Противники, недруги Есенина, писали «поповские стихи». Не поднимались над уровнем «поповских стихов» и ораторских причитаний статьи, воспоминания, очерки и даже драмы о Есенине. Маяковский считал все это вредной чушью, все, начиная с Когана, который выводит марксизм из изречения Луки - «блохи все не плохи, все черненькие и все прыгают» - и написал несколько панегирических статей и кончая «дурно пахнущими книжонками Крученых, который обучает Есенина политграмоте так, как будто сам Крученых всю жизнь провел на каторге, страдая за свободу, и ему большого труда стоит написать шесть (!) книжечек об Есенине рукой, с которой еще не стерлась полоса от гремящих кандалов».
Даже от названия книжек Крученых исходил бульварно-сенсационный душок: «Чорная тайна Есенина», «Лики Есенина. От херувима до хулигана», «Хулиган Есенин»... Подобного рода «посвящений и воспоминаний дрянь» могла вызвать только раздражение и гнев Маяковского, поставившего перед собою цель: «парализовать действие последних есенинских стихов, сделать есенинский конец неинтересным, выставить вместо легкой красивости смерти другую красоту, так как все силы нужны рабочему человечеству для начатой революции, и оно, несмотря на тяжесть пути, на тяжелые контрасты нэпа, требует, чтобы мы славили радость жизни, веселье труднейшего марша в коммунизм».
Маяковский признается, что это все легко было сформулировать, когда стихотворение написано. Начинать же было невероятно трудно. В самом деле - что может быть бескорыстнее самоубийства: человек добровольно лишает себя всех возможных радостей бытия, не требуя ничего взамен, все оставляя людям... Красиво? А к этому примешивается естественная человеческая жалость к покойному и даже что-то вроде чувства вины перед ним, таким молодым, так рано покинувшим этот мир.
Не так просто было настроить себя. Замысел складывался так: «сначала надо заинтересовать всех слушателей (и конечно, читателей. - А. М.) двойственностью, при которой неизвестно, на чьей я стороне, затем надо отобрать Есенина у пользующихся его смертью в своих выгодах, надо выхвалить его и обелить так, как этого не смогли его почитатели... Окончательно надо завоевать сочувствие аудитории, обрушившись на опошливающих есенинскую работу... Завоевав аудиторию, выхватив у нее право на совершенное Есениным и вокруг него, неожиданно пустить слушателя по линии убеждения в полной нестоющести, незначительности и неинтересности есенинского конца, перефразировав его последние слова, придав им обратный смысл».
Это гениальный поэтических ход для финала стихотворения, действительно снижающий «обаяние» есенинской смерти и его прощальных стихов. Конечно, он гораздо сильнее звучит при прочтении всего стихотворения, но все равно просится для цитирования:
Для веселия
планета наша
мало оборудовала.
Надо
вырвать
радость
у грядущих дней.
В этой жизни
помереть
не трудно.
Сделать жизнь
значительно трудней.
Маяковский так тонко и так блестяще выполнил поставленную самим себе поэтическую задачу, стихотворение прозвучало с такой силой, с такой искренней болью и неприятием есенинского конца, что его переписывали до печати, тайком вытащили из набора и напечатали в провинциальной газете. В любой аудитории, где выступал поэт, требовали его чтения и слушали так, что слышны были летающие мухи, в кулуарах жали руки и восхваляли, а в день выхода его из печати появилась рецензия, состоящая одновременно из ругани и комплиментов.
В статье «Как делать стихи?» Маяковский показывает, как делалось конкретное стихотворение, но предупреждает: «Нельзя придавать выделке, так называемой технической обработке, самодовлеющую ценность».
Это важное упреждение, которое и сейчас еще далеко не все принимают во внимание, считая Маяковского этаким холодным мастером, «вырабатывающим» стихи. Он был мастером - высочайшей квалификации, - но он был поэт и, вопреки лефам, признавал «интуитивный» характер творческой работы.
Маяковский с гордостью называл себя реалистом («И мы реалисты, но не на подножном корму, не с мордой, упершейся вниз...») Это значило, что поэт был озабочен не только обилием серости в поэзии. Он твердо знал и другое: в «переделке» жизни участие поэта столь же обязательно, как участие каждого гражданина своей страны. «Поэзия начинается там, где есть тенденция». Исчерпывающее объяснение.
Как ни сурова оценка, данная Маяковским общему состоянию поэзии, - в то же время он пишет статью «Подождем обвинять поэтов», в которой опровергает распространенное мнение насчет того, что поэтов не читают и не покупают. Поскольку такое обвинение адресовалось всей поэзии, а не то чтобы плохим стихотворцам, Маяковский со статистическими выкладками и цифрами опровергает его.
Проверку он учинил во время своей поездки по городам Союза. Разыскивал книги в задних комнатах магазинов, сам участвовал в распродаже, отбирал расписки о том, что книги распроданы. «Выяснилось, что многие книги многих поэтов идут не хуже заносящейся беллетристики».
Он делал это для того, чтобы снять огульное обвинение в «нечитаемости и непокупаемости» поэтов, чтобы показать, как надо торговать книгой, как надо пропагандировать книгу, если она того заслуживает. И - «приободрить поэтов».
Но Маяковский осторожен с оценками. Он не говорит в статье слов похвалы поэзии. Речь идет - повторим - об умении торговать. Ну а что касается качества? «Дрянь, конечно, никакое покровительство не спасет».
Выступая перед рабкорами «Правды», он признался, что торговля - торговлей, аппарат распространения книги работает плохо, но на 99 процентов виноваты и сами поэты.
- В 99 случаях надо сказать поэту: брось ты этим заниматься! Сейчас пишут плохо, - утверждал он. - Вследствие этого и большие современные поэты начинают терять квалификацию: нам не с кем соревноваться.
К содержанию поэзии Маяковский был придирчиво требователен. Тут можно вспомнить замечательный эпизод его стихотворной полемики с молодым поэтом Иваном Молчановым на страницах «Комсомольской правды». Молчанов опубликовал в этой газете стихотворение «Свидание», скорее всего не придавая ему какого-то программного значения. Так же, видимо, к нему отнеслись и в редакции. Но стихотворение было расслабленное и расслабляющее, в нем оказался отнюдь не присущий этому поэту снобизм и выражена позиция этакого уставшего от жизни и требующего за это компенсации человека («Тот, кто устал, имеет право у тихой речки отдохнуть»).
В тот же день в редакции появился Маяковский. Он был в воинственном настроении и потребовал «газетной площади» для ответа Молчанову.
- Зачем вы опекаете этих поэтических барашков? - грозно допрашивал сотрудников. - На третьей странице бичуете мещан, а на литературной отвели уголок «в помощь начинающим мещанам».
Это был хороший урок комсомольским журналистам, которые после длительных споров приняли решение опубликовать ответ Маяковского. В той же «Комсомольской правде», через несколько номеров, появляется его стихотворение «Письмо к любимой Молчанова, брошенной им, как о том сообщается в номере 219 «Комсомольской правды» в стихе по имени «Свидание».
Маяковский пародирует сюжет стихотворения Молчанова, вставляет в свое стихотворение некоторые его строки и подает их в таком виде, что мелкая, мещанская суть их становится еще очевиднее. И более всего Маяковского раздражает, что под «жакетки» и «косынки», под свою «усталость» Молчанов хочет подвести «марксистский базис». Тут он цитирует строфу Молчанова и комментирует ее весьма едко: «Посмотрите, дескать, шел я верхом, шел я низом, строил мост в социализм, недостроил и устал и уселся у моста».
После пародийно-сатирического обыгрывания стихотворения Молчанова поэт обрушивает на него всю мощь своей публицистики.
Настроения, выраженные Молчановым в стихотворении «Свидание» (1927), владели тогда некоторыми молодыми поэтами, подпавшими под влияние нэпа. Это был не единичный, частный случай, именно потому Маяковский с такой яростью набросился на Молчанова, именно потому он избрал трибуной ту же «Комсомольскую правду», оказывающую влияние на воспитание молодежи.
Концовка стихотворения имеет обобщающий характер:
Литературная шатия,
успокойте ваши нервы,
отойдите -
вы мешаете
мобилизациям и маневрам.
Но полемика на этом не прекратилась.
Молчанов, как бы оправдывая или скорее объясняя свою позицию, написал стихотворение «У обрыва», где снова варьируется мотив усталости, грусти («За ней, за рекою - дожди да туман... Грустны мы с тобою Молчанов Иван»), но где вроде бы выражена боевая готовность на случай, если «тревогу былую забьет барабан».
И снова, на этот раз в том же номере «Комсомольской правды», вместе с молчановским стихотворением - «Размышления о Молчанове Иване и о поэзии» Маяковского, с таким сатирическим началом: «Я взял газету и лег на диван. Читаю: «Скучает Молчанов Иван». Не скрою, Ванечка: скучно и нам. И ваши стишонки - скуки вина».
Дальше в стихотворении сатира Маяковского приобретает остро обличительный характер и, конечно, целит опять-таки не в одного Молчанова, и заканчивается оно афористическим выводом общего нравоучительного содержания:
Поэт
настоящий
вздувает
заранее
из искры
неясной -
ясное знание.
Форма этой полемики была обидной для Ивана Молчанова (здесь не приводятся самые жесткие сатирико-пародийные строки по адресу поэта), но Маяковский не знал пощады, когда дело касалось убеждений, когда надо было отстаивать революционные, классовые позиции.
Выступая на диспуте «Упадочное настроение среди молодежи (есенинщина)» в феврале-марте 1927 года, Маяковский, после реплики о легкости писать недурные стихи, резко ставил вопрос о содержании: «Ты скажи, сделал ли ты из своих стихов или пытался сделать оружие класса, оружие революции? И если ты даже скапутился на этом деле, то это гораздо сильнее, почетнее, чем хорошо повторять: «Душа моя полна тоски, а ночь такая лунная».
Поэт не забыл своих страстных выступлений против стихотворной серости - в защиту мастеровито сделанных стихов, в защиту высокого профессионализма, но в данном случае ему надо было со всей силой ударить по настроениям упадочничества, по душевной апатии, надо было пробудить классовое чувство читателя, и он, уже ради этого, главного, в запале полемики готов назвать поэтическое умение «пустяковой работой».
Проблема упадочных настроений, как уже было сказано, обсуждалась очень широко - в газетах, на митингах, собраниях, - достигая огромного накала. Имя и творчество Есенина при этом использовались как символ безверия. К сожалению, этому способствовала и некоторая часть критики. В «Красной нови» Есенин объявлялся жертвой города, который фатально втягивает человека в свои темные, гнилые недра... В этом же журнале, уже в стихах, эпигонски подхватывались те есенинские мотивы, от которых он решительно отошел к концу жизни. В этом была величайшая несправедливость.
А один из критиков, как бы уже от лица многих («Почему мы любим Есенина»), так определил свое отношение: «У счастливого человека нет своего места в искусстве. Его биография скучна и неинтересна для читателя... болезненные процессы... глубже, содержательнее и разнообразнее мотивов довольства и сытости... Вот почему все мы с ним, с Есениным, и не со стальными соловьями, бездушно имитирующими разные голоса эпохи...»
Тут все или доведено до крайности или не объяснено до конца. Конечно: что без страданий жизнь поэта! И кому интересно читать о сытости и довольстве! Но драматические ситуации, «болезненные процессы» могут повергать читателя в уныние, внушать ему безверие, а могут возбуждать, напрягать его силы к преодолению подобных состояний. И если бы критик объявил себя союзником того Есенина, который, особенно в последний период творчества, шел навстречу жизни, навстречу Руси Советской, то не было бы и спору с ним. Но нет - его сочувствие вызывают сами по себе «болезненные процессы» как предмет поэтизации.
«Стальной соловей» (так называлась книжка стихов Н. Асеева) был другой крайностью (впоследствии Асеев признался: «Я сам писал про соловья стального, пока не услыхал в ночи живого...»), крайностью лефовской - воспеванием по-своему, по-лефовски представляемой России индустриальной, России будущего.
В горячих дискуссиях, где приходилось выступать и Маяковскому, где выступления прерывались репликами из зала, не всякое слово было выверено и взвешено. Как полемист, Маяковский любил обострять спор до предела. Не все взвешено и из того, что сказано о Есенине. Но в отличие от некоторых весьма известных в то время критиков Маяковский все-таки не ставил знак равенства между живым, тянувшимся к новой жизни, истинно талантливым Есениным и тем социальным явлением, которое вызвало упадочное настроение среди молодежи, явлением, связанным с разлагающим влиянием нэпа.
Из полемик в стихах и выступлений напрашиваются, по крайней мере, два вывода: Маяковский занимал все более четкую идейно-классовую позицию в творчестве и отстаивал ее для литературы как средства воздействия на массы трудящихся; ставя на обсуждение вопросы профессионального мастерства, честного, добросовестного отношения к «деланию» стихов, он все дальше отходил от рационалистических концепций и связывал профессионализм с содержанием и направлением литературного творчества.
Стихи Маяковского о поэзии отражают и борьбу литературных группировок, литературные и нелитературные распри, причинявшие немалый урон общему литературному делу, отнимавшему много сил и энергии понапрасну, нужных для творческой работы.
С первых шагов в литературе, оказавшись одним из лидеров группы футуристов и скоро обнаружив в себе незаурядные способности оратора, ища известности, признания, сознавая, что известность приносит и скандальная слава, Маяковский с невероятной лихостью «свергал» авторитеты. Началось это с ребяческих нападок на классиков, а затем яростных атак на маститых живых символистов и продолжилось уже в бесконечных дискуссиях двадцатых годов, когда место в литературе отвоевывалось не только книгами, произведениями, но и декларациями, манифестами, лозунгами, дискуссионными способностями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84