В увлечении ему случалось бегать по кафедре, воздев руки к потолку. Студенческая легенда гласила, что однажды, восхищаясь расцветом греческой демократии, он свалился с кафедры и взобрался обратно, не пропустив ни слова в своей импровизации. Я ни разу не осмелился спросить его, правда ли это.
Сегодня он пребывал в задумчивом расположении духа и расхаживал, заложив руки за спину.
— Сэр Артур Эванс, как вы помните, реставрировал Кносский дворец Миноса отчасти на основании находок, а отчасти на основании собственных представлений о том, что являла собой минойская культура. — Росси возвел глаза к сводам аудитории. — Сведений не хватало, а те что были, допускали двойное толкование. И вот, вместо того чтобы ограничить свое творчество требованиями научной точности, он создает дворец-шедевр, потрясающий и фальшивый. Имел ли он право так поступить?
Тут Росси сделал паузу, с жадным вниманием обведя взглядом море стрижек, прилизанных проборов, лохматых голов, нарочито рваных курток и серьезных юношеских лиц (вспомни, в те времена к университетскому образованию допускались только мальчики, хотя ты, доченька, теперь можешь выбирать любой университет по вкусу). Пятьсот пар глаз ответили на его взгляд.
— Я предоставляю вам обдумать это вопрос.
Росси улыбнулся, круто повернул и покинул лучи рампы.
Последовал общий вздох, студенты заговорили, засмеялись, начали собирать свои вещи. Росси имел обыкновение после лекции присаживаться на краешек кафедры, и самые увлеченные ученики подходили, чтобы обратиться к нему с вопросами. Он отвечал им серьезно и доброжелательно. Наконец последний студент скрылся за дверью, а я вышел вперед и поздоровался.
— Пол, друг мой! Давайте-ка для разминки поговорим на голландском.
Он хлопнул меня по плечу, и мы вместе вышли из зала.
Меня всегда забавляло, насколько кабинет Росси противоречил представлению о рабочем месте рассеянного профессора: книги аккуратно расставлены по полкам, у окна современнейшая кофеварка, питавшая его пристрастие к хорошему кофе, стол украшен комнатными растениями, никогда не знавшими жажды, и сам он — всегда в строгом костюме: твидовые брюки и безупречная сорочка с галстуком. Он много лет назад перебрался в Америку из Оксфорда и с виду был из самых сухих англичан, с резкими чертами лица и ярко-голубыми глазами, однажды он мне рассказал, что любовь к хорошему столу унаследовал от отца-тосканца, эмигрировавшего в Суссекс. Наружностью Росси представлял мир четкий и выверенный, как смена караула у Букингемского дворца.
Иное дело — его ум. После сорока лет упражнений в самодисциплине он все так же кипел, выплескивая остатки прошлого и испаряя нерешенные загадки. Энциклопедические познания давно обеспечили профессору место в издательском мире, и не только в академических издательствах. Едва закончив одну работу, он обращался к следующей, причем часто совершенно иного направления. В результате к нему в ученики напрашивались студенты самых разнообразных дисциплин и мне очень повезло, что он стал моим куратором. К тому же у меня никогда не было такого доброго теплого друга, как он.
— Ну, — начал он, возясь с кофеваркой и кивая мне на кресло, — как дела с нашим опусом?
Я дал ему краткий отчет о нескольких неделях работы, и мы немного поспорили о торговых отношениях между Утрехтом и Амстердамом в начале семнадцатого века. За это время он успел налить свой изумительный кофе в фарфоровые чашечки, и мы оба устроились поудобнее: он — за своим большим письменным столом. В комнате царил приятный полумрак, наступавший с каждым вечером немного позднее, потому что весенние дни удлинялись. Тут я вспомнил свой загадочный подарок.
— Я принес вам редкостную вещицу, Росси. Кто-то по ошибке оставил в моем отсеке довольно мрачную древность, и, поскольку хозяин за два дня не спохватился, я решился принести показать ее вам.
— Давайте сюда.
Он отставил хрупкую чашечку и потянулся через стол за книгой.
— Хороший переплет. Кажется, пергамен, и тисненый корешок…
Что-то в оформлении корешка заставило его чуть сдвинуть спокойные брови.
— Откройте, — предложил я, не понимая, отчего мое сердце пропустило удар, пока он перелистывал уже знакомые мне чистые листы.
В опытных руках букиниста книга послушно открылась на середине. Мне через стол не видно было того, что видел он, зато я видел его лицо. Оно вдруг помрачнело — застыло и стало незнакомым. Он перелистал остальные страницы — с начала до конца, как и я, но суровость не сменилась удивлением.
— Да, все пусто. Чистые листы.
Он отложил открытую книгу на стол.
— Странная находка?
Кофе у меня в чашке остывал.
— И очень старая. Листы пусты не потому, что книга недописана. Эта ужасная пустота долженствует выделить для глаза рисунок на развороте.
— Да… Да, как будто эта зверюга, что скрывается в середине, слопала все вокруг себя, — начал я легкомысленно, однако к концу фразы стал запинаться.
Росси, казалось, не мог оторвать взгляда от развернутой перед ним страницы. Наконец он твердым движением закрыл книгу и помешал кофе, но пить не стал.
— Где вы ее взяли?
— Ну, я уже говорил, кто-то случайно оставил книгу на моем рабочем месте. Наверно, мне следовало бы сразу отнести ее в «редкую книгу», но я честно подумал, что это чья-то личная собственность, поэтому не стал.
— О, тут вы правы. — Росси, прищурившись, смотрел на меня. — Это чья-то собственность.
— И вы знаете чья?
— Да. Ваша.
— Нет! Я хочу сказать, я ее просто нашел и… — Увидев его лицо, я осекся. Он будто разом состарился лет на десять, если только зрение не обманывало меня в сумерках кабинета. — Как это — моя?
Росси тяжело встал и прошел в угол за столом, поднялся на две ступеньки библиотечной стремянки, чтобы дотянуться до маленького темного томика. Минуту он стоял, поворачивая его в пальцах, будто не желал доверить книгу моим рукам, потом протянул мне.
— Что вы скажете об этом?
Маленький томик был переплетен по старинной моде в коричневый бархат, как старый молитвенник или рукописный дневник. Корешок оказался гладким, а дощечки переплета застегивались бронзовой защелкой, которая с некоторым с противлением подалась моим пальцам. Книга сама открылась на середине. Там изображен был мой — я говорю, мой — дракон, на сей раз не уместившийся на развороте. Растопыренные когти, злобная пасть открыта, показывая клыки, и в лапах — тот же вымпел с той же готической надписью.
— Разумеется, — говорил Росси, — у меня было время установить происхождение книги. Центральная Европа, напечатана, скорее всего, в 1512 году, так что текст вполне мог быть выполнен рассыпным набором — если бы здесь был текст.
Я медленно перелистывал тонкие страницы. Титульный лист пуст — как я и ожидал.
— Какое странное совпадение…
— На задней крышке следы соленой воды, возможно, от путешествия по Черному морю. Даже Смитсоновская лаборатория не сумела определить, что повидала книга в своих странствиях. Как видите, я даже потрудился обеспечить химический анализ. Мне стоило трехсот фунтов определить, что этот предмет некоторое время находился в помещении со значительным количеством каменной пыли в воздухе. Возможно, это происходило до 1700 года. Я предпринял также путешествие в Стамбул, чтобы узнать больше о ее происхождении. Но самая большая странность кроется в том, как я приобрел это издание.
Он протянул руку, и я с радостью вернул ему ветхий старинный томик.
— Вы это где-то купили?
— Нашел у себя на столе, в бытность аспирантом. Меня пробрал озноб.
— У себя на столе?
— В библиотечном отсеке. У нас они тоже были. Обычай, как вы знаете, берет начало в монастырях семнадцатого века.
— И откуда… как она туда попала? Подарок?
— Возможно. — Губы Росси тронула странная улыбка. Казалось, он сдерживает некие сложные чувства. — Хотите еще чашечку?
У меня пересохло в горле.
— Представьте себе, хочу.
— Я старался отыскать владельца, но безуспешно, и библиотека не смогла опознать книгу. Даже в Британской библиотеке такой прежде не видели и предложили мне за нее значительную сумму.
— Однако вы не продали?
— Нет. Вы же знаете, как я люблю головоломки. Как всякий ученый, стоящий своего жалованья. Награда за наше ремесло — возможность заглянуть в глаза истории и сказать: «Маска, я тебя знаю. Ты меня не одурачишь».
— Так что же, вы думаете, этот более крупный том мог быть издан тем же печатником в то же время?
Он барабанил пальцами по подоконнику.
— Я много лет не думал о нем — честно говоря, запретил себе думать, хотя всегда, как бы вам сказать… чувствовал его у себя за плечом. — Он кивнул на проем, оставленный на полке вынутой книгой. — Верхняя полка — ряд моих поражений. И вещей, о которых я предпочитаю не думать.
— Но, может быть, теперь, когда я нашел ей пару, вам удастся сложить головоломку? Наверняка они как-то связаны.
— Наверняка связаны… — Эхо прозвучало гулко и пусто, даже сквозь свист закипающего кофе.
Нетерпение и какая-то лихорадка, часто постигавшая меня в те дни из-за недосыпа и умственного перенапряжения, заставили меня поторопить его.
— А ваши исследования? Кроме химического анализа. Вы сказали, что узнали что-то еще?..
— Узнал.
Он обнял чашку маленькими усталыми ладонями. Боюсь, что я должен не просто рассказать вам, — он говорил тихо, — но и принести извинения — вы поймете, за что, — хотя я никогда бы сознательно не пожелал никому из своих студентов такого наследства. По крайней мере большинству своих студентов.
В его улыбке была теплота — и грусть.
— Вы слышали о Владе Цепеше?
— Ну да, Дракула. Карпатский феодал, Бела Лугоши в его роли был весьма убедителен.
— Тот самый — или один из них. Это был древний род еще до того, как власть перешла к самому неприятному члену семейства. Вы поискали о нем в библиотеке? Да? Дурной признак. Я, когда ко мне так странно попала эта книга, и сам откопал в каталоге слово Дракула — в тот же день, — потом Трансильванию, Валахию и Карпаты. Острая мания.
В его словах мне почудилась скрытая похвала: Росси любил, когда его студенты работали с увлечением, — но я пропустил ее мимо ушей, чтобы не прерывать рассказа посторонними замечаниями.
— Итак, Карпаты. Для историка в них всегда есть нечто мистическое. Кто-то из учеников Оккама путешествовал в тех местах — кажется, на ослике — и обобщил свой опыт в забавном произведении под названием «Философия ужасного». Разумеется, первоначальная история Дракулы со временем затемнялась и трудно поддается расследованию. Этот карпатский князь пятнадцатого столетия заслужил равную ненависть Оттоманской империи и собственного народа. Поистине один из самых отвратительных европейских тиранов. Считается, что он за годы правления погубил не меньше двадцати тысяч своих соотечественников — жителей Валахии и Трансильвании. «Дракула» приблизительно означает — «сын дракона». Его отец был посвящен в рыцари Ордена Дракона императором Священной Римской империи Сигизмундом. Эта организация была создана для защиты империи от оттоманских турок. В самом деле, имеются свидетельства, что отец Дракулы передал сына туркам как заложника в политическом договоре и что вкус к жестокости тот отчасти приобрел, наблюдая оттоманские казни и пытки.
Росси покачал головой.
— Как бы то ни было, Влад погиб в сражении с турками или, возможно, от рук собственных солдат и похоронен в монастыре на острове в озере Снагов, принадлежащем теперь дружественной социалистической Румынии. Память о нем перешла в легенды, передававшиеся из поколения в поколение среди суеверных крестьян. В конце девятнадцатого века восторженный и склонный к мелодраме литератор — Абрахам Стокер выхватил где-то имя Дракула и закрепил его за созданием собственной фантазии — вампиром. Влад Цепеш был страшно жесток, но, конечно же, вампиром он не был. И в книге Стокера вы не найдете упоминания имени Влад, хотя его герой вспоминает о заслугах своих предков в борьбе против турок. — Росси вздохнул. — Однако Стокер проделал полезную работу, собрав множество легенд о вампирах и о Трансильвании, хотя реальный Влад Дракула правил Валахией, которая граничит с Трансильванией. В двадцатом веке тему подхватил Голливуд и воскрешенный миф обрел новую жизнь. И здесь, кстати сказать, мое легкомыслие кончается.
Росси отодвинул чашку и сжал ладонь ладонью. Казалось, ему трудно было говорить дальше.
— Я способен шутить над легендой, тем более беззастенчиво пущенной с молотка, но не над тем, как обернулось мое исследование. По правде сказать, именно существование легенды удержало меня от публикации. Мне казалось, что сам предмет изучения уже невозможно рассматривать серьезно. Впрочем, были и другие причины.
Этого я понять не мог. Росси ни единой буквы не оставлял неопубликованной: это составляло часть его щедрого гения. И он строго наставлял своих учеников поступать так же: ничего не тратить даром.
— То, что я обнаружил в Стамбуле, было слишком серьезно для несерьезного отношения. Возможно, я был неправ, решив оставить эти сведения, информацию, — а я могу без натяжки назвать их так — за собой, но у каждого из нас свои суеверия. Мои собственные обычны для историков. Я испугался.
Я не сводил с него глаз, а Росси вздохнул, словно не желая продолжать рассказ.
— Видите ли, работа над историей Влада Дракулы всегда велась в крупнейших архивах Центральной и Восточной Европы или на его родине. Однако он начал свою карьеру как истребитель турок, а я выяснил, что никто не искал материалов легенды в оттоманском мире. Это и привело меня в Стамбул — тайное отступление от исследований по ранней экономике Греции. О, греческие находки я опубликовал, причем с какой-то мстительной радостью!
Он помолчал минуту, уставившись за окно.
— И вероятно, я должен просто, без обиняков, рассказать вам, что нашел в стамбульском архиве и о чем с тех пор старался не думать. В конце концов, вы унаследовали одну из этих милых книжиц. — Он торжественно возложил руку на оба тома, лежащие стопкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91