И десятки свидетельств против них. Это готовые уголовные дела! Только бы их увидели на Западе... Надеюсь, вы как журналист разберетесь, кому их отдать. Только осторожней, не забывайте о том, что ВСБ добралась и до Европы...
Юнче перевела дух. Пол тоже. Он словно бы впал в ступор, слушая рассказ, но впереди уже маячил огонек большой цели, миссии. А если этот огонек все-таки погубит его, Пола?
- Командир Абрек не хочет умирать обидной и неожиданной смертью, мрачно сказала Юнче. - Он опытный вояка, но совсем не разбирается в политике. И уже видел пытки ВСБ во всей их красе. Но он поможет нам. Он закроет глаза на наши с вами действия. Он - и больше никто! Никто из этой команды. Я дам вам задание, а команде я скажу, что застрелила вас, потому что вы мне врали.
- И вам поверят? - ужасаясь, сказал Пол.
- Поверят, - усмехнулась Юнче. - Репутация у меня есть... Хотите водки? Вижу, что хотите - выпейте, только не разлейте, а то запах просочится и привлечет тех, кто еще не спит...
Пол ненавидел водку, но сейчас он присосался к горлышку так, словно это и была его надежда на спасение. Юнче отобрала у него бутылку и сказала:
- Традиционный великодержавский напиток. Многие считают, что водка лучшее, что есть в этой стране. И великодержавцы всегда напиваются, прежде чем идти в бой... У меня давно нет порога, я и трезвого сниму, не задумываясь, но всадить пулю в пьяную звериную харю гораздо менее неприятно. У них главное: водка и деньги! Только водка и только деньги, водка и деньги, которые платит ВСБ...
- Простите, мисс Юнче, - пробормотал Пол. - Я хотел бы... Мне показалось, вы нервничаете не меньше меня... Я понимаю вас. Вы что, хотите дать мне шлюпку и отправить через море подальше от Великодержавии - в Туркию, например?
- Нет, неправильно - вот еще! С какой стати мне давать вам нашу единственную шлюпку? И я поставлю капитана в дурацкое положение - как он объяснит ее пропажу? Если бы вся команда была на нашей стороне... Я дам вам пробковый жилет. Знаете, что это такое? Он у меня всегда на шхуне и выкрашен в серый цвет для маскировки... Что с вами?
Пол почувствовал ярость.
- Вы что же, собираетесь бросить меня в море? - вполголоса завопил он. - А почему вы сами не хотите попробовать добраться до Туркии? Полезайте в ваш жилет и ныряйте.
Юнче покачала головой.
- Ай, ай! Я в вас разочаруюсь! Замолчите. Дайте вашу руку. Коснитесь моей головы.
Пол протянул руку.
- Чувствуете? - спросила Юнче. - У меня жар, лихорадка. Это иногда бывает со мной... Вы же гораздо выносливее! Выдержите и жажду, и голод, и солнечные лучи. И еще холодное течение вдоль берегов Туркии... Но даже не в этом дело. У меня еще дела на Острове. Какие - вас не касается...
- Меня, видимо, мало что касается, - сказал Пол. - Вы меня очень обрадовали холодным течением. Но...
- Но вы меня просто не поняли, - перебила Юнче. - Послушайте еще раз. Если мы отвезем вас на Остров, вами займется кое-кто... назовем это контрразведкой, хотя слово это весит больше, чем вся их компания... В этой контрразведке увидят ваши документы и поверят вам - те, кто верит в свое дело. Но там есть люди, купленные ВСБ. Они вас не выпустят. Однако, если даже мы уничтожим все документы, чтобы скрыть ваши догадки, то в лучшем, почти невероятном случае, вам дадут сопровождающего, и вы окажетесь на свободе. Собираетесь бродить по нашим лагерям, трепаться о Правах человека, пока на Остров не пойдет десант федералов? Придут федералы - они вытопчут все, и вас в том числе. Во все подвалы бросят бомбы - такой у них метод зачистки территории. А пароходы к тому времени уйдут. Хотите их выпустить, или хотите отправить бумаги на Запад? Кажется, вы назвали сбор информации вашей работой? Я не журналист, а рисковала гораздо больше вас, пока собирала эту информацию!
Пол кулаком закрыл рот в знак того, что ему все понятно.
- Вы правда не будете больше спорить?
- А вы считаете, что в моем положении можно спорить? Я и не спорю, я только хочу узнать: почему вы так уверены, что я доберусь до берега в пробковом жилете?
Он закрыл глаза и попытался представить, как он качается на волнах, тщетно пытаясь грести одной рукой, сжимая в другой папку с документами. Вот он видит берег, его несет прямо на скалы, скорость все выше, и вот...
Пол шепотом выругался. И почувствовал, что его успокаивающе похлопали по ноге.
- Мне помог командир Абрек, - заговорила Юнче. - Мы сменили курс, и сейчас "Харизма" ушла далеко на юг. Команда думает, что это уловка нужна, только чтобы избежать встречи с катерами федералов. Мы идем под флагом Окраины, но это нам не поможет, если встретятся катера... Так вот, ветер с севера, и мой жилет потихоньку дотащит вас до границы с Туркией. Я верну вам ваше удостоверение. Когда вас подберет пограничный катер...
- Как меня подберут, как заметят, в сером-то жилете? У вас что, есть сигнальные ракеты? Или мне покричать? У меня неважное зрение - что, если я прозеваю катер?
Он ожидал, что девушка опять рассердится, но голос ее стал печальным:
- Надо надеяться... Надейтесь, что вас заметят. Там и рыбаков много. Они-то вас точно не прозевают.
Кстати, не обязательно вам попадется туркский катер. Может, и великодержавский вас выловит. В сером жилете у вас есть выбор - кричать или нет, но могут заметить и так... Обязательно солгите им! Скажите, что вы с туркской стороны, что ваша яхта потерпела крушение... Несите какую угодно чушь, но не вздумайте сказать правду!
Я, наверно, разучилась просить по-человечески... Не хочу грозить вам револьвером!
Пол глубоко вздохнул, насколько позволяли помятые офицерами ребра.
- Тогда дайте мне поесть, - попросил он.
Когда совсем стемнело, Пол еще раз проверил, хорошо ли привязана к его животу папка с бумагами. Она была завернута в брезент, но он все равно был уверен, что бумаги намокнут, хотя Юнче уверяла его в обратном. Палуба была пуста, только на корме маячила высокая фигура. Пол понял, что это Абрек. Командир не обернулся на их шаги. Юнче показала, откуда он должен спуститься в воду.
Пол схватился за фальшборт и повис. Сознание вдруг обрело небывалую ясность, чувства обострились. Он даже услышал, как сопит Абрек. Пол передернулся и посмотрел вниз. Вода как вода, но как ее много для Пола...
Сознание выдумало последний вопрос, чтобы оттянуть прыжок:
- Почему вы не остались в Гермесе и не попробовали добраться до нас? скороговоркой сказал Пол.
- Все иностранные газеты далеко от Гермеса. По великодержавским дорогам давно уже ничего не ходит и не бегает без ведома ВСБ. Как бы я добралась до них? Один из моих товарищей пытался...
Пол посмотрел ей в глаза, пытаясь подобрать слова прощания, как-то ободрить себя и девушку. Но перед ним была не девушка, а странное и опасное существо с жестоким блеском в глазах. Существу было наплевать на Пола. Существу было наплевать на детство и юность Пола, и на его родителей и друзей. Ему было не наплевать лишь на одно: найдут ли эти документы, что у Пола под одеждой, своего читателя. И что будет потом. И неважно, замерзнет Пол или нет. Документы могут найти и на трупе, который выловят с пограничных катеров! И Пол не стал прощаться. Он лишь позволил себе негромко сказать - то ли для себя, то ли для кого-то еще, но не для Юнче:
- Никак не могу привыкнуть к этому подлому мирку, в котором они живут... Словно кто-то выдумал его, взял из головы самым подлым образом именно в тот момент, когда все были счастливы. Хорошее кончилось, пришла смерть, пришел хаос...
Но они и сам не понял, почему у него вырвались эти слова. Юнче услышала.
- Если этот мирок выдуман, то у него должен быть образец, который ничуть не лучше! - нетерпеливо сказала она, оглянувшись на Абрека. Глупости, мистер, глупости... Быстрее! Вас толкнуть?
И Пол, бросив быстрый взгляд на окаменевшую спину капитана, на нелепый окраинский флаг, который в сумерках был едва различим, на каюту, где он провел сутки, и прыгнул.
Вода хлынула ему в уши, и он, конечно, не слышал, как существо с блеском в глазах пожелало ему доброго пути и благословило. Его, а не документы!
МУСОР НА ДОРОГЕ И ПЫЛЬ
Вези меня, мое везенье
Неси меня, несясь весенне
Всплеснет сиренью воскресенье
Так весело придет она!
Или не весело? Я теперь не знаю. Единственная моя сила, воображение, отказывается работать. Что же со мной? Устал от стрельбы в голове? Так она не только в голове, она вокруг. Столько ненависти! Столько мусора...
Люди лают и бросаются друг на друга.
Однажды приехал застенчивый иногородний гость. Как с плаката "скромность украшает человека". Собрались. Ввосьмером отведали розовой дряни. И пошли мы с ним за нормальной дрянью, чтобы запить.
- Знаешь, - вдруг интимно произнес он, - люди бывают разные. Про меня такие вещи рассказывают. Такие вещи!..
- Кто рассказывает?
- Даже совсем незнакомые люди. На одной презентации... Там меня видели издалека, а потом стали всем говорить, что у меня нет чувства юмора.
- Да?
- Да. И что со мной надо поосторожней. Представляешь? Самое интересное, что, знакомые со мной нормально общаются, а чужие люди слухи распускают. Обидно.
- Пожалуй.
- Так вот, - неожиданно голос его окреп, даже приобрел чуть металла, так вот, если я еще узнаю про какого-нибудь человека, что он называет меня сложным - якобы он с первого взгляда меня раскусил - тогда дам в репу.
- Что?
- Ну, в тыкву. По морде, значит.
И он смерил меня взглядом.
Хорошо посидели, родилось много добра. Кто-то трахался. Кто-то разлил бульон. А я пришел домой и подумал: что, интересно, должно быть в человеке, если незнакомые люди начинают обсуждать его недостатки? В недостатках ли дело, или, может, в заметности, знаковости этой личности? Не везет заметным, не везет. Нервные клетки восстанавливаются медленно.
За что вы их так, личностей?
Хотите правду о том, как Илья Собакин стал писателем? В этом неловко признаться. Хотя, если не относиться к таким вещам сакрально, то есть, со святым трепетом, то ничего особенного. С кем не случаются приступы тоски и бессилия? Особенно это не редкость у нас, в Великодержавии.
В восемнадцать лет и два дня я сидел в темной комнате и втыкал в руку ножницы. Было интересно продолжение - перевернуть руку и воткнуть острое в вену, или же лечь спать. Откровенно говоря, не хотелось ни того, ни другого. Кто-то подарил мне ручку на день рождения, она валялась посреди мусора на полу. Я поднял ее и написал в тетрадке:
- У нас в подвале угловой башни живет Колдун. Нет, все мы немного колдуны...
Написав этой дребедени полторы страницы, я заметил, что в крови.
На следующий вечер я лег и продолжил, испачкав еще восемь страниц (чернилами). Некий магический артефакт (я не смог придумать, в чем заключалась его сила) был украден, и дядька-волшебник выпер учеников из дому, чтобы они его вернули. Дальше стало сложно. Благодаря родительскому воспитанию и частому приставанию шпаны, я панически боялся всего, что было за порогом моей собственной квартиры. И не имел представления, как начинается дальняя дорога, quest. Сюжета не было. Зато мои герои летали, как Питер Пэн, и дружили с животными. Животные, в свою очередь, дружили между собой.
Начав по-новой это "откровение Иоанна Богослова", я ощутил, что жить стало легче. Почему? Забыл. Может, из-за косвенного участия в Божьем промысле, этом минутном скольжении параллельно Его деяниям, а не поперек и вкось? Что-то доброе есть в детском лепете на тетрадных страницах, то, что создает некий резерв.
Когда Святой Петр растеряется, куда меня девать, я робко подниму руку:
- Простите... Я вспомнил еще. У меня была тетрадка, я в ней хотел написать о добре. Можно, я покажу?
И я вытащу начало той повести, где у меня летающие дети и говорящие животные. Он вздохнет по-стариковски:
- Ладно, проходи в Рай. Только не шали там...
Кстати, это был первый неучебный год после школы. Летом я пошел против естества - поступил в институт. Конкурс был такой: на двадцать пять мест претендовало двадцать шесть человек. Я прошел с одиннадцатью баллами. Учеба? Сдав один зачет (латинский язык), я оставил это бесполезное занятие.
Главное: на лекциях я почти дописал ту повесть, а остальное закончил после института. В семнадцать лет - плохая, но законченная вещь, пятьдесят компьютерных страниц...
(Вспомнил! Жить тогда стало легче, потому что родители купили компьютер. По той же причине я и ушел из института. Игра в выдуманные цивилизации временно заменила мне жизнь в омуте своей.)
...Пятьдесят компьютерных страниц. Читая сейчас эту странную повесть, вижу: писал добрый, раненый человек. Почти незнакомый. Я был слаб и беспомощен, и слабая, беспомощная повесть по-тимуровски перевела меня на ту сторону. Так я стал писателем.
Открою секрет, почему были ножницы, в которых я, Илья Собакин, признался сейчас, наплевав на общественное мнение. А с тоски. Мне было уготовано идти в армию защищать Великодержавию. По этому поводу вспоминаю историю с дальним знакомым Антоном.
Антон ходит на протезе. Где он ногу потерял - не знаю. Приходит он в военкомат. Там сидит человече, при взгляде на которого хочется почему-то произнести: "Ушиблен ребром ладони..."
Антон (входя): Здравствуйте.
Ребро: Жалобы есть?
Антон: Нет.
Ребро: В постель мочишься?
Антон: Не мочусь.
Ребро: Значит, годен. Следующий!
Антон: Эй, эй! А я, вообще-то, одноногий.
Ребро (выругавшись): А почему сказал - жалоб нет?
Антон: А я не жалуюсь...
Нет. Не выдерживаю - еще одна история.
К другому Ребру Ладони входит Максим.
Ребро перестает смотреть под стол, открывает дело Максима. Бормочет, елозит пальцем: "Так, имя, фамилия, год (зевает, снова смотрит под стол) рождения... национальность..."
Пауза.
Ребро: А что у тебя за национальность не наша какая-то - исианец?
Максим (легкомысленно): А, это... Такая планетка возле Альфы Центавра. Отсюда не видно.
Ребро смотрит, долго смотрит. Дохнуло на него неведомым, далеким. Он снова растерянно заглянул под стол. Минутой позже состоялся катарсис.
Майор бранил далекие планеты,
Куда не долетят его ракеты.
Максим испанец, его дед приехал к нам строить коммунизм. Но недаром Ребро Ладони смотрел все время под стол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17