Покупал тут сайт Wodolei.ru
Наверное, это что-то вроде того,
как попытаться собрать и распутать несколько десятков
клубков шерсти, разбросанных и запутанных игривым котенком.
Пожалуй, даже намного сложнее. Длинная череда дней,
проведенных в палате N 312. И все это в хаотическом
нагромождении друг на друга.
К кнопке вызова медсестры они приспособили небольшой
рычажок с веревочкой, другой конец которой привязали к
указательному пальцу ее левой руки - она уже не в состоянии
дотянутся до этой кнопки и нажать ее, если вдруг ей
понадобится помощь или просто возникнет необходимость в
утке.
Но даже и это ей уже неподконтрольно - она практически не
чувствует своих внутренних органов так же, как не чувствует
ног или рук, и о том, что сходила под себя, узнает только по
доносящемуся запаху. За время пребывания в клинике она
похудела с шестидесяти восьми до сорока трех килограммов, а
все ее мышцы атрофированы настолько, что ее тело можно
сравнить разве только что с телом плюшевой куклы. Имеет ли
это какое-нибудь значение для Кева?
Способен ли он, Джонни, на убийство? Ведь он хорошо
понимает, что это, как ни крути, самое настоящее убийство.
Причем не просто убийство, а матереубийство, как будто он -
внутриутробный плод из ранних рассказов Рэя Брэдбери,
задачей которого является убийство вынашивающего его
организма. Причем убийство во время родов - убийство
организма, уже даровавшего ему жизнь. И действительно,
Джонни был единственным ребенком в семье, с рождением
которого были связаны большие трудности. После появления на
свет его старшего брата Кевина, доктор сказал его матери,
что лучше бы ей не иметь больше детей, поскольку это связано
с большим риском для жизни...
Ее рак начался именно с матки.
Его жизнь и ее смерть начались в одном и том же месте.
Как будто там появился какой-то его темный двойник,
который уже медленно и грубо подталкивает ее к краю могилы.
Так почему же он сам не может сделать это более быстро и
бесполезно? НЕ ЛУЧШЕ ЛИ будет сделать это ему самому?
Он уже постепенно приучил ее к тому, что когда ей больно
(вернее, когда ей КАЖЕТСЯ, что ей больно), он дает ей
анальгин. Она уже воспринимает это спокойно. Таблетки лежат
в выдвижном ящичке тумбочки в футляре от очков для чтения,
которые ей уже больше не понадобятся. Они решили убрать их
из тумбочки так же, как и ее вставные зубы, опасаясь того,
что она может непроизвольно втянуть их в себя и
задохнуться. Сестра выдает ей таблетки сама. Но они с Джонни
придумали такую вот хитрость с футляром для очков, поскольку
она питает очень большое уважение, просто мистическое
какое-то преклонение перед всевозможными таблетками и
глотает аспирин до тех пор, пока не побелеет язык.
Конечно, он без труда сможет дать ей эти пилюли.
Трех-четырех будет вполне достаточно. Тысячи четырехсот
гранов аспирина, четырех сотен гранов Дарвона для пожилой
женщины, вес которой уменьшился за пять месяцев на одну
треть - более, чем достаточно.
Никто не знает, что у него есть эти пилюли - ни Кевин,
ни жена. Он думает о том, что было бы лучше, если бы в
палату N 312 положили кого-нибудь еще. Тогда бы он не так
волновался. Тогда его непричастность была бы еще более
очевидна, а если дело дойдет до расследования, то вину его
доказать будет значительно труднее. Действительно, так было
бы лучше. Если бы в палате лежала еще какая-нибудь женщина,
то он был бы очень благодарен за это Провидению...
- Ты сегодня выглядишь лучше.
- Правда?
- Намного. Как ты себя чувствуешь?
- Ох, не очень. Сегодня не очень хорошо.
- Давай посмотрим, как двигается твоя правая рука.
Она медленно и очень с большим трудом отрывает ее от
простыни. Рука со скрюченными пальцами замирает на какое-то
мгновение в воздухе и падает - ТУМ. Он улыбается ей, и она
улыбается ему в ответ.
- Тебя сегодня осматривал доктор?
- Да, он приходил. Он каждый день ко мне приходит. Очень
мило с его стороны. Дай мне, пожалуйста, немного воды, Джон.
Он дает ей стакан с трубочкой.
- Спасибо тебе, Джон, за то, что ты так часто навещаешь
меня. Ты очень хороший сын.
Она снова плачет. Вторая кровать пуста. То и дело мимо
застекленной стены палаты проплывает грязно-белые или
голубые "джонни". Дверь полуоткрыта. Он осторожно забирает у
нее стакан, тупо пытаясь сообразить, "полупустой он или
полуполный".
- А как левая рука?
- О, намного лучше.
- Давай посмотрим.
Она поднимает ее. Мать всегда была левшой и, может быть,
поэтому левая рука оправляется от губительных для моторных
функций осложнений после кортотомии быстрее. Она медленно
сжимает пальцы в кулак, сгибает руку в локте, похрустывая
суставами запястья и пальцев. Вдруг рука неожиданно падает
на простыню с глухим звуком - ТУМ.
- Я совершенно не чувствую ее.
Он подходит к стенному шкафу, открывает его, достает из
него пальто, в котором она приехала в клинику и вынимает из
его кармана ее кошелек. Она панически боится воров. Она
просто помешалась на них с тех пор, как услышала от бывшей
своей соседки по палате, что у одной пожилой дамы в старом
крыле клинику украли пятьсот долларов, которые она прятала в
тапочке. Она уже несколько раз рассказывала ему об
уборщицах, которые готовы слямзить буквально все, что плохо
лежит, особенно у спящих больных. Его мать вообще стала
помешана слишком на многом. Однажды она рассказала ему
дрожащим голосом об одном человеке, который якобы зашел
как-то поздно ночью в ее палату и, спрятавшись под кровать,
просидел там до утра, а потом так же тихо ушел. Это конечно
можно было объяснить действием многочисленных
транквилизаторов, которыми они ее пичкают. Но главная
причина, без сомнения, в том, что у нее наметились явные
нелады с психикой. Просто паранойя какая-то. Вообще-то здесь
самое настоящее разгулье для наркоманов - таблетки можно без
труда стащить из аппараторской в конце коридора, которая
почему-то никогда не запирается. Может быть, это сделано
даже нарочно. Приближение смерти не так, наверное, трагично,
когда находишься под мягким черным одеялом транквилизаторов.
Чудеса современной науки.
В кошельке кроме денег лежат еще и ее таблетки. Он
возвращается с ними к кровати, садится на стул и открывает
его.
- Дать тебе что-нибудь отсюда?
- О, Джонни, я не знаю...
- Выпей что-нибудь. Может, тебе станет легче.
Ее левая рука медленно отрывается от простыни и,
окачиваясь, поднимается как поврежденный вертолет. Она
неуверенно подносит ее к кошельку и, опустив пальцы внутрь,
достает оттуда упаковку каких-то таблеток.
- Отлично! Молодец! - аплодирует Джонни.
Но она отворачивает лицо, вернее глаза, в сторону и
произносит плачущим голосом:
- В прошлом году я могла поднять этими руками два полных
ведра воды.
Ну, вот и время. Нужно делать это сейчас. В палате очень
жарко, но на лбу у него выступает холодная испарина. "Если
она не попросит сейчас аспирин, - думает он, - то я НЕ
СДЕЛАЮ ЭТОГО. Не сегодня". Но он знает, что если не сегодня,
то, значит, уже никогда.
- Ну ладно, Джонни, дай мне пару моих пилюль, - говорит
она, с опаской косясь на полуприоткрытую дверь.
Она всегда просит его об этом именно так, слово в
слово. Как заядлый наркоман. Но старается не выходить,
однако, за рамки предписаний врача. Разве что совсем
немного. Ведь она потеряла слишком много веса, да и здоровья
тоже, и боится "перебрать", точно так же выражались и они с
приятелями, когда баловались в колледже разными наркотиками.
Ведь при ослабленном организме очень легко не рассчитать
дозировку и оказаться на волосок от смерти. А можно и
"перебрать". Одна лишняя таблетка или ПИЛЮЛЯ - и ты за
гранью. Как раз это, говорят, и случилось с Мерилин Монро.
- Я привез тебе кое-какие пилюли из дома.
- Да?
- Очень хорошее болеутоляющее.
Он вытаскивает коробочку из кармана и протягивает, чтобы
показать ей. Она может читать только с очень близкого
расстояния, да и то различает только крупные буквы.
- Я уже принимала Дарвон раньше. Он не помогает мне.
- Здесь концентрация выше.
- Выше концентрация? - переспрашивает она, медленно
переводя взгляд с коробочки на него.
В ответ он только глупо улыбается. Говорить он уже
просто не может. Точно так же было, когда он впервые узнал
женщину на заднем сидении автомобиля его друга и вернулся
домой уже очень поздно. Когда мать спросила его, как он
провел сегодня время, он точно также глупо улыбался ей в
ответ, как и сейчас.
- А я смогу их разжевать?
- Не знаю. Думаю, что их можно просто проглотить.
- Ну, хорошо. Только смотри, чтобы никто ничего не
увидел.
Он вынимает из коробочки пузырек, открывает
пластмассовую крышечку и вытаскивает из него ватку,
прикрывающую пилюли сверху. Смогла бы она проделать все это
практически одной левой рукой, которая, к тому же, болтается
в воздухе, как поврежденный вертолет? Поверят ли они этому?
Он не знает. Может быть, об этом даже никто и не
задумается. Кому какое дело, в конце концов.
Он вытряхивает на ладонь шесть капсул и украдкой
наблюдает за тем, как она смотрит на него. Это много.
Слишком много. Даже она должна поминать это. Если она
скажет сейчас что-нибудь об этом, он сейчас же ссыплет все
обратно и даст ей одну обычную болеутоляющую таблетку,
применяемую при артрите.
По коридору быстрым шагом проходи сестра, и он, замерев,
быстро отгораживается от нее спиной. Каблучки процокали
мимо. Руки, пытающиеся собрать капсулы вместе, трясутся,
Его мать не говорит ничего и только смотрит на пилюли,
ни о чем не подозревая, как если бы это были просто обычные
пилюли.
- Ну, давай, - говорит он ей своим обычным голосом, как
ни в чем не бывало, и вкладывает первую капсулу ей в рот.
Она пытается разжевать желатиновую оболочку беззубыми
деснами и морщится.
- Что, горькие?
- Да нет, не очень.
Он даст ей следующую пилюлю, еще одну... Она все так же
мусолит их деснами перед тем, как проглотить. Четвертая...
Отпив глоток воды через трубочку, она улыбается ему и он с
ужасом видит, как ядовито-желтым стал ее язык. Если с силой
надавить ей сейчас на живот, а еще лучше ударить по нему, то
ее вырвет и смерть, которую она проглотила только что,
окажется на простыне. Но он не может. Он никогда не мог
ударить свою мать.
- Посмотри, пожалуйста, ноги вместе?
- Проглоти сначала еще вот эти.
Он дает ей пятую пилюлю... И шестую... Потом смотрит,
вместе ли ее ноги. Вместе.
- Я, пожалуй, посплю немного, - говорит она.
- Ол райт. А я пойду попью.
- Ты всегда был очень хорошим сыном, Джонни.
уголком простыни он тщательно стирает с пузырька отпечатки
своих пальцев и ставит его в коробочку, проделав то же самое
и с ней. Коробочку он вкладывает обратно в кошелек, а
крышку от пузырька оставляет на тумбочке, не забыв потереть
и ее. Кошелек он тоже кладет на тумбочку, хладнокровно
рассуждая при этом: "ОНА ПОПРОСИЛА МЕНЯ ДОСТАТЬ ЕЙ КОШЕЛЕК
ИЗ ПАЛЬТО, ЧТО ВИСИТ В СТЕННОМ ШКАФУ. Я СДЕЛАЛ ЭТО ПЕРЕД
САМЫМ СВОИМ УХОДОМ И ХОТЕЛ ПОМОЧЬ ЕЙ ВЫТАЩИТЬ ОТТУДА ТО, ЧТО
ЕЙ БЫЛО НУЖНО, НО ОНА СКАЗАЛА, ЧТО СПРАВИТСЯ САМА И
ПОПРОСИТ ПОТОМ СЕСТРУ ПОЛОЖИТЬ КОШЕЛЕК ОБРАТНО".
Он выходит из палаты и, быстро дойдя до питьевого
фонтанчика, жадно припадает к нему губами. Над фонтанчиком
висит зеркало и, выпрямившись, он пристально и долго смотрит
в него на вой язык.
С замиранием сердца он возвращается в палату и видит,
что она уже спит. Руки беспомощно разбросаны по простыне.
Вены на них пульсируют то сильно, то едва заметно и очень
неритмично. Он целует ее в лоб. Ее веки слабо вздрагивают,
но не открываются.
Все... Остановить это уже невозможно.
Он чувствует, как на него наваливается какая-то
прострация - ему ни хорошо, ни плохо. Ему все равно.
Он выходит из палаты на ватных ногах и пытается
сосредоточится на чем-нибудь постороннем. Все равно, на чем
- лишь бы на чем-нибудь другом. Бесполезное занятие. Он
снова возвращается в палату и выливает себе за шиворот почти
полный стакан воды. Холодная вода немного приводит его в
чувство, и вдруг его осеняет - ведь он только что чуть не
выдал себя с головой. Он достает из кошелька коробочку с
пилюлями и прижимает ее и пузырек к ее почти уже
безжизненным пальцам, чтобы на них остались их отпечатки.
Затем, аккуратно придерживая их уголком простыни, снова
возвращает их в кошелек, а кошелек на тумбочку. Проделав
это, он быстро, не оборачиваясь, выходит из палаты.
Возвратившись домой, он автоматически усаживается в
кресло, даже не разувшись, и включает телевизор, но
совершенно не воспринимает того, то там показывают. В мозгу
болезненно пульсирует только одна мысль: "Как жаль, что я не
поцеловал ее еще хотя бы один раз..." Совершенно забыв о
пиве в холодильнике, он вливает в себя стакан за стаканом
холодную воду и ждет звонка из клиники.
1 2 3 4
как попытаться собрать и распутать несколько десятков
клубков шерсти, разбросанных и запутанных игривым котенком.
Пожалуй, даже намного сложнее. Длинная череда дней,
проведенных в палате N 312. И все это в хаотическом
нагромождении друг на друга.
К кнопке вызова медсестры они приспособили небольшой
рычажок с веревочкой, другой конец которой привязали к
указательному пальцу ее левой руки - она уже не в состоянии
дотянутся до этой кнопки и нажать ее, если вдруг ей
понадобится помощь или просто возникнет необходимость в
утке.
Но даже и это ей уже неподконтрольно - она практически не
чувствует своих внутренних органов так же, как не чувствует
ног или рук, и о том, что сходила под себя, узнает только по
доносящемуся запаху. За время пребывания в клинике она
похудела с шестидесяти восьми до сорока трех килограммов, а
все ее мышцы атрофированы настолько, что ее тело можно
сравнить разве только что с телом плюшевой куклы. Имеет ли
это какое-нибудь значение для Кева?
Способен ли он, Джонни, на убийство? Ведь он хорошо
понимает, что это, как ни крути, самое настоящее убийство.
Причем не просто убийство, а матереубийство, как будто он -
внутриутробный плод из ранних рассказов Рэя Брэдбери,
задачей которого является убийство вынашивающего его
организма. Причем убийство во время родов - убийство
организма, уже даровавшего ему жизнь. И действительно,
Джонни был единственным ребенком в семье, с рождением
которого были связаны большие трудности. После появления на
свет его старшего брата Кевина, доктор сказал его матери,
что лучше бы ей не иметь больше детей, поскольку это связано
с большим риском для жизни...
Ее рак начался именно с матки.
Его жизнь и ее смерть начались в одном и том же месте.
Как будто там появился какой-то его темный двойник,
который уже медленно и грубо подталкивает ее к краю могилы.
Так почему же он сам не может сделать это более быстро и
бесполезно? НЕ ЛУЧШЕ ЛИ будет сделать это ему самому?
Он уже постепенно приучил ее к тому, что когда ей больно
(вернее, когда ей КАЖЕТСЯ, что ей больно), он дает ей
анальгин. Она уже воспринимает это спокойно. Таблетки лежат
в выдвижном ящичке тумбочки в футляре от очков для чтения,
которые ей уже больше не понадобятся. Они решили убрать их
из тумбочки так же, как и ее вставные зубы, опасаясь того,
что она может непроизвольно втянуть их в себя и
задохнуться. Сестра выдает ей таблетки сама. Но они с Джонни
придумали такую вот хитрость с футляром для очков, поскольку
она питает очень большое уважение, просто мистическое
какое-то преклонение перед всевозможными таблетками и
глотает аспирин до тех пор, пока не побелеет язык.
Конечно, он без труда сможет дать ей эти пилюли.
Трех-четырех будет вполне достаточно. Тысячи четырехсот
гранов аспирина, четырех сотен гранов Дарвона для пожилой
женщины, вес которой уменьшился за пять месяцев на одну
треть - более, чем достаточно.
Никто не знает, что у него есть эти пилюли - ни Кевин,
ни жена. Он думает о том, что было бы лучше, если бы в
палату N 312 положили кого-нибудь еще. Тогда бы он не так
волновался. Тогда его непричастность была бы еще более
очевидна, а если дело дойдет до расследования, то вину его
доказать будет значительно труднее. Действительно, так было
бы лучше. Если бы в палате лежала еще какая-нибудь женщина,
то он был бы очень благодарен за это Провидению...
- Ты сегодня выглядишь лучше.
- Правда?
- Намного. Как ты себя чувствуешь?
- Ох, не очень. Сегодня не очень хорошо.
- Давай посмотрим, как двигается твоя правая рука.
Она медленно и очень с большим трудом отрывает ее от
простыни. Рука со скрюченными пальцами замирает на какое-то
мгновение в воздухе и падает - ТУМ. Он улыбается ей, и она
улыбается ему в ответ.
- Тебя сегодня осматривал доктор?
- Да, он приходил. Он каждый день ко мне приходит. Очень
мило с его стороны. Дай мне, пожалуйста, немного воды, Джон.
Он дает ей стакан с трубочкой.
- Спасибо тебе, Джон, за то, что ты так часто навещаешь
меня. Ты очень хороший сын.
Она снова плачет. Вторая кровать пуста. То и дело мимо
застекленной стены палаты проплывает грязно-белые или
голубые "джонни". Дверь полуоткрыта. Он осторожно забирает у
нее стакан, тупо пытаясь сообразить, "полупустой он или
полуполный".
- А как левая рука?
- О, намного лучше.
- Давай посмотрим.
Она поднимает ее. Мать всегда была левшой и, может быть,
поэтому левая рука оправляется от губительных для моторных
функций осложнений после кортотомии быстрее. Она медленно
сжимает пальцы в кулак, сгибает руку в локте, похрустывая
суставами запястья и пальцев. Вдруг рука неожиданно падает
на простыню с глухим звуком - ТУМ.
- Я совершенно не чувствую ее.
Он подходит к стенному шкафу, открывает его, достает из
него пальто, в котором она приехала в клинику и вынимает из
его кармана ее кошелек. Она панически боится воров. Она
просто помешалась на них с тех пор, как услышала от бывшей
своей соседки по палате, что у одной пожилой дамы в старом
крыле клинику украли пятьсот долларов, которые она прятала в
тапочке. Она уже несколько раз рассказывала ему об
уборщицах, которые готовы слямзить буквально все, что плохо
лежит, особенно у спящих больных. Его мать вообще стала
помешана слишком на многом. Однажды она рассказала ему
дрожащим голосом об одном человеке, который якобы зашел
как-то поздно ночью в ее палату и, спрятавшись под кровать,
просидел там до утра, а потом так же тихо ушел. Это конечно
можно было объяснить действием многочисленных
транквилизаторов, которыми они ее пичкают. Но главная
причина, без сомнения, в том, что у нее наметились явные
нелады с психикой. Просто паранойя какая-то. Вообще-то здесь
самое настоящее разгулье для наркоманов - таблетки можно без
труда стащить из аппараторской в конце коридора, которая
почему-то никогда не запирается. Может быть, это сделано
даже нарочно. Приближение смерти не так, наверное, трагично,
когда находишься под мягким черным одеялом транквилизаторов.
Чудеса современной науки.
В кошельке кроме денег лежат еще и ее таблетки. Он
возвращается с ними к кровати, садится на стул и открывает
его.
- Дать тебе что-нибудь отсюда?
- О, Джонни, я не знаю...
- Выпей что-нибудь. Может, тебе станет легче.
Ее левая рука медленно отрывается от простыни и,
окачиваясь, поднимается как поврежденный вертолет. Она
неуверенно подносит ее к кошельку и, опустив пальцы внутрь,
достает оттуда упаковку каких-то таблеток.
- Отлично! Молодец! - аплодирует Джонни.
Но она отворачивает лицо, вернее глаза, в сторону и
произносит плачущим голосом:
- В прошлом году я могла поднять этими руками два полных
ведра воды.
Ну, вот и время. Нужно делать это сейчас. В палате очень
жарко, но на лбу у него выступает холодная испарина. "Если
она не попросит сейчас аспирин, - думает он, - то я НЕ
СДЕЛАЮ ЭТОГО. Не сегодня". Но он знает, что если не сегодня,
то, значит, уже никогда.
- Ну ладно, Джонни, дай мне пару моих пилюль, - говорит
она, с опаской косясь на полуприоткрытую дверь.
Она всегда просит его об этом именно так, слово в
слово. Как заядлый наркоман. Но старается не выходить,
однако, за рамки предписаний врача. Разве что совсем
немного. Ведь она потеряла слишком много веса, да и здоровья
тоже, и боится "перебрать", точно так же выражались и они с
приятелями, когда баловались в колледже разными наркотиками.
Ведь при ослабленном организме очень легко не рассчитать
дозировку и оказаться на волосок от смерти. А можно и
"перебрать". Одна лишняя таблетка или ПИЛЮЛЯ - и ты за
гранью. Как раз это, говорят, и случилось с Мерилин Монро.
- Я привез тебе кое-какие пилюли из дома.
- Да?
- Очень хорошее болеутоляющее.
Он вытаскивает коробочку из кармана и протягивает, чтобы
показать ей. Она может читать только с очень близкого
расстояния, да и то различает только крупные буквы.
- Я уже принимала Дарвон раньше. Он не помогает мне.
- Здесь концентрация выше.
- Выше концентрация? - переспрашивает она, медленно
переводя взгляд с коробочки на него.
В ответ он только глупо улыбается. Говорить он уже
просто не может. Точно так же было, когда он впервые узнал
женщину на заднем сидении автомобиля его друга и вернулся
домой уже очень поздно. Когда мать спросила его, как он
провел сегодня время, он точно также глупо улыбался ей в
ответ, как и сейчас.
- А я смогу их разжевать?
- Не знаю. Думаю, что их можно просто проглотить.
- Ну, хорошо. Только смотри, чтобы никто ничего не
увидел.
Он вынимает из коробочки пузырек, открывает
пластмассовую крышечку и вытаскивает из него ватку,
прикрывающую пилюли сверху. Смогла бы она проделать все это
практически одной левой рукой, которая, к тому же, болтается
в воздухе, как поврежденный вертолет? Поверят ли они этому?
Он не знает. Может быть, об этом даже никто и не
задумается. Кому какое дело, в конце концов.
Он вытряхивает на ладонь шесть капсул и украдкой
наблюдает за тем, как она смотрит на него. Это много.
Слишком много. Даже она должна поминать это. Если она
скажет сейчас что-нибудь об этом, он сейчас же ссыплет все
обратно и даст ей одну обычную болеутоляющую таблетку,
применяемую при артрите.
По коридору быстрым шагом проходи сестра, и он, замерев,
быстро отгораживается от нее спиной. Каблучки процокали
мимо. Руки, пытающиеся собрать капсулы вместе, трясутся,
Его мать не говорит ничего и только смотрит на пилюли,
ни о чем не подозревая, как если бы это были просто обычные
пилюли.
- Ну, давай, - говорит он ей своим обычным голосом, как
ни в чем не бывало, и вкладывает первую капсулу ей в рот.
Она пытается разжевать желатиновую оболочку беззубыми
деснами и морщится.
- Что, горькие?
- Да нет, не очень.
Он даст ей следующую пилюлю, еще одну... Она все так же
мусолит их деснами перед тем, как проглотить. Четвертая...
Отпив глоток воды через трубочку, она улыбается ему и он с
ужасом видит, как ядовито-желтым стал ее язык. Если с силой
надавить ей сейчас на живот, а еще лучше ударить по нему, то
ее вырвет и смерть, которую она проглотила только что,
окажется на простыне. Но он не может. Он никогда не мог
ударить свою мать.
- Посмотри, пожалуйста, ноги вместе?
- Проглоти сначала еще вот эти.
Он дает ей пятую пилюлю... И шестую... Потом смотрит,
вместе ли ее ноги. Вместе.
- Я, пожалуй, посплю немного, - говорит она.
- Ол райт. А я пойду попью.
- Ты всегда был очень хорошим сыном, Джонни.
уголком простыни он тщательно стирает с пузырька отпечатки
своих пальцев и ставит его в коробочку, проделав то же самое
и с ней. Коробочку он вкладывает обратно в кошелек, а
крышку от пузырька оставляет на тумбочке, не забыв потереть
и ее. Кошелек он тоже кладет на тумбочку, хладнокровно
рассуждая при этом: "ОНА ПОПРОСИЛА МЕНЯ ДОСТАТЬ ЕЙ КОШЕЛЕК
ИЗ ПАЛЬТО, ЧТО ВИСИТ В СТЕННОМ ШКАФУ. Я СДЕЛАЛ ЭТО ПЕРЕД
САМЫМ СВОИМ УХОДОМ И ХОТЕЛ ПОМОЧЬ ЕЙ ВЫТАЩИТЬ ОТТУДА ТО, ЧТО
ЕЙ БЫЛО НУЖНО, НО ОНА СКАЗАЛА, ЧТО СПРАВИТСЯ САМА И
ПОПРОСИТ ПОТОМ СЕСТРУ ПОЛОЖИТЬ КОШЕЛЕК ОБРАТНО".
Он выходит из палаты и, быстро дойдя до питьевого
фонтанчика, жадно припадает к нему губами. Над фонтанчиком
висит зеркало и, выпрямившись, он пристально и долго смотрит
в него на вой язык.
С замиранием сердца он возвращается в палату и видит,
что она уже спит. Руки беспомощно разбросаны по простыне.
Вены на них пульсируют то сильно, то едва заметно и очень
неритмично. Он целует ее в лоб. Ее веки слабо вздрагивают,
но не открываются.
Все... Остановить это уже невозможно.
Он чувствует, как на него наваливается какая-то
прострация - ему ни хорошо, ни плохо. Ему все равно.
Он выходит из палаты на ватных ногах и пытается
сосредоточится на чем-нибудь постороннем. Все равно, на чем
- лишь бы на чем-нибудь другом. Бесполезное занятие. Он
снова возвращается в палату и выливает себе за шиворот почти
полный стакан воды. Холодная вода немного приводит его в
чувство, и вдруг его осеняет - ведь он только что чуть не
выдал себя с головой. Он достает из кошелька коробочку с
пилюлями и прижимает ее и пузырек к ее почти уже
безжизненным пальцам, чтобы на них остались их отпечатки.
Затем, аккуратно придерживая их уголком простыни, снова
возвращает их в кошелек, а кошелек на тумбочку. Проделав
это, он быстро, не оборачиваясь, выходит из палаты.
Возвратившись домой, он автоматически усаживается в
кресло, даже не разувшись, и включает телевизор, но
совершенно не воспринимает того, то там показывают. В мозгу
болезненно пульсирует только одна мысль: "Как жаль, что я не
поцеловал ее еще хотя бы один раз..." Совершенно забыв о
пиве в холодильнике, он вливает в себя стакан за стаканом
холодную воду и ждет звонка из клиники.
1 2 3 4