В Роскильде, в Лейдре, по всей Дании люди тесней жались друг к другу, подбрасывали дрова в пылающие очаги, заводили веселье, чтобы им как стеной оградить себя от тварей, что бродят во мраке. Хельги выпил бессчетное множество рогов с пивом, закусил сухарями с вяленой рыбой и, не погасив тусклый каменный светильник, повалился на ложе из соломы и медвежьих шкур.
Но через некоторое время он проснулся и, сев на ложе, вперил взгляд во мрак. Хижина выстыла, от глиняного пола тянуло холодом. Воющий за порогом ветер то и дело отыскивал незаконопаченную щель и, запуская в нее когти, пытался дотянуться до Хельги. Впрочем, его, кажется, разбудил какой-то другой звук, будто кто-то скребся и хныкал под дверью.
Может, зверь забрел? Голова у Хельги вдруг прояснилась, точно он пил не обычное пиво, а вкусил того меду, который, говорят, Один варит для своих полуночных гостей. Если можно спасти живое существо, не дело оставлять его за порогом, подумал он вдруг.
Поднявшись, Хельги взял светильник и, держась за заиндевевшую стену, добрался среди колеблющихся теней до двери, отпер ее и открыл. За дверью свистела метель. Что-то вроде бесформенной груды серых лохмотьев рухнуло, дрожа, на порог. Он наклонился, втащил бедолагу в дом, запер дверь и поднял светильник, чтобы получше разглядеть пришельца.
Это была худая — кожа да кости — девочка. Прямые черные волосы обрамляли ее лицо, от холода босые ноги распухли и зуб на зуб — а зубы были гнилые — не попадал. Она присела на корточки, обхватила себя тонкими, как прутья, посиневшими руками и застонала. Хельги прислушался и услышал:
— Ты поступил хорошо, конунг.
Хельги скривился, однако, поставив светильник на пол, в несколько шагов пересек хижину, выгреб охапку соломы из своей постели и кинул ее бродяжке со словами:
— Подгребай под себя, чтоб не мерзнуть.
— Нет, пусти меня в свою постель, — заскулила нищенка. — Я лягу с тобой, а иначе умру от холода.
Хельги нахмурился. Но делать нечего — гость есть гость — и он сказал лишь:
— Не очень-то мне бы этого хотелось. Но если по-другому никак, ложись, не раздеваясь, у меня в ногах. Вреда мне от этого не будет.
Он надеялся, что блохи и вши на нищенке вымерзли.
Точно мерзкий паук, гостья забралась на указанное ей место и натянула на себя шкуру. Хельги снова улегся на солому и вытянул ноги. Пусть бедная девушка хоть немного согреется о его ступни.
Но что это? Он не почувствовал прикосновения грязных лохмотьев или худых костей, нет, ощущение шелковистого жара пронзило все его существо.
Хельги сел, откинул с лица нечесаные космы. Перед ним лежала женщина в переливающейся рубашке. Никогда прежде не доводилось ему видеть такой красоты. Солома едва зашуршала, когда она с улыбкой приподнялась ему навстречу. Под прозрачной тканью рисовались спелые груди. Хельги показалось, что холод и зловоние его зимовья отступили, и он перенесся прямо в лето. Пряди чернее воронова крыла падали на странное, бледное лицо, овал которого был нечеловечески прекрасен, а немигающие глаза отливали золотом, как у сокола.
— Но… но ты… — Хельги охватил страх.
Он вскарабкался обратно на постель и сотворил знак молота. Женщина снова улыбнулась, и страх сразу покинул его. Хотя светильник едва мерцал, но сиянье, исходившее от гостьи, разогнало мрак. Казалось, что завывания ветра стали тише и глуше. Хельги с трясущимися руками приблизился к женщине.
Она проговорила — как пропела:
— Теперь я должна уйти. Ты спас меня от горькой беды, ибо на мне лежало заклятье моей мачехи. Я была у многих конунгов, но только у тебя, Хельги сын Хальфдана, достало отваги совершить то, что освободило меня.
— Нет в этом никакой отваги.
И Хельги схватил ее, чувствуя, как вздымается его мужское естество.
— Нет. — Гостья отстранила его движением руки и мягко проговорила: — Не должно тебе возлечь со мной. Я ухожу.
Но он только сильнее прижал ее к себе и ответил прерывающимся от счастья голосом:
— Ты вздумала ускользнуть от меня? Не бывать тому!
Женщина взяла Хельги за плечи, и он почувствовал ее всем своим телом.
— Ты сделал мне добро, Хельги, и я не хотела бы стать причиной бед твоего дома.
— Ты принесла мне столько счастья, что и сказать нельзя, — пробормотал Хельги. — И я сочетаюсь с тобой, не откладывая на потом. Этой же ночью…
Печалью подернулись соколиные очи.
— Воля твоя, государь…
И, не противясь более порыву страсти, она сняла рубашку и отдалась ему.
Часы летели за часами, вот уже и серый свет утра по-волчьи прокрался по белому безмолвию снегов, а Хельги все не мог оторваться от незнакомки, ибо его жаркая страсть превзошла все, что по силам обычному мужчине. Наконец, очнувшись от забытья, он увидел сквозь сумрак, что гостья стоит, склонившись над ним. Она была уже одета, но откуда взялись это зеленое платье и плащ, этот венок из алой рябины на ее челе? Женщина нагнулась к Хельги, приложила палец к его губам и тихо промолвила:
— Итак, ты исполнил свое желание, конунг. Этой ночью мы зачали с тобой дитя. Когда ты овладел мной, я пожелала тебе добра, а не зла. Сделай все, как я скажу, и тогда нам, быть может, удастся предотвратить злосчастье, которое ты посеял в моем чреве. Нашей дочери должно родиться на дне морском, ибо я из рода Ран. Жди ее в этот же день будущей зимой у твоих причалов. — Мука скривила ее губы. — А не сделаешь так, быть Скъёльдунгам в беде.
Конунгу Хельги показалось, что с этими словами она ушла. Во всяком случае, когда он окончательно пришел в себя, ее уже и след простыл.
Хельги вышел в заснеженные поля: незнакомка мерещилась ему в каждой синей тени, в каждом отблеске льда. Кончился короткий зимний день, замерцали звезды, но и в ночи он все слышал ее шепот. Пусть это была не Ирса, все равно его сердце вырвалось из кровоточащей пустоты. Эта женщина-эльф налетела, как порыв весеннего ветра — предвестника скорого цветенья, который проносится, едва задержавшись в памяти.
Хельги почувствовал, что снова стал мужчиной. С песней на устах поскакал он в Лейдру.
Хроар делал, что мог, покуда его брат пребывал в отчаянье. И все же дела шли плохо. Во власти конунгов было немало земель, товаров и кораблей. Моряки и корабельщики не отваживались выходить в море без приказа, а приказы были редки. Но теперь Хельги снова все забрал в свои руки и быстро навел порядок. Он опять стал заниматься делами королевства, делами своего брата, невестки и своего сына Хрольфа.
И вот, занятый с утра до вечера (не только делами, но и женщинами), он позабыл, о чем просила его эльфийская возлюбленная. Немудрено — воспоминания о ней так не сходствовали со всем известным ему, что иногда Хельги думал: был то сон или явь? Но если сон, то кто послал его и что он значит? Эти размышления пугали его. Он гнал их прочь, снова окунаясь с головой в людские дела.
Случилось так, что только через три года, и как раз в канун Йоля, Хельги снова оказался один в своем доме у кургана.
Он думал, что это произошло случайно. Некий убийца, недавно объявленный вне закона, скрылся в тех местах и чинил зло окрестным хуторянам. Когда Хельги проезжал мимо, они обратились к нему за помощью.
— Устройте на него облаву, — посоветовал, смеясь, конунг, потом добавил: — Ладно, авось я с моими собаками сам его выслежу.
Так и произошло. Хельги настиг злодея и отрубил ему голову, чтобы показать людям. Между тем стемнело, и тут он набрел на свою хижину. Необитаемая в течение трех лет, она выглядела слишком мрачно, чтобы по доброй воле заночевать в ней. Но все же это было лучше, чем ничего, ибо эти стены сулили хоть какой-то приют.
Около полуночи Хельги проснулся от лая собак. Ночь была тихой и ясной. Звезды горели во мраке. Млечный Путь отливал морозным серебром, снега укутали могильный курган.
Вдруг трое мужчин и женщина подъехали верхом на призрачных, изменчивых, как водопад, конях. То были долгогривые, долгохвостые эльфийские кони, снег не скрипел — звенел под их копытами. Мужчины с лицами неземной красоты были в звонких кольчугах, на их одежде, на плащах, на вспыхивающих золотом украшений сапогах блуждали радужные переливы. А женщина… Хельги знал эту женщину.
Она наклонилась с седла. Хельги, в страхе выронив меч, принял из ее рук сверток, обернутый в тюленью шкуру.
— Конунг, твой род сполна заплатит за то, что ты не исполнил моей просьбы. Но благо будет тебе самому за то, что ты выручил меня из беды. Это наша дочь. Я назвала ее Скульд.
В мгновение ока кони умчали всадников прочь.
Больше Хельги никогда не видел свою эльфийскую возлюбленную. На руках у него спал младенец, чье имя Скульд значило «то, что должно случиться».
9
Снова печаль снизошла на Хельги. Он больше не дичился людей, не предавался пьянству, жил в Лейдре и занимался делами правления, но стал молчалив, никогда не смеялся, подолгу скакал в одиночестве верхом или часами просиживал, уставясь в огонь.
Хроар, подметив перемену в Хельги, весной пригласил его на жертвоприношенье в свою усадьбу «Олень». Весна была в тот год дружная и ранняя. Боярышник стоял в цвету, дороги просохли и небо полнилось птичьим пеньем в тот день, когда конунги выехали из капища вслед за повозкой Фрейи. Золотом блестел ковчег, в котором находился кумир богини, прекрасна собой была дама, избранная на следующий месяц оберегать его, венки украшали быков, запряженных в повозку, и венки украшали дев, которые, танцуя, вышли навстречу поезду из ворот Роскильде. Веселым песням парней вторило журчанье талых вод по канавам, деревья, чьи ветви богиня убрала первой зеленью, тянулись к небесам, к косым лучам солнца, прорвавшим высокие облака; стада коров красноватыми пятнами виднелись сквозь дымку, подымавшуюся от выгонов; ветерок, холодный и влажный, веял, полнясь запахами прорастающих трав.
Миновали непроглядные ночи, миновало затворничество в тесных домах. Снова на землю вернулся светлый день. Пробудилась новая жизнь: слышно было, как дышит земля. Пусть же кровь веселей струится в жилах, как сок в деревьях. Пусть мужчина не ленится снова и снова соединяться с женщиной, дабы Фрейя и эльфы не лишили плодородия чрево матери-земли! После того как священная повозка, выехав из Роскильде, увезла богиню в окрестные села, начался пир. По обычаю гости уходили с него рано, парами, мужчина и женщина — рука в руке — не только юнцы и юницы, но и самые степенные хозяева со своими женами.
Хельги был на пиру мрачен, если же к кому и обращался, то только к своему сыну Хрольфу, расспрашивая о его делах и затеях. В свои одиннадцать лет Хрольф был тоненьким, невысоким мальчиком. Стройный как олень, он с изяществом носил свой дорогой наряд. Темно-золотистые, с рыжиной волосы он унаследовал от отца, зато большие серые глаза под темными бровями — от Ирсы, и вообще немало материнского было в его лице, на котором, впрочем, выдавался крутой подбородок Скьёльдунгов. Он охотно отвечал на вопросы. А если никто ни о чем не спрашивал, сидел спокойно, наблюдая за тем, что делают взрослые, и думая о чем-то своем.
Ночь после праздника Хельги провел на своем ложе в одиночестве.
Наутро его разыскал Хроар и предложил младшему брату проехаться верхом. Хельги, соглашаясь, коротко кивнул. Конюхи оседлали коней, и конунги легкой рысью выехали за ворота. Стража, поняв, что братьям нужно поговорить, приотстала.
Воды залива поблескивали на солнце, ветер посвистывал в зеленеющих ветвях. Высоко в небе тянулась стая аистов. Наконец Хроар заговорил:
— Я не собираюсь поучать тебя, Хельги. Но все же кое-кто назовет дурным знаком то, что ты, конунг, был так мрачен во время жертвоприношенья и пира, а после него не подарил ни одной женщине свое семя.
Хельги равнодушно вздохнул:
— Пусть их говорят.
— Ты рассказывал мне о том, как эльфийская женщина напророчила грядущие беды. Что ж, беды всегда приходят, не те, так другие, а что до тебя, так ведь тебе она, в конце концов, предсказала благо. Но вот девочка…
Тут Хельги обернулся и хрипло проговорил:
— Сейчас я тебе объясню, в чем тут дело. С тех пор как я увидел ее во второй раз и понял, что все, что произошло между нами — правда, с тех пор как я увидел нашу дочь, которая почти не плачет и смотрит так не по-детски… я вспоминаю Ирсу.
— Что? Я-то полагал, что ты о ней и думать забыл.
— Нет, я понял, что могу жить без нее. Но… не знаю… видно, эльфы способны творить что-то странное с нашим сердцем… быть может, я снова стал думать об Ирсе, потому что испугался того, что меня слишком волнует та, другая. И потом, мы ведь теперь снова вместе, я и Хрольф, а он сын Ирсы, и глаза у него совсем как у нее…
И, поникнув головой, Хельги пробормотал:
— Она уехала в Упсалу, хотя, как я слышал, без большой радости. А мне осталось только стариться в одиночестве в том доме, который когда-то был нашим общим.
Хроар внимательно посмотрел на брата. На лице Хельги проступили кости черепа, глубокие морщины избороздили кожу, волосы подернулись сединой. Хроар провел рукой по своей седеющей бороде и сказал в ответ:
— Все мы стареем.
— Неужто нам дано познать новые беды, прежде чем мы умрем? — голос Хельги звучал глухо.
— Нам еще немало предстоит совершить. — Хроар попытался улыбнуться. — Как бы то ни было, тебя нужно поздравить, ты ведь снискал благосклонность могучих сил…
Он внезапно умолк, ибо его спутник резко привстал в седле. Волос вздыбился от возбужденья на руках у Хельги, когда он, уставясь на брата, зашипел, как рысь.
— Что такое? — с беспокойством спросил Хроар.
Хельги вскинул сжатую в кулак руку. Металл зазвенел в его голосе:
— Клянусь Молотом! Ты прав! Неужто я должен провести в тоске остаток своих дней?
Но едва Хроар заговорил, что, мол, вот и хорошо, он рад это слышать, как его речь была прервана Хельги:
— Я отправлюсь в Упсалу и верну себе Ирсу!
— Что?! — Хроар сорвался на крик: — Нет!
— Да. Слушай. Я все время думал об этом, но только сейчас, после твоих слов, меня осенило… — Хельги схватил брата за руку с такой силой, что на ней отпечатались синяки. — Я, я снискал покровительство высокой силы, моя возлюбленная из рода Ран, Я стал отцом ее ребенка и тем возвысился сам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41