- За что? - улыбнулась Наталья.
- За то, что лежать тебе надо, а не разгуливать. - Дед погрозил кривым пальцем и ушел.
Потом Наталья ходила смотреть, как старуха доит корову. Послушала незлой бабкин матерок в адрес нервной Вербы, вспомнила свой дом, свою бабушку и свою рыжую Дашку. Потом вышла за ворота, села на бревнышко. День обещал быть тихим и теплым, и Наталья подумала: "Хорошо, что осталась". Ей казалось, болезнь ослабевает, безвозвратно уходит, и состояние детской осенней грусти было приятным - до чего ж хорошо так сидеть на бревне, на краю деревеньки Якимовки, смотреть на реку и думать, что ты всеми забыта и брошена. Теперь-то уж точно все заметят, что ты и забытая, и брошенная. Там, на базе, это заметят и сделают соответствующие выводы.
Хотелось продлить свое состояние, греться на солнце и смотреть на остекленевшую речку - куда она течет?
Но ещё хотелось выпить чуть-чуть, ребята оставили ей "эликсир", а деду бутылку водки, которую он тут же спрятал в уголок за икону.
Наталья выпила стопку с "каплями"
и легла. Ночью у неё начался сильный жар. Она стонала, бредила, говорила о каком-то золоте, которое ей совсем не нужно. Ей мерещилось, что рядом стоит тот страшный старик.
Старуха проснулась и до утра уже не ложилась. Заварила земляничных листьев, добавила малины и каких-то капель, хранящихся под замком от деда, и поила этим лекарством Наталью через каждый час.
Следующий день Наталья лежала с пониженной температурой, то спала, то дремала, её будил дед и предлагал бульон из чьих-то, как он выражался, мозгов. Наталья отказывалась и только пила бабкин отвар. Дед тоже его пил "на всякий пожарный", деду хотелось поговорить.
- Я знаю, - говорил он, стоя у печки, пряча папиросу за спину, - никакая у тебя не простуда. Я-то знаю...
- А что же? - вяло спрашивала Наталья. Дед загадочно ухмылялся и спрашивал в свою очередь:
- Чего это ты о золоте-то в горячке вспоминала? Кто это тебе золотишко-то предлагал, мужик, что ль, какой? Совратитель?
- Совратитель, - горько усмехалась Наталья. - Где вы теперь таких встретите, чтобы золотом совращали?
- Может, в вашей спедиции? - неуверенно говорил дед.
- В экспедиции... Там нищета, как и везде... Ох Господи...
- Худо, что ли? - тревожился дед.
- Голова раскалывается.
- Так то давление. Хошь, поправлю? - Дед, мимоходом крестясь, направлялся в красный угол, доставал из-за иконы остатки водки. - Давай, девка, по пробирочке.
- Нет-нет, не могу...
- Значит, не давление, - констатировал дед и наливал себе. - А у меня вот давление.
Старуха вернулась из села с мешком хлеба. Дед сноровисто вскипятил самовар, втихую ещё раз приложился к бутылке и сел с бабкой пить чай. Та рассказывала последние новости:
- В Архангельске сняли кавказца с поезда. А у него чемоданище, что сундук моей покойной матушки. Ну, открыли ево, думали, деньги там или оружие... А оттель - вот такие вот крысищи! Что наша Мурка. И все с чумой, с холерой, со спидой! Во че они нам готовят! А французы. Дак те хочут хряпнуть атомную бонбу под землей, на том конце света. Чтобы, значит, заряд в землю ушел и вылетел где-нибудь тут, у нас, значит, под Архангельском. А?
- Ничего тут не вылетит, - вроде бы с некоторым разочарованием сказал дед и повторил убежденно: - У нас ничего никогда не вылетит. Свет, вон, четверть века обещают подвести, а на деле ждут, когда мы загнемся.
- А в районе объявились грабители, - продолжала старуха. - Ограбили зубного техника, снасильничали и скрылись.
- Во! - сказал дед. - Дожили, мужика даже снасильничали!
- Техник, это так говорят, - пояснила старуха. - На деле техничка.
- Это дело другое. Много взяли-то?
- Че было, то и забрали. Видать, деньги да золото. - Бабка не удержалась и взглянула на Наталью.
Та при этом разговоре чувствовала себя так, словно это она грабила зубного техника.
Вечером у неё вновь подскочила температура. И вторую ночь не спала старуха.
- Не надо, Сережа, - говорила Наталья, - не надо мне никакого золота...
- Господи, что ж это делается? - Бабка крестилась. - Что ж это золото к ей так прицепилось? Господи, прости её душу грешную.
Страшно было старухе. На дворе разгулялась непогода, ветер с дождем стучал в окна, в какую-то щелку задувало в избу, и лампада в красном углу тревожно мерцала. Мерцал лик чудотворца, а больная все бредила о каком-то Сереже, о золоте, о том, что не хочет обманывать.
Утром бабка ушла пасти Вербу, а дед остался ухаживать за Натальей, кормить её бульоном из чьих-то мозгов. Он допил на кухне вчерашние остатки, появился, встал в дверях, как в раме, довольный, с папироской во рту.
- И вот, значится, - начал он, словно продолжая неоконченную историю, - у меня тоже есть кое-что драгоценное. Мильенов эдак на десять!
Наталья приподнялась на локте и больными несчастными глазами посмотрела на старика.
- Ты, девка, лежи, не трепыхайся.
Незя тебе. Ты слухай меня. Невестка у меня" чуть постарше тебя, годков на осемь. Короче, сопля зеленая. Востроносенькая. Фырь-фырь! - Дед покрутил бедрами. - Ну и внук потому востроносенький. У сына-то к тому времени кровь от алкоголя ослабела, потому внук и в её. И вот оне приезжают в июне, уже после похорон, и начинается. "Это мы вот туды поставим, это сюды переставим, а то вон туды перенесем". Короче, загнали нас с бабкой за печку, здесь все вверх дном, иконы временно туды, зеркало сюды... Расположились, живем. Потом начинается. "А что дом? А как дом?
А на кого?" Каженный день с бабкой выслушиваем, что все мы смертны, что ей, востроносенькой, ничегошеньки не надо, что она только о нем, востроносеньком, и печется. Ах, думаю, етическая ты сила! Выбрал момент, когда мы с ней вдвоем, как вот с тобой, и говорю: "Ты зачем, сопля зеленая, все здеся перевернула? Что ж ты, голова парфюмерная, со мной не советуешься?" Обиделась, сил нет...
На лице деда отразилась тихая радость, он поскреб бок и продолжал:
- Боишься, говорю, что дом другим отпишу? Так ежель ты каженное лето будешь все мне тут переворачивать, то и отпишу. Тому же Ваське. Или Максимке, хотя оне и не пишут, сучкины дети. Обиделась, ходит, не разговаривает, только задом - фырьфырь. А перед отъездом вдруг говорит: "Ошиблися вы во мне. Не надо мне никакого вашего дома, это ему, востроносенькому, дом нужен, а мне подарите на память вот эту картинку.
А больше мне ничего от вас..." Что, говорю, на искусства потянуло? Мы тебе и так "Зингера" отдали, серебро берлинское отдали, хватит, наверно?
А это, говорю, пусть висит где висит.
Я не для того под пулями бегал, чтобы потом все это раздаривать. А там, значится, так... Мельничка такая, водяная. Омуточек такой чудесный, ей-Богу, бери удочку и забрасывай.
Водичка живая, ивы живые, даже видать, как ветерок их висюльки покачивает, шум воды, ей-Бо, слышится.
Потому, говорю, зимой как завоет... - Дед повыл, изображая зимнюю вьюгу. Я на эту кроватку приляжу и смотрю на мой омуток, на мельничку, об лете думаю. И так хорошо мне делается, будто в раю...
- Где же картина? - спросила Наталья, осматривая стены избы.
- Отдал... Выпил на проводах, разжалился и отдал.
- Вот это да, - сказала Наталья и надолго задумалась.
На следующее утро она услышала такой разговор. Говорил дед:
- Че же ты, коза, совсем хозяйствовать разучилась? Че ж ты меня раньше срока в могилу-то пхаешь? А, коза?
Чиркнула спичка. Молчание.
- Ты че ж, все деньги на её сульфимизины истратила? Ты че мне мозгу-то крутишь? Дай, говорю, три тыщи всего, я у Огрызихи бутылку возьму, у меня ж именины!
- У тебя каженный день именины.
- Да не мне это, Господи. Дружки-то забидются!
- Хоть бы оне совсем от тебя отвернулись, алкаши чертовы.
- Ты это брось, на дружков-то!
Крыша потекет, погляжу, что запоешь. Первая к им побежишь! Дай денег, кому говорю!
- Нету.
- Ну две дай.
- Нету! Да тихо ты, старый черт.
Дед с бабкой осторожно вошли в комнату, Наталья притворилась, что спит.
- Хорошо, что спит-то, - сказала старуха.
- А чего ей, поправляется, - сказал дед.
- Глянь-ка, румянец совсем другой.
- А чего ей, молодуха...
- Молодая. - Бабка осторожно поправила одеяло. И Наталья "проснулась". Старуха тут же пошла за лекарствами, а старик поинтересовался:
- Как голова? Бо-бо или не бо-бо?
- Не бо-бо, - улыбнулась Наталья.
- Ну и лады! А у меня именины.
- Поздравляю, - сказала Наталья.
- Да че там, - махнул дед черной ладонью. - Разе ж это праздник. Вот День Победы - всем праздникам праздник! Да... - Он присел на стул, закурил и, мечтательно глядя на дым, приготовился к философствованиям.
- Дедушка, - тихо позвала Наталья.
- Ай-я?
- Подойдите, что я скажу.
- Лечу! - Старик, держа под собой стул, засеменил к кровати. - В чем дело-то?
- У меня в рюкзаке две пачки патронов шестнадцатого калибра. Я вам их дарю по случаю именин.
Дед смутился и сказал:
- Спасибо, дочка, уважила. Да только не надо мне их. Оне вам в спедиции пригодятся.
- Берите, берите. В - рюкзаке, в полиэтилен завернуты.
- Ладно уж...
- Берите, говорю.
- Да я ведь теперя не вижу, с какой стороны ружо-то стреляет.
- И ничего. Зато позовет вас какой охотник на именины, а у вас уже и подарок готов.
- Мысля! - удивился дед.
- Или ещё проще, - сказала Наталья, - вы их прямо так дарите, а тот человек вас тоже как-нибудь отблагодарит...
- Вспомнил! У Иволгина как раз шешнадцатый!
Старик забрал патроны и исчез до полуночи.
Глава 4
Сергей Сергеевич не раз пробовал устроить свою личную жизнь. Не получалось... Груз опыта прожитых лет давил, не давал разбежаться и полететь. Он боялся любви, он её уже пережил со всеми вытекающими, как говорится, последствиями. Он уже разводился, судился, разменивал жилплощадь и платил алименты. Почти ежедневно он вспоминал дочь, очень серьезного шестилетнего человечка.
Что он нашел в Наталье? Он много думал об этом. Похоже, он видел в ней и свою дочь, с которой можно встречаться не раз в месяц, а каждый день, и ту подходящую женщину, о которой мечтал. С одной стороны, он наконецто позволил себе расслабиться, пооткровенничать, побыть самим собой, с другой стороны, он подтянулся, достал в таежном поселке чудом не выпитый "Биокрин" и на ночь втирал его в свою лысину, ругая себя за то, что не делал этого раньше.
Но все это в прошлом. Кончилось его любовное бабье лето. Оказывается, не он был ей нужен, а его московская жилплощадь. Что ж, это не ново...
Отлив в чайник спирта, Сергей Сергеевич развел костер и погрузился в раздумья. Как жить дальше? Вот как стоял вопрос. Завтра надо было ехать в Якимовку, забирать больную Наташку, и можно было послать машину с шофером, можно дать сопровождающего, а можно поехать и самому...
Так ехать самому или не ехать?
Кто-то приближался к костру, чьито сапоги шлепали по воде. Подошли шоферы, присели к огню, стараясь не смотреть на чайник. Начальник подумал и протянул им кружку.
- Давайте по капле. А тебя, Масимов, особенно прошу, поосторожнее с этим делом.
- Начальник, - обиженно прогудел пожилой шофер, - вы же знаете, Масимов теперь в полузавязанном состоянии, хорошо это или плохо...
Они выпили, закурили, подбросили в костер сушняка. Максимов вздохнул:
- Господи, за что ты меня наградил таким наказанием?
- Каким наказанием? - спросил Сергей Сергеевич.
- Да предвидеть все. Предвидетьто я предвижу, а вот пользоваться этим никак не научусь.
- Что же ты, Максимов, предвидишь?
- Нехорошее сейчас я предвижу, - неуверенно начал шофер. - Короче, как бы это потоньше выразиться, умерла наша Наталья в этой Якимовке...
Оцепенев, все замолчали. Потом молодой Зуев сказал:
- Я вот дам тебе кружкой по голове!
- Максимов, - мрачно сказал начальник, - ты думаешь, что мелешь?
- Я не думаю, Серега Сергеич, я ощущаю. Вот тут, - Максимов пошевелил пальцами около своих ушей.
Помолчали.
- А вы что, думаете, мне не жалко ее? - нарушил молчание жалобный голос Максимова.
- И отчего она умерла, по-твоему?
- От малокровия, - тут же ответил шофер. - Я сам поначалу все думал: отчего да отчего? Потом чувствую, от малокровия. Крови у неё в ногах мало. А смерть-то, она такая, с ног забирает. Голова в последнюю очередь отмирает. А у неё ножки-то, Господи! Где там крови-то быть? Вот, спрошу вас, заболел человек, что он делает в первую очередь?
- За бюллетенем идет, - сказал Зуев.
- Ой, молчи лучше. Вот приболел человек, он ещё ничего, может смеяться, книжки листать, пить, курить, но! - повысил голос Максимов. - Он уже слег! Он лежит, хорошо это или плохо. Уже ноги того... Ясно?
Начальник партии представил Наталью голую, остывшую, лежащую на дощатом столе в полутемной избе, в какой-то дремучей Якимовке.
Он ворвался в дом как налетчик:
- Где она? - кричал он. - Где?
Ах, паразиты! - ругал он кого-то.
Дед с бабкой, перепуганные насмерть, молча отступили под его натиском в глубь дома. Наконец начальник партии увидел Наталью.
- Жива? - Он не верил своим глазам. - Жива... - Она стояла в дедовых валенках и беззвучно смеялась, сжав губы. Сергей Сергеич обхватил её, поднял, прижимая к себе. - Жива... - Валенки один за другим упали на пол.
- Что вы делаете, Сергей Сергеевич? - сверху вниз спросила Наталья и пояснила онемевшим хозяевам: - Это наш начальник партии.
- Господи, ну и начальник, - качнула головой старуха.
Дед тоже ожил, с суровым видом обошел Сергея Сергеевича и стал вставлять Натальины ноги, повисшие в воздухе, в валенки.
- Для того мы её тут лечили, - ворчал он, - чтобы ты застудил? Ежели ты в своей партии начальник, там и командуй, а тута погодь! А то влетел, человека разул.
Сергей Сергеич, закрыв глаза, прижимался щекой к животу Натальи и ничего не слышал.
- Да поставь ты ее! - сказал дед и похлопал, как по фанере, по дождевику начальника партии.
- Так. - Сергей Сергеич опустил Наталью на пол и обратился к старухе: Сколько я вам должен, бабуля?
- Как должен? - растерялась бабка. - Чего должен?
- За питание, за лекарства.
- Чего ещё должен-то? - не понимала старуха, и казалось, что от этого непонимания она вот-вот расплачется.
- Так! - Эс Эс повернулся к деду. - Сколько?
- Мильен, - ответил старик, плюнул и ушел за печь. - А то ишь, сразу и паразиты! - крикнул он оттуда, окончательно осмелев. - Может, ты сам паразит со своей партией!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22