказал твоему деду. Слышал небось, это в котором один говорит: «Мы в сорок первом мешали вам воевать? Вот и вы теперь не мешайте нам». Знаешь, нет?
Мужчина оставался недвижим. Левон внезапно подумал, что он, может, сражался в Керчи, видел сотни тысяч трупов, наваленных друг на друга, как мешки с песком, от которых поднялась вода в проливе, затопила берег, и мужчина смотрел на все это обезумевшим взором. Почему, почему представилось именно это? А парень смотрел равнодушно.
– Тебе еще чего-нибудь надо?
– Надо, – спокойно ответил Левон и ударил его по лицу наотмашь.
Пока парень поднимался с пола, собираясь ответить тем же, подоспели ребята. Все.
– Ты в своем уме? – сказал Рубен. – Люди смотрят на нас.
– Нечего было его нацеплять. – Левон имел в виду депутатский значок Рубена. – Не на сессию собрался.
………………………………………………
– Прости, – сказал Левон, – а я собой доволен. Наверное, лучше этого я еще поступка не совершал. – Они направились к своему столу. – Прости…
Рубен смотрел рассеянно и неудивленно.
– Что он сказал тебе?
– Не мне, им.
Рубен, услышав историю, посмотрел на него с недоумением, задумчиво.
– Твое здоровье, – сказал он, наполнив рюмки.
Горечь, как после хинина, который глотаешь без воды. Решили повеселиться, не говорить о серьезном – и вот… Но разве они животные, чтобы только пить и жевать? Неужели разница в том, что те едят траву, а они форель или рокфор? Очень может быть, что и скотина на своем языке обменивается мыслями о траве или комбикорме.
Подошли Артак, Каро, Карлен.
Пожилой мужчина.
Парень, смотревший растерянно и с подозрением.
Что он так запсиховал? Может, не стоило, а?… Нет, кровь священна куда более, чем развалины монастырей или письмена на пергаментах. Глумиться над пролитой кровью? Нет. Долгие месяцы вода в Керченском проливе была красного цвета. Сколько молодых жизней погибло в море, исчезло бесследно? Те не успели научиться танцевать и уже не научатся. И вот этот, один из них, случайно уцелел, теперь он не находит своего места в жизни, растерянно хлопает глазами. Вода в Керченском проливе несколько месяцев была кровавого цвета, может, и это смешно?
Они расселись за столом.
– Спасибо, – наконец выдавил из себя мужчина, значит, он не был глухонемым. – Но зачем вы…
– Выпейте, – предложил Рубен.
– А ты иди, – сказал Левон парню. – Мы заняты. Если у тебя есть претензии ко мне, запиши номер телефона.
– Знаю, мне сказали, кто вы, я читал вашу книгу.
– Даже так? – Левон вспомнил Асмик и Серова, их могилы. – Больше не читай. Тебе пора идти.
Тот встал.
– За Левона, – предложил Карлен. – Я всегда думал… – Парень все еще стоял возле стола. – Тебя ждет девушка, ступай. – Парень молча удалился. – Я всегда думал… За тебя, Левон.
– Где вас ранило? – спросил Левон.
– Под Гомелем, в Белоруссии, – ответил мужчина. – Как вы догадались, что я был ранен?
– Не знаю.
Не знаю, не знаю, в самом деле, с кем мы – со старыми или с молодыми? Или мы просто мосты над обмелевшей речкой, связка, когда уже нет связующих слов, когда следующее слово или предложение начинается с новой строки? Удобрение под будущий урожай?… Но неужели новое – этот паршивец, читавший его книги? Не будет он писать для таких, как этот. Чепуха. А Сероб и Асмик?… Глупости!
– Выпьем, – Рубен вдруг обнял Левона и поцеловал, – за нашу грусть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14