Я соберу о нем все самые грязные слухи и попытаюсь найти подтверждение каждому из них. Я возьму интервью у преподавателей и одноклассников из его первых двух частных средних школ и колледжа Виллоу, в котором он проучился год. Из школ так просто не выгоняют. И пусть даже на это потребуется уйма времени, но я приложу все возможные усилия, чтобы отыскать медальон, который Роб подарил Андреа.— Ты хорошо его помнишь?— Сейчас, конечно, уже не очень. Но я достаточно точно описала его на суде. Копия протокола у меня есть, так что я знаю, что именно я тогда говорила: золотой, в форме сердечка, с тремя синими камушками посередине и выгравированными буквами "Р" и "А" сзади.— Я присутствовал в зале суда, когда ты это рассказывала. Я помню, по твоим словам выходило, что медальон дорогой. Но мне показалось, скорее всего, это одна из тех безделушек, которую можно купить за двадцать пять баксов на любой распродаже в универмаге. А еще за пару зеленых тебе на ней сделают гравировку.— Но вы так и не поверили ни в то, что я нащупала его, когда нашла тело Андреа в гараже, ни в то, что я слышала там чье-то дыханье, ни в то, что медальон исчез до приезда полиции.— Элли, ты находилась между шоком и истерикой. По твоим показаниям, ты склонилась над телом сестры, поскользнулась и упала на него. Не думаю, что в полной темноте, да еще вся на нервах, ты могла на ощупь опознать медальон. К тому же ты сама говорила, Андреа носила его под блузкой или свитером.— Тем вечером она надела его. В этом я уверена на все сто. Тогда почему его не было на Андреа, когда приехала полиция?— Логично предположить, что Роб снял медальон после того, как ее убил. Вся его защита строилась лишь на том, что Андреа — обыкновенная влюбленная в него по уши девчонка, которая его абсолютно не интересовала.— Ладно, хватит об этом на сегодня, — решила я. — Давайте, поговорим о чем-нибудь другом. Расскажите лучше о вашем новорожденном внуке. Думаю, он — это нечто особенное.— Так и есть. — Похоже, Лонго был рад сменить тему не меньше меня.Подали обед, и детектив принялся рассказывать о своей семьей.— Марк твой ровесник. Он адвокат. Женился на девушке из Колорадо и сейчас работает там в одной фирме. Ему нравится. Я ушел в отставку два года назад, а прошлой зимой у меня случился сердечный приступ. Теперь самые холодные месяцы мы проводим во Флориде. Подумываем, не продать ли нам коттедж здесь и не прикупить ли домишко где-нибудь в Денвере, чтобы почаще видеть детей, но не сидеть у них на шее.— Мы с матерью прожили в Денвере около года.— Ты довольно долго живешь в Атланте, Элли. Она стала для тебя домом?— Атланта — большой город. У меня там много хороших друзей. Мне нравится моя работа. Правда, если нашу газету все-таки продадут — есть такие разговоры, — не факт, что я там останусь. Может, когда-нибудь мне наконец захочется пустить корни и остановиться на одном месте. Но пока что нет. Мне все время кажется, что у меня есть какое-то незаконченное дело. Вы когда-нибудь в детстве сбегали в кино, не доделав домашнюю работу?— Бывало.— А вы получали удовольствие от фильма?— Давно это было, но, думаю, нет.— Вот и мне нужно доделать домашнее задание, чтобы фильм мне понравился, — пояснила я.Уезжая, я выключила свет, поэтому, когда мы вернулись к миссис Хилмер, здание гаража выглядело мрачным и покинутым. Несмотря на мои протесты, Маркус проводил меня до двери. Он подождал, пока я найду ключ, открою дверь и войду внутрь, а потом строго сказал мне:— Закрывай дверь на два оборота.— Это так необходимо? — недоуменно спросила я.— Элли, цитируя тебя же: «Берегитесь! Вы выпускаете убийцу».— Верно.— Тогда послушай хотя бы сама себя. Я не прошу тебя оставить Вестерфилда в покое, я лишь хочу, чтобы ты соблюдала осторожность.Я вернулась домой как раз к десятичасовому выпуску новостей. Одним из главных сообщений было то, что Роба Вестерфилда выпускают утром из тюрьмы и что днем он даст интервью журналистам в доме своей семьи в Оддхэме.Ни за что на свете не пропущу это событие, подумала я. 18 В ту ночь я долго не могла заснуть. Я дремала и снова просыпалась, зная, что с каждым щелчком часовой стрелки приближается миг, когда Роб Вестерфилд выйдет на свободу.Я не могла заставить себя не думать о нем и о том событии, из-за которого Роб на двадцать два года отправился за решетку. Чем ближе он был к свободе, тем живее вставали передо мной мать и Андреа. Если бы только... Если бы только... Если бы...Хватит, кричала часть меня. Иди дальше, оставь все это в прошлом. Я знала, во что превращаю свою жизнь, знала и не хотела этого.Часа в два ночи я встала, заварила чашку какао и уселась его пить возле окна.Лес, отделявший наш дом от поместья старой Вестерфилд, протянулся и мимо владений миссис Хилмер. Там он стоит и по сей день, служа надежной защитой ее спокойствия. Я подумала, что могла бы сейчас пробраться через лес, как тем вечером Андреа, и выйти на другую сторону, к гаражу-"убежищу".Теперь несколько акров земли вокруг дома Вестерфилдов отделял высокий забор, а на территории наверняка установили сигнализацию, извещавшую хозяйку о любом постороннем — пусть даже пятнадцатилетней девочке. Да и в девяносто два, как правило, люди много не спят. Любопытно, бодрствовала ли сейчас миссис Вестерфилд, с нетерпением ожидая, когда ее родная кровиночка выйдет на свободу, и вздрагивая в преддверии всей будущей шумихи? Бабушка Роба жаждала отбелить и спасти честь семьи, не меньше чем я стремилась не дать затоптать в грязь Пола Штройбела и доброе имя Андреа.Андреа была невинной влюбленной девушкой, чья страсть к Робу Вестерфилду быстро обернулась страхом. Именно этот страх и вынудил ее сбежать тем вечером в «убежище». Она боялась не встретиться с Робом, когда он приказал ей прийти.Чем больше я думала в эти предрассветные часы, тем яснее понимала, что где-то в глубине подсознания я всегда знала, что сестра боится Роба, и, в свою очередь, опасалась за нее. Я снова увидела Андреа в тот самый вечер и вспомнила, как, скрывая слезы, она застегивала на шее медальон.Она не хотела встречаться с ним, но ее приперли к стенке. В моем списке появилось еще одно «если бы только»: если бы только Андреа пошла к родителям и призналась им, что встречается с Робом. В этот момент мы поменялись ролями, и я почувствовала себя старшей сестрой.Я снова легла в кровать и, то засыпая, то просыпаясь, провалялась до семи утра. К тому времени как по телевизору показали отъезд Роба из тюрьмы Синг-Синг на ожидавшем его у выхода лимузине, я уже сидела перед экраном. Репортер телеканала, который я смотрела, сделал акцент на том, что Вестерфилд всегда отрицал свою вину в этом преступлении.В полдень я снова включила телевизор, чтобы не пропустить явление Робсона миру.Он давал интервью в библиотеке родового поместья Вестерфилдов в Олдхэме.Диван, на котором сидел Роб, стоял перед стеллажом с книгами в кожаных переплетах, которые, как я понимала, должны подчеркнуть ум и образованность Вестерфилда-младшего. На нем был желтовато-коричневый кашемировый пиджак, рубашка-поло с открытым воротом, темные брюки и мягкие кожаные туфли. Роба и раньше считали симпатичным, а с годами его красота стала более зрелой. Ему достались аристократические черты отца, которые больше не портила презрительная усмешка, проскальзывавшая на всех ранних фотографиях — Роб научился ее скрывать. В корнях его темных волос кое-где уже проглядывала седина. Роб сидел, сложив руки перед собой и слегка наклонившись вперед. Его поза выражала расслабленное спокойствие и внимание.— Отличные декорации, — прокомментировала я вслух. — Не хватает только лежащей в ногах собаки.Глядя на Роба, я ощутила прилив злости.Интервью брала Коринн Сомерс, ведущая «Невыдуманных историй», популярной телепередачи, идущей сразу по нескольким телеканалам вечером в пятницу. Коринн начала с небольшого вступления:— Только что вышедший на свободу после двадцати двух лет тюрьмы... который всегда заявлял о своей невиновности... будет пытаться отстоять свое доброе имя...Давай дальше, подумала я.— Роб Вестерфилд, вопрос, конечно, банален, но каково чувствовать себя свободным человеком?На его губах играла теплая улыбка. Темные глаза под красиво очерченными бровями буквально светились от удовольствия и радости.— Невероятно, чудесно. Я уже слишком взрослый, чтобы плакать, но я с трудом сдерживаю слезы. Хожу по дому и радуюсь. Это так здорово, когда ты можешь делать самые обыкновенные вещи. Например, пойти на кухню и налить вторую чашку кофе.— Как я понимаю, какое-то время вы поживете здесь?— Без сомнения. Отец обустроил для меня роскошную квартиру неподалеку от своего дома. К тому же я хочу работать с нашими адвокатами, чтобы как можно скорее добиться пересмотра дела. — Роб посмотрел в камеру. Его глаза выражали честность и искренность. — Коринн, меня могли досрочно освободить еще два года назад, если бы я признался, что убил Андреа Кавано и сожалею об этом ужасном поступке.— Вас не одолевало искушение так поступить?— Ни на минуту, — отрезал он. — Я всегда настаивал на том, что невиновен, и теперь, благодаря Уиллу Небелзу, у меня наконец-то появился шанс это доказать.Слишком многое было поставлено на карту, но об этом ты им не скажешь, подумала я. Бабушка лишила бы тебя наследства.— В вечер, когда убили Андреа Кавано, вы ездили в кино.— Да, именно, и я сидел там до окончания фильма в девять тридцать. Моя машина стояла на парковке сервисной станции больше двух часов, а из центра города до дома моей бабушки — минут двенадцать езды. У Пола Штройбела был доступ к моей машине, а с Андреа он глаз не сводил. Даже ее сестра признала это на суде.— Билетерша из кинотеатра помнит, как вы покупали билет.— Верно. В качестве доказательства у меня есть даже корешок.— Тем не менее никто не видел, как вы выходили из кинотеатра после сеанса.— Никто этого не помнит, — поправил Роб. — Так точнее.На секунду я заметила раздражение, промелькнувшее за его дружелюбной улыбкой. Я опустилась на стул.Остаток передачи напоминал интервью с только что освобожденным заложником.— Мы знаем, что вы хотите спасти свое доброе имя, а чем еще вы планируете заняться?— Съездить в Нью-Йорк. Поужинать в ресторане, которого, скорее всего, двадцать два года назад не было и в помине. Конечно же, путешествовать. Найти работу. — Его лицо озарила теплая улыбка. — Встретить свою единственную. Жениться. Завести семью, детей.Завести семью, детей. Всего этого у Андреа уже не будет.— Что у вас сегодня на обед, и кто соберется за вашим столом?— Только мы четверо — мать, отец, бабушка и я. Мы снова хотим ощутить себя одной семьей. По моей просьбе обед будет самым простым — салат из креветок, грудинка, жареный картофель, брокколи.А как же яблочный пирог, удивилась я.— И яблочный пирог, — добавил Роб.— И, наверное, шампанское.— Конечно.— Как я вижу, у вас много замечательных планов на будущее, Роб Вестерфилд. Мы все желаем вам удачи и надеемся, что на следующем слушании вы сможете доказать свою невиновность.И это журналистка? Я стукнула по кнопке на телевизионном пульте и пошла к кухонному столу, на котором меня ждал ноутбук. Я вышла в сеть на свой сайт и принялась писать:«Роб Вестерфилд, признанный виновным в убийстве пятнадцатилетней Андреа Кавано, только что вышел на свободу, где его уже ждут жареное мясо и яблочный пирог. Процесс отбеливания репутации этого убийцы уже начался за счет доброго имени его юной жертвы и Пола Штройбела, тихого, работящего парня, на долю которого и так выпало немало трудностей и который не должен снова страдать».Неплохо для начала, решила я. 19 Каждый день из исправительного учреждения Синг-Синг выпускают заключенных, закончивших отбывать свой срок или получивших досрочное освобождение. На выходе им выдают джинсы, ботинки, куртку и сорок долларов, и, если их не забирает кто-то из друзей или членов семьи, подвозят до автобусной остановки или вручают билет на поезд.Железнодорожная станция расположена в кварталах четырех от тюрьмы. Вышедший на свободу доходит до нее пешком и садится на поезд, едущий на север или на юг.Конечный пункт в южном направлении — Манхэттен. В северном можно доехать до штата Нью-Йорк и Буффало.Я подумала и решила, что любой заключенный, выпущенный в эти дни из Синг-Синг, наверняка знает что-то о Робе Вестерфилде. Поэтому с утра пораньше я оделась потеплее, припарковалась у железнодорожной станции и зашагала к тюрьме.У ворот Синг-Синг царит постоянное оживление. Я заглядывала в статистику и знала — здесь содержатся около двадцати трех сотен человек. К сожалению, не только они носят джинсы, ботинки и куртки. Смогу ли я отличить работника тюрьмы, идущего домой после смены, от недавно освобожденного заключенного? Вряд ли.Предугадав эту проблему, я сделала табличку из картона и встала с ней у ворот. На табличке я написала: «Журналистка ищет любую информацию о только что вышедшем на свободу Робсоне Вестерфилде. Вознаграждение гарантировано». Затем мне пришло в голову, что человеку, выезжающему из тюрьмы на машине или такси, или просто не желающему, чтобы кто-то видел его со мной, будет проще связаться со мной по телефону. Поэтому в последнюю минуту я добавила к надписи большими крупными цифрами номер своего сотового — 918-555-1261.Стояло холодное ветряное утро. Первое ноября. День Всех Святых. С тех пор как умерла моя мать, я ходила к мессе разве что по большим праздникам, вроде Рождества или Пасхи, когда даже нерадивые католики вроде меня, заслышав колокола, с неохотой плетутся в церковь.Там я автоматически выполняю ритуал. Послушно опускаюсь на колени и стою среди остальных, но никогда не присоединяюсь к молитвам. Я люблю петь, и иногда, когда голоса прихожан сливаются с хором, у меня в горле сжимается болезненный комок. На Рождество звучат радостные гимны — «Слушайте, как поют ангелы» или «Далеко в яслях». На Пасху — победные песнопения — «Иисус Христос сегодня воскрес». Но мои губы всегда сжаты. Пусть другие славят Господа в экстазе!Раньше я злилась на Бога.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30