купить мойку blanco
Ветеринар срезал макушку головы в самом широком месте, между ушами и глазами. Как скорлупу с верхушки яйца, подумал Льюин и слабо улыбнулся.
Ветеринар медленно механически пилил примерно три минуты, время от времени делая паузы, чтобы вытереть лоб рукавом рубашки. Лезвие входило и выходило, входило и выходило, заляпанное кровью и плотью, пока наконец ветеринар не положил пилу на камень. Затем он очень осторожно взялся левой рукой за овечье ухо и снял верхушку головы.
Льюин услышал тихие невнятные чавкающие звуки. Его чуть не вывернуло, когда полужидкий овечий мозг, похожий на молоко, смешанное с ярко-алой кровью, вывалился из черепа и шмякнулся на камень. «Как много мозгов, — подумал Льюин, — может быть, они все-таки не такие уж глупые». Он посмотрел на отца, который, стиснув зубы и зажмурившись, держал за нижнюю часть овечьей головы.
Ветеринар, насвистывая, подошел к своей сумке и достал из нее длинный инструмент с деревянной рукояткой, похожий на вертел для мяса, только с крючком на конце. Рукой в перчатке он взялся за мягкую массу мозга и воткнул вертел в серое скользкое месиво, повернул его и медленно вытащил. Он сделал это четыре, пять, шесть раз, потом остановился и, моргая, посмотрел на отца Льюина.
— Похоже, одна есть, Оуэн.
Он стал медленно-медленно, дюйм за дюймом тащить на себя вертел (мозг при этом издавал чавкающие, чмокающие звуки), пока не вытащил полностью. Ветеринар продолжал тащить — и Льюин увидел: за крючок вертела зацепилась узкая серая лента, разделенная на секции по всей длине. Льюин зажал уши руками, но все равно не мог не слышать этого хлюпанья и чмоканья. Он непрерывно повторял: «Дьявол, Дьявол, Дьявол», сам не зная почему. Когда лента стала уже больше двух футов и ветеринар, стоя над овцой, вытянул руку с этой... штукой... которая извивалась и переворачивалась на конце вертела, он потянул в последний раз и конец ленты выскочил из мозга. Льюин вскочил на ноги и заорал:
— Дьявол! Дьявол!
Он снова стал маленьким ребенком. Он орал, жутко перепуганный, не в силах отвести взгляд, и безотрывно смотрел на серую ленту, которая переворачивалась в воздухе то так, то эдак. Отец побежал к нему, обнял его, отвернул его голову в сторону. Его брюки были забрызганы каплями мозгов.
— Ну же, ну же, — бормотал он, гладя Льюина по голове. Льюин плакал от страха и от стыда за собственную слабость, плакал, как маленький.
* * *
Ему дали ложку виски и уложили в постель. Отец с ветеринаром весь день собирали овец на камнях и гальке и перетаскивали их к углублению в утесе. Некоторые конечности или куски тел валялись отдельно; ветеринар, насвистывая, собирал их рукой в резиновой перчатке и кидал в кучу.
К пяти часам набралась целая куча тел, неровная пирамида из грязно-белой спутанной шерсти, заляпанной кровью. Отец Льюина оставил ветеринара заканчивать дело в одиночку и пошел в дом за бензином и щепками. Бросив канистру и щепки на берегу, он сунул руку в карман и достал маленькую фляжку. Они по очереди отхлебнули из нее, ветеринар удовлетворенно причмокнул и сунул щепки в нижнюю часть кучи. Отец Льюина полил бензином жалкую груду шерсти, рогов и удивленных морд.
Ветеринар поджег зажигалкой небольшую палочку и осторожно сунул ее в шерсть ближайшей овцы. Шерсть почти мгновенно почернела, обуглилась, почувствовался едкий запах. Но огонь разгорался плохо, и скоро все потухло.
— Я думаю, нужно еще бензина, Оуэн. И как это ты не додумался? — сказал ветеринар.
Отец Льюина принес еще две канистры. На этот раз Льюин пришел вместе с ним. Сдержанный, бледный и собранный. Он принес еще дров.
Тела горели, но слабо и неровно. Отец Льюина, не думая о безопасности, забрался повыше на кучу тел, ступая по головам, спинам и тонким копытам, и плеснул еще бензина. Когда обе канистры были пусты, ветеринар снова зажег огонь; на этот раз он занялся устойчивым и ровным пламенем. День был безветренный и жаркий, вонючий черный дым поднимался толстым столбом прямо вверх, как показалось Льюину, к небесам. Они принесли еще дров и бензина, и к половине седьмого куча превратилась в огромную гору золы и тлеющих остатков тел, от которой исходило сильное тепло и вкусный запах. Льюин почувствовал, что у него потекла слюна. Куча горела ровно и сильно, оседая и потрескивая. Воздух над ней дрожал. В семь начался прилив, стало темнеть.
Нарушив тишину, продолжавшуюся минут пятнадцать, ветеринар бодро сказал:
— Ну, думаю, все, Оуэн. Сочувствую твоей беде. Честное слово.
— Да, — сказал Оуэн Балмер и вздохнул.
— Мне нужно будет заказать один раствор в Суанси, это займет неделю или дней десять. Как только я его раздобуду, я вернусь. А еще я напишу на ветстанцию и в министерство, разумеется.
— В министерство, — тупо повторил отец Льюина.
— Сельского хозяйства, рыболовства и пищевой промышленности, — торжественно объявил ветеринар.
— Тебе непременно нужно это сделать, да? — резко спросил Оуэн Балмер. Он не хотел, чтобы посторонние знали о его делах. И никаких проблем с министерством тоже, большое спасибо.
— Ну, не обязательно. Это не то, что они называют болезнью, подлежащей регистрации, но вообще-то...
— Тогда лучше не надо, мистер Эстли. Буду признателен. Если это все равно.
— Как хочешь, Оуэн. Ну а пока я буду ездить за раствором, тебе и твоему парню остается только ждать и молиться, чтобы это не распространилось на всю отару. И следите за лисами, они могут быть переносчиками. На вашем месте я бы соорудил хорошую крепкую изгородь прямо вдоль обрыва. На случай, если с животными опять что-нибудь случится. Гораздо проще держать их здесь, наверху, чем там, внизу. — Он потрепал Льюина по голове и широко ему улыбнулся. — И, конечно, нельзя позволять им гоняться друг за другом, если одной из них вдруг придет в голову прыгнуть вниз.
Ветеринар рассмеялся, Льюин рассмеялся в ответ, хоть он и не был уверен, что это смешно.
— Ну, не волнуйся, твой отец обо всем позаботится, вот увидишь, — сказал ветеринар. — Не из-за чего переживать. Маленький червячок, только и всего.
* * *
Вечером, когда они пили чай, отец Льюина путано пересказал ему то, что услышал от ветеринара о жизненном цикле Taenia Multiceps и ее зловещей трансформации в Coenurus Cerebralis.
— Он называет это вертячкой. Овцы заражаются этой болезнью через почву. Бывает, в земле появляются такие маленькие-маленькие яйца, и овца ест эти яйца. Яйца такие малюсенькие, что их совсем не видно, они крохотные, но когда они попадают овце в живот, то превращаются в червей. Как земляные черви, только плоские. Эти черви сначала как нитки, но они едят то, что ест овца, и когда они становятся достаточно большими, выходят из желудка и ползут по позвоночнику. А потом добираются до мозга. И они... они вроде как съедают мозг. Овца не понимает, что происходит, но она крутится, у нее начинает кружиться голова. Это значит, что когда овцы пасутся на утесе, на них что-то находит, они становятся странными, не могут стоять ровно, не могут прямо ходить и падают. Так что мистер Эстли сказал, что переживать не из-за чего, это просто червяк и его можно убить, если побрызгать землю каким-то раствором. А еще нельзя подпускать близко собак и лисиц. Мистер Эстли сказал, что если сразу начать лечить, то никто не умрет. Иногда эти черви живут в помете лисиц и диких собак, но мистер Эстли думает, что порой они просто приходят из земли. Они всегда там живут и иногда выходят на поверхность без всякой причины.
Пока отец говорил, Льюин смотрел на его руки. Отец старался, чтобы его голос звучал уверенно и четко. Беспокоиться не о чем, всего лишь червяк. Червяк живет в яйце, которое лежит в земле. Он ест мозги у овец, когда они еще живы, и заставляет их танцевать, падать с обрыва и разбиваться на куски. Только и всего.
— Мистер Эстли говорит, что люди этим заразиться не могут, червяк не может жить в человеке, только в овце. Так что тебе не о чем беспокоиться.
Отец посмотрел на него. Он хотел, чтобы Льюин ему верил. Льюин вспомнил, каким жалобным был голос отца несколько часов назад, когда он спрашивал ветеринара: «Почему они сделали это, мистер Эстли?» Мальчик выкинул эту мысль из головы, но потом она вернулась.
— Хорошо, — сказал он.
— А завтра мы пойдем, достанем древесины и поставим столбы.
— Хорошо.
Льюин радовался, что отец разговаривал с ним так долго и так серьезно. Будет здорово помогать ему ставить столбы от вертячки, работать с ним рядом. Он постарался выкинуть из головы отвратительного, лениво переворачивающегося червя. Но ночью Льюин снова начал плакать, пытаясь заткнуть рыдания и всхлипы подушкой.
На следующий день пришла Дилайс. Отец Льюина рассказал ей о визите ветеринара и о черве, частично умолчав о том, что случилось с Льюином. Льюин сиял от удовольствия и чувства сопричастности, а когда Дилайс хотела выразить ему свои понимание и сочувствие, он вывернулся и сказал, что ему надо идти помогать отцу ставить забор.
— Льюин, с тобой все в порядке? — спросила она, удержав его на расстоянии вытянутой руки.
— Конечно, — сказал он, стараясь избежать ее пытливого взгляда. Но она видела, что он плакал. Она улыбнулась и похлопала его по спине:
— Ну-ну, красавчик.
* * *
Льюин сел на холодную каменную плиту под окном и уставился в непроницаемую тьму. Непохоже на меня, подумал он, рассиживать вот так просто. Праздные мечтания. Наверху раздался какой-то стук. Он вздрогнул. Его мощное тело застыло в испуге. Потом он подумал: «Черт, окно распахнулось».
Он решительно встал и пошел вверх по лестнице. На полпути лестница поворачивала на девяносто градусов. Глубокая, бархатная мгла лестничной площадки наводила на него ужас. Льюин, давно привыкший к одиночеству, темноте и тишине, обнаружил, что даже сейчас все-таки может испугаться темноты. От этой мысли он тихо засмеялся, однако все было именно так. В армии его на три месяца посылали в Северную Ирландию, и однажды он попал в перестрелку на границе; он не потерял головы и смог выбраться из заварушки целым и невредимым, и никто в его отряде не был ранен. Он получил благодарность: для девятнадцатилетнего это большое достижение. А потом, через две недели, он участвовал в обезвреживании машины с бомбой возле паба в Ньюри. Он стоял в оцеплении на расстоянии, которое теоретически считалось безопасным, и ждал приезда экспертов. Семь минут, и каждая секунда могла стать для него последней. Он выдержал. Командир пожал ему руку и похвалил за храбрость. Настоящий отважный солдат. Сейчас он стоял у лестницы, которая вела в пустой дом, и от одной мысли, что нужно войти внутрь, его мочевой пузырь ослаб.
— И я не додумался включить свет, — сказал он и усмехнулся, услышав ужас в своем голосе.
Свет работал только в кухне, в буфетной и на чердаке. На первом этаже его вообще не было. Подул ветер, распахнутое окно заскрипело и застучало. Он вдохнул струившийся с лестницы холодный воздух. Облизал губы, вытер руки о штаны, поставил ногу на ступеньку. Мрак лестничного пролета двинулся ему навстречу. Он отступил.
Сражаясь с неумолимым, иррациональным, обезволивающим страхом, он невольно схватился рукой за пенис. А потом стал подниматься, быстро и тяжело ступая по деревянным ступеням. После поворота он увидел дверь, которой заканчивалась лестница. Он топал ногами, как дурак улыбался, нервно оглядывался, вцепившись рукой в член. Еще несколько шагов — и он на верхней площадке. Сердце колотилось так, как будто он только что рванул штангу в сто двадцать фунтов. Он прижался спиной к стене, и кошмар, кравшийся следом, оставил его, вытек, как дождевая вода из бочки. Коридор тянулся в обе стороны, но окно хлопало справа. Льюин сразу же понял, в какой комнате. Конечно, там. Он стоял в темном коридоре, холодный воздух дул по ногам. Он почувствовал, как по мошонке побежали мурашки. Ему вдруг захотелось помочиться, немедленно.
они-думают-я-свихнулся-я-не-свихнулся-господи-боже-мой
Он потряс головой, чтобы выкинуть эти слова из сознания. Сам того не сознавая, он принял охотничью стойку: согнул колени, подтянул зад, вытянул голову вперед и сжал руки в кулаки. Его могучее тело услышало наставления, заложенные миллионы лет назад, и приняло форму, очень полезную в лесах и джунглях лицом к лицу с врагом. Мелкие мускулы откликались на незаметные команды: на груди, руках и шее волосы вставали дыбом, чтобы он выглядел больше, свирепее. Он с удивлением заметил эрекцию. И сформулировал это так: «Страх — что желание»; они действительно очень похожи. Только от страха цепенеешь, замираешь, видимо, для того, чтобы уменьшить производимый тобою в лесах и джунглях шум, когда прячешься от тигра и медведя. Или демона. Демоны опасны только для людей. Подумав об этом, он улыбнулся, блеснув зубами. Только люди боятся мертвых; животные их просто едят. Лучше пойти и закрыть это окно, подумал он. Льюин сознательным усилием расслабил мускулы, один за другим. Этой технике его научила Дилайс.
Он повернул направо, пошел по коридору, прошел мимо двух дверей, свернул налево и оказался перед нужной дверью. К ней вели две низкие ступеньки. В отличие от остальных она была сделана из крепкой дубовой доски в три дюйма толщиной. Запиралась на два засова, сверху и снизу, и нарезной замок. Большая железная ручка. Косяк был тоже дубовый, и все вместе производило впечатление огромной мощи. Пока Льюин стоял в коридоре, окно еще раз захлопнулось и со скрипом отворилось. Он сделал два шага вверх по ступенькам, вытащил верхний засов, потом нижний, повернул торчавший в замке ключ (на ощупь холодный, как бензин), взялся за ручку обеими руками и потянул.
Сначала ничто не шевельнулось, потом резкий порыв сырого ветра с воем толкнул дверь изнутри. Чуть споткнувшись, Льюин сделал шаг назад. Дверь бесшумно распахнулась. Бац! Окно хлопнуло еще раз.
я-постараюсь-чтобы-он-меня-не-поймал
Он вошел в комнату — и в ушах застучало. Три шага — и он у окна, которое опять распахнулось. Схватившись за ручку, он захлопнул его и закрыл на задвижку. Льюин выглянул на улицу и увидел фары автомобиля, а после и сам автомобиль, который повернул в сторону дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Ветеринар медленно механически пилил примерно три минуты, время от времени делая паузы, чтобы вытереть лоб рукавом рубашки. Лезвие входило и выходило, входило и выходило, заляпанное кровью и плотью, пока наконец ветеринар не положил пилу на камень. Затем он очень осторожно взялся левой рукой за овечье ухо и снял верхушку головы.
Льюин услышал тихие невнятные чавкающие звуки. Его чуть не вывернуло, когда полужидкий овечий мозг, похожий на молоко, смешанное с ярко-алой кровью, вывалился из черепа и шмякнулся на камень. «Как много мозгов, — подумал Льюин, — может быть, они все-таки не такие уж глупые». Он посмотрел на отца, который, стиснув зубы и зажмурившись, держал за нижнюю часть овечьей головы.
Ветеринар, насвистывая, подошел к своей сумке и достал из нее длинный инструмент с деревянной рукояткой, похожий на вертел для мяса, только с крючком на конце. Рукой в перчатке он взялся за мягкую массу мозга и воткнул вертел в серое скользкое месиво, повернул его и медленно вытащил. Он сделал это четыре, пять, шесть раз, потом остановился и, моргая, посмотрел на отца Льюина.
— Похоже, одна есть, Оуэн.
Он стал медленно-медленно, дюйм за дюймом тащить на себя вертел (мозг при этом издавал чавкающие, чмокающие звуки), пока не вытащил полностью. Ветеринар продолжал тащить — и Льюин увидел: за крючок вертела зацепилась узкая серая лента, разделенная на секции по всей длине. Льюин зажал уши руками, но все равно не мог не слышать этого хлюпанья и чмоканья. Он непрерывно повторял: «Дьявол, Дьявол, Дьявол», сам не зная почему. Когда лента стала уже больше двух футов и ветеринар, стоя над овцой, вытянул руку с этой... штукой... которая извивалась и переворачивалась на конце вертела, он потянул в последний раз и конец ленты выскочил из мозга. Льюин вскочил на ноги и заорал:
— Дьявол! Дьявол!
Он снова стал маленьким ребенком. Он орал, жутко перепуганный, не в силах отвести взгляд, и безотрывно смотрел на серую ленту, которая переворачивалась в воздухе то так, то эдак. Отец побежал к нему, обнял его, отвернул его голову в сторону. Его брюки были забрызганы каплями мозгов.
— Ну же, ну же, — бормотал он, гладя Льюина по голове. Льюин плакал от страха и от стыда за собственную слабость, плакал, как маленький.
* * *
Ему дали ложку виски и уложили в постель. Отец с ветеринаром весь день собирали овец на камнях и гальке и перетаскивали их к углублению в утесе. Некоторые конечности или куски тел валялись отдельно; ветеринар, насвистывая, собирал их рукой в резиновой перчатке и кидал в кучу.
К пяти часам набралась целая куча тел, неровная пирамида из грязно-белой спутанной шерсти, заляпанной кровью. Отец Льюина оставил ветеринара заканчивать дело в одиночку и пошел в дом за бензином и щепками. Бросив канистру и щепки на берегу, он сунул руку в карман и достал маленькую фляжку. Они по очереди отхлебнули из нее, ветеринар удовлетворенно причмокнул и сунул щепки в нижнюю часть кучи. Отец Льюина полил бензином жалкую груду шерсти, рогов и удивленных морд.
Ветеринар поджег зажигалкой небольшую палочку и осторожно сунул ее в шерсть ближайшей овцы. Шерсть почти мгновенно почернела, обуглилась, почувствовался едкий запах. Но огонь разгорался плохо, и скоро все потухло.
— Я думаю, нужно еще бензина, Оуэн. И как это ты не додумался? — сказал ветеринар.
Отец Льюина принес еще две канистры. На этот раз Льюин пришел вместе с ним. Сдержанный, бледный и собранный. Он принес еще дров.
Тела горели, но слабо и неровно. Отец Льюина, не думая о безопасности, забрался повыше на кучу тел, ступая по головам, спинам и тонким копытам, и плеснул еще бензина. Когда обе канистры были пусты, ветеринар снова зажег огонь; на этот раз он занялся устойчивым и ровным пламенем. День был безветренный и жаркий, вонючий черный дым поднимался толстым столбом прямо вверх, как показалось Льюину, к небесам. Они принесли еще дров и бензина, и к половине седьмого куча превратилась в огромную гору золы и тлеющих остатков тел, от которой исходило сильное тепло и вкусный запах. Льюин почувствовал, что у него потекла слюна. Куча горела ровно и сильно, оседая и потрескивая. Воздух над ней дрожал. В семь начался прилив, стало темнеть.
Нарушив тишину, продолжавшуюся минут пятнадцать, ветеринар бодро сказал:
— Ну, думаю, все, Оуэн. Сочувствую твоей беде. Честное слово.
— Да, — сказал Оуэн Балмер и вздохнул.
— Мне нужно будет заказать один раствор в Суанси, это займет неделю или дней десять. Как только я его раздобуду, я вернусь. А еще я напишу на ветстанцию и в министерство, разумеется.
— В министерство, — тупо повторил отец Льюина.
— Сельского хозяйства, рыболовства и пищевой промышленности, — торжественно объявил ветеринар.
— Тебе непременно нужно это сделать, да? — резко спросил Оуэн Балмер. Он не хотел, чтобы посторонние знали о его делах. И никаких проблем с министерством тоже, большое спасибо.
— Ну, не обязательно. Это не то, что они называют болезнью, подлежащей регистрации, но вообще-то...
— Тогда лучше не надо, мистер Эстли. Буду признателен. Если это все равно.
— Как хочешь, Оуэн. Ну а пока я буду ездить за раствором, тебе и твоему парню остается только ждать и молиться, чтобы это не распространилось на всю отару. И следите за лисами, они могут быть переносчиками. На вашем месте я бы соорудил хорошую крепкую изгородь прямо вдоль обрыва. На случай, если с животными опять что-нибудь случится. Гораздо проще держать их здесь, наверху, чем там, внизу. — Он потрепал Льюина по голове и широко ему улыбнулся. — И, конечно, нельзя позволять им гоняться друг за другом, если одной из них вдруг придет в голову прыгнуть вниз.
Ветеринар рассмеялся, Льюин рассмеялся в ответ, хоть он и не был уверен, что это смешно.
— Ну, не волнуйся, твой отец обо всем позаботится, вот увидишь, — сказал ветеринар. — Не из-за чего переживать. Маленький червячок, только и всего.
* * *
Вечером, когда они пили чай, отец Льюина путано пересказал ему то, что услышал от ветеринара о жизненном цикле Taenia Multiceps и ее зловещей трансформации в Coenurus Cerebralis.
— Он называет это вертячкой. Овцы заражаются этой болезнью через почву. Бывает, в земле появляются такие маленькие-маленькие яйца, и овца ест эти яйца. Яйца такие малюсенькие, что их совсем не видно, они крохотные, но когда они попадают овце в живот, то превращаются в червей. Как земляные черви, только плоские. Эти черви сначала как нитки, но они едят то, что ест овца, и когда они становятся достаточно большими, выходят из желудка и ползут по позвоночнику. А потом добираются до мозга. И они... они вроде как съедают мозг. Овца не понимает, что происходит, но она крутится, у нее начинает кружиться голова. Это значит, что когда овцы пасутся на утесе, на них что-то находит, они становятся странными, не могут стоять ровно, не могут прямо ходить и падают. Так что мистер Эстли сказал, что переживать не из-за чего, это просто червяк и его можно убить, если побрызгать землю каким-то раствором. А еще нельзя подпускать близко собак и лисиц. Мистер Эстли сказал, что если сразу начать лечить, то никто не умрет. Иногда эти черви живут в помете лисиц и диких собак, но мистер Эстли думает, что порой они просто приходят из земли. Они всегда там живут и иногда выходят на поверхность без всякой причины.
Пока отец говорил, Льюин смотрел на его руки. Отец старался, чтобы его голос звучал уверенно и четко. Беспокоиться не о чем, всего лишь червяк. Червяк живет в яйце, которое лежит в земле. Он ест мозги у овец, когда они еще живы, и заставляет их танцевать, падать с обрыва и разбиваться на куски. Только и всего.
— Мистер Эстли говорит, что люди этим заразиться не могут, червяк не может жить в человеке, только в овце. Так что тебе не о чем беспокоиться.
Отец посмотрел на него. Он хотел, чтобы Льюин ему верил. Льюин вспомнил, каким жалобным был голос отца несколько часов назад, когда он спрашивал ветеринара: «Почему они сделали это, мистер Эстли?» Мальчик выкинул эту мысль из головы, но потом она вернулась.
— Хорошо, — сказал он.
— А завтра мы пойдем, достанем древесины и поставим столбы.
— Хорошо.
Льюин радовался, что отец разговаривал с ним так долго и так серьезно. Будет здорово помогать ему ставить столбы от вертячки, работать с ним рядом. Он постарался выкинуть из головы отвратительного, лениво переворачивающегося червя. Но ночью Льюин снова начал плакать, пытаясь заткнуть рыдания и всхлипы подушкой.
На следующий день пришла Дилайс. Отец Льюина рассказал ей о визите ветеринара и о черве, частично умолчав о том, что случилось с Льюином. Льюин сиял от удовольствия и чувства сопричастности, а когда Дилайс хотела выразить ему свои понимание и сочувствие, он вывернулся и сказал, что ему надо идти помогать отцу ставить забор.
— Льюин, с тобой все в порядке? — спросила она, удержав его на расстоянии вытянутой руки.
— Конечно, — сказал он, стараясь избежать ее пытливого взгляда. Но она видела, что он плакал. Она улыбнулась и похлопала его по спине:
— Ну-ну, красавчик.
* * *
Льюин сел на холодную каменную плиту под окном и уставился в непроницаемую тьму. Непохоже на меня, подумал он, рассиживать вот так просто. Праздные мечтания. Наверху раздался какой-то стук. Он вздрогнул. Его мощное тело застыло в испуге. Потом он подумал: «Черт, окно распахнулось».
Он решительно встал и пошел вверх по лестнице. На полпути лестница поворачивала на девяносто градусов. Глубокая, бархатная мгла лестничной площадки наводила на него ужас. Льюин, давно привыкший к одиночеству, темноте и тишине, обнаружил, что даже сейчас все-таки может испугаться темноты. От этой мысли он тихо засмеялся, однако все было именно так. В армии его на три месяца посылали в Северную Ирландию, и однажды он попал в перестрелку на границе; он не потерял головы и смог выбраться из заварушки целым и невредимым, и никто в его отряде не был ранен. Он получил благодарность: для девятнадцатилетнего это большое достижение. А потом, через две недели, он участвовал в обезвреживании машины с бомбой возле паба в Ньюри. Он стоял в оцеплении на расстоянии, которое теоретически считалось безопасным, и ждал приезда экспертов. Семь минут, и каждая секунда могла стать для него последней. Он выдержал. Командир пожал ему руку и похвалил за храбрость. Настоящий отважный солдат. Сейчас он стоял у лестницы, которая вела в пустой дом, и от одной мысли, что нужно войти внутрь, его мочевой пузырь ослаб.
— И я не додумался включить свет, — сказал он и усмехнулся, услышав ужас в своем голосе.
Свет работал только в кухне, в буфетной и на чердаке. На первом этаже его вообще не было. Подул ветер, распахнутое окно заскрипело и застучало. Он вдохнул струившийся с лестницы холодный воздух. Облизал губы, вытер руки о штаны, поставил ногу на ступеньку. Мрак лестничного пролета двинулся ему навстречу. Он отступил.
Сражаясь с неумолимым, иррациональным, обезволивающим страхом, он невольно схватился рукой за пенис. А потом стал подниматься, быстро и тяжело ступая по деревянным ступеням. После поворота он увидел дверь, которой заканчивалась лестница. Он топал ногами, как дурак улыбался, нервно оглядывался, вцепившись рукой в член. Еще несколько шагов — и он на верхней площадке. Сердце колотилось так, как будто он только что рванул штангу в сто двадцать фунтов. Он прижался спиной к стене, и кошмар, кравшийся следом, оставил его, вытек, как дождевая вода из бочки. Коридор тянулся в обе стороны, но окно хлопало справа. Льюин сразу же понял, в какой комнате. Конечно, там. Он стоял в темном коридоре, холодный воздух дул по ногам. Он почувствовал, как по мошонке побежали мурашки. Ему вдруг захотелось помочиться, немедленно.
они-думают-я-свихнулся-я-не-свихнулся-господи-боже-мой
Он потряс головой, чтобы выкинуть эти слова из сознания. Сам того не сознавая, он принял охотничью стойку: согнул колени, подтянул зад, вытянул голову вперед и сжал руки в кулаки. Его могучее тело услышало наставления, заложенные миллионы лет назад, и приняло форму, очень полезную в лесах и джунглях лицом к лицу с врагом. Мелкие мускулы откликались на незаметные команды: на груди, руках и шее волосы вставали дыбом, чтобы он выглядел больше, свирепее. Он с удивлением заметил эрекцию. И сформулировал это так: «Страх — что желание»; они действительно очень похожи. Только от страха цепенеешь, замираешь, видимо, для того, чтобы уменьшить производимый тобою в лесах и джунглях шум, когда прячешься от тигра и медведя. Или демона. Демоны опасны только для людей. Подумав об этом, он улыбнулся, блеснув зубами. Только люди боятся мертвых; животные их просто едят. Лучше пойти и закрыть это окно, подумал он. Льюин сознательным усилием расслабил мускулы, один за другим. Этой технике его научила Дилайс.
Он повернул направо, пошел по коридору, прошел мимо двух дверей, свернул налево и оказался перед нужной дверью. К ней вели две низкие ступеньки. В отличие от остальных она была сделана из крепкой дубовой доски в три дюйма толщиной. Запиралась на два засова, сверху и снизу, и нарезной замок. Большая железная ручка. Косяк был тоже дубовый, и все вместе производило впечатление огромной мощи. Пока Льюин стоял в коридоре, окно еще раз захлопнулось и со скрипом отворилось. Он сделал два шага вверх по ступенькам, вытащил верхний засов, потом нижний, повернул торчавший в замке ключ (на ощупь холодный, как бензин), взялся за ручку обеими руками и потянул.
Сначала ничто не шевельнулось, потом резкий порыв сырого ветра с воем толкнул дверь изнутри. Чуть споткнувшись, Льюин сделал шаг назад. Дверь бесшумно распахнулась. Бац! Окно хлопнуло еще раз.
я-постараюсь-чтобы-он-меня-не-поймал
Он вошел в комнату — и в ушах застучало. Три шага — и он у окна, которое опять распахнулось. Схватившись за ручку, он захлопнул его и закрыл на задвижку. Льюин выглянул на улицу и увидел фары автомобиля, а после и сам автомобиль, который повернул в сторону дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34