Реми переехал в дом на Центральном рынке. Он снова спал в своей комнате. Эме часто ему звонила, но не всегда заставала его дома, так как ему приходилось по вызову уходить в театр. Она подробно расспрашивала о здоровье Агатушки, хотя и не была с ней знакома.
На шестой день в пять часов вечера Реми сказал сиделке, что может побыть с Агатушкой до середины следующего дня. И почему бы мадемуазель Жермен не воспользоваться возможностью отдохнуть у себя дома? Та с радостью согласилась.
С утра Агатушка была в забытьи. Болезнь незаметно брала свое, и доктор предупредил, что ее часы сочтены.
Реми подвинул стул к кровати и сел. Он смотрел на лицо больной. В этот момент она открыла глаза. И заговорила более четко и ясно, чем в предыдущие дни.
– Мадемуазель Жермен ушла? – спросила она.
После того как она находилась в прострации в течение долгих часов, такая ясность сознания удивила и одновременно напугала Реми. Он сделал вид, что направляется к двери:
– Тебе она нужна?
– Нет, нет, – ответила Агатушка. И тихо засмеялась.– Напротив, я ждала, когда она уйдет.
– Ты не спала?
– Нет, я притворялась. Я слышала все, о чем вы говорили. Я часто делаю так с тех пор, как заболела: это очень забавно… Послушай, мой дорогой малыш, мне надо тебе что-то сказать. Я хочу отдать тебе одну вещь, чтобы ты ее навсегда сохранил. Ах! Если бы я могла встать… Там в комоде у меня лежит одна вещь, которая не должна попасть в чужие руки; пожалуйста, принеси ее. В верхнем ящике, с правой стороны, на самом дне, под моей старой кашемировой шалью. Ты нашел? Ларчик. Он принадлежал твоей бабушке Шассо.
Реми вернулся со шкатулкой, инкрустированной в стиле 1860 года, отделанной металлической вязью и завитушками. На крышке была вылита из бронзы дама, которая полулежа ласкала пуделя.
– А теперь, – сказала Агатушка, – поищи на крышке настенных часов, там должен быть позолоченный горшочек. Открой его. Внутри находится ключ от шкатулки.
Он поставил шкатулку перед ней на одеяло.
– Подожди, – произнесла она.– Сразу не открывай, я тебе вначале все объясню. Внутри ты увидишь сувениры твоей бабушки Шассо. Нельзя, чтобы они попали в руки твоего отца, потому что твоя матушка сразу их у него отберет, а именно этого и необходимо избежать. Видит Бог, как добр твой папа! Ты теперь совсем взрослый, чтобы об этом можно было говорить: твоя мать вертит им, как хочет. А там…– Она резко стукнула по крышке шкатулки.– Там не только сувениры, там хранится один секрет… Ах! Но…
Она закрыла рот, и ее подбородок пополз вверх, придавая ей виноватый вид. Глаза Агатушки, увеличенные стеклами очков, казалось, оживились, в них появился неожиданный блеск, когда она посмотрела на Реми. Молодой человек понял, что она наконец высказывает свои самые сокровенные мысли, чувства, накопившиеся в ней и, возможно, перегоревшие из-за того, что она была вынуждена скрывать их на протяжении тридцати, сорока, пятидесяти лет. Она повторила:
– Да, один секрет…– И она заговорила, доверительным, немного театральным тоном.– Выслушай внимательно все, что я тебе сейчас скажу. В твои годы ты уже начинаешь понимать жизнь. Знай: Алиса не является дочерью твоего отца.
Склонившийся над кроватью, чтобы лучше слышать, Реми выпрямился и, сбитый с толку, поглядел по сторонам.
– Что ты мне такое говоришь?
– Да, да…– проговорила больная с улыбочкой.– Да… Ты, наверное, думаешь: она бредит, она не знает, что говорит. Но у меня есть доказательства! Вот они здесь, внутри! И ты их увидишь. Ты слышишь, надо было, чтобы ты узнал правду. Когда я уйду, об этом будешь знать только ты. Кроме твоей матери. И вряд ли когданибудь она обмолвится об этом какой-либо живой душе. Она чувствует свою полную безнаказанность. Потому что, представь себе…
Агатушка смолкла, подумав о чем-то своем, что ее рассмешило. Втянув голову в плечи, она затрясла рукой, словно хотела этим жестом сказать: «Обожди! Это еще не самое смешное!»
– Твоя мать…– закончила она, – не догадывается о том, что мне все известно о ней!
Казалось, она радуется невинному розыгрышу. Между тем иногда в ее словах, в интонации, с которой она произносила «твоя мать», в то время как об отце говорила «твой папа», невольно проскальзывало нечто, похожее на давнюю скрытую ненависть. Впрочем, она тут же перешла на серьезный тон, чтобы последовательно изложить события, свидетелем которых стала.
– Да, твоя мать была уже помолвлена с твоим папой, когда она согрешила с другим мужчиной. Она решила, что об этом никто не узнает, свадьба состоится и все будет шито-крыто. Но, оказавшись в положении, она не знала, что делать. Тогда она выложила все своему отцу. Я хорошо знала его. Это был весьма порядочный человек. Он отправился к твоей бабушке Шассо, чтобы вернуть слово, данное во время помолвки, и объяснить причину. Должна сказать, что твоя бабушка приняла эту новость совсем по-другому. Надо тебе объяснить, что для процветания торгового дома Шассо этот брак был просто необходим. И кто же уговорил его молчать? Твоя бабушка собственной персоной. Легко сказать! Я первая могу подтвердить, что она была сама доброта и справедлива ко всем, без исключения. Но прежде всего она была властной женщиной. Все в доме подчинялись ее воле. Если она что-то решала, то ее решение должно было быть выполнено во что бы то ни стало. Честное слово, так и было! После смерти твоего дедушки она управляла домом. И она не отменила решения, а, напротив, ускорила свадьбу. Свадьба была пышной, и шесть с половиной месяцев спустя на свет появилась твоя сестра. Твоего папу убедили в том, что роды оказались преждевременными, и он принял все за чистую монету. Подобные истории случались и раньше в порядочных семьях.
Агатушка на мгновение смолкла. Она была в сознании. Казалось, она над чем-то размышляла. Постепенно ее разоблачительный пафос сменился грустью. Она продолжала:
– О! Должна тебе сказать, что мне ничего не было известно до самой кончины твоей бабушки. И только когда ей осталось жить ровно неделю, она вызвала меня и с глазу на глаз поведала эту историю точно так же, как я это делаю сегодня. Надо хранить подобные секреты в тайне, но не стоит, чтобы они терялись. О, нет! Это было бы несправедливо. К тому же, если бы мне не была известна вся подноготная этого дома, то я бы смотрела другими глазами на все, что происходит вокруг. Боже милостивый! Мне было всегда непонятно, почему твоя мать любит Алису больше, чем тебя, и каждый день приносил новые доказательства. Когда ты жаловался, я тебе всегда говорила: «Ты не должен судить свою мать: прежде Есего она твоя мать». Но в душе я не верила своим словам. А когда я узнала и поняла, в чем дело… Господи! Да, Алиса для твоей матери – дитя любви, родившееся от ее возлюбленного. Но в этой истории не все было мне ясно, я тщетно искала ключ к разгадке продолжавшей меня будоражить и возмущать тайны, почему твой папочка тоже отдавал предпочтение твоей сестре… О! Не надо, знаешь ли, на него обижаться. Уверяю тебя, он ничего не знал, его обвели вокруг пальца. Твой папа в душе большой добряк! В первые годы после женитьбы он был таким веселым, таким милым! А как в молодости он был любезен со мной! У него всегда был наготове веселый анекдот или ласковое слово. Ты удивлен? Я могу тебе признаться, что он был большим сердцеедом! Все женщины были от него в восторге. Но вот одно «но»: он был без ума от твоей матери и попустительствовал ей во всем. Это она сделала его таким, каким он теперь стал. Несмотря на то что ей выпало такое счастье, несмотря на то что Провидение дало ей все, что только может пожелать человек на земле, она сделала из него, да простит мне Господь это слово, круглого дурака! О! Твоя мать! Твоя мать!..
Она сжала кулачки, лежавшие на простыне.
С помощью Реми она перебрала содержимое шкатулки: ленточки, высохшие цветы, фотографии первого причастия, игольник из атласа, украшенный перламутром, бумажник в роговой оправе с позолотой, бальная записная книжка с крошечными карандашами на шелковом шнуре; затем очередь дошла до пачки писем, связанных вместе, и листочка бумаги, испещренного датами и записями, подтверждающими секрет, о котором только что поведала Агатушка.
На самом дне лежали личные сувениры Агатушки. Их было совсем немного. Она перебрала их, объясняя Реми значение каждого. Последними она показала пару перчаток, сложенных вместе, как было принято в старину. Она бережно их расправила. Перчатки были старыми и загрубевшими от времени. Но было видно, что в прошлом белые парадные перчатки принадлежали мужчине. Она прошептала:
– Свадебные перчатки твоего папы. Она не сказала «твоих родителей». Ее подбородок задрожал. Совсем тихо она добавила:
– Двенадцатого октября тысяча девятьсот десятого года…
Агатушка прижала перчатки к груди. Она прижала еще раз к своей высохшей груди жалкий предмет, задубевшее воплощение другого секрета, такого же скорбного и грустного, но принадлежавшего только ей одной, который она свято хранила. Ее взгляд, обращенный вдаль, казалось, искал что-то в одиноком прошлом. Она вздохнула, но не глубоко. И без всякого перехода, словно в заключение, произнесла:
– Я обещала твоей бабушке хранить секрет, не так ли? И вот всю жизнь я хранила его… Подумать только, я никогда даже словом не обмолвилась!..– Она слегка качнула головой и закончила: – Ты тоже никому не скажешь.
Она скончалась в ту же ночь.
С ней была только сиделка. В какой-то момент, почувствовав близкий конец, она позвала Реми.
– Я схожу за ним, – ответила мадемуазель Жермена, – он спит в соседней комнате.
– О!.. Тогда не надо…– сказала Агатушка.– Я не хочу, чтобы его беспокоили. Раз он спит…
Ее слова оказались последними… Она скончалась, удовлетворенная тем, что Реми не побеспокоили из-за нее.
XIV
Было уже десять часов вечера, когда после Вендрака показался Кордес. Несколько неподвижных огней, словно разрывая темноту, медленно двигались навстречу Реми, ехавшему в машине. Агатушка когда-то показывала ему открытки, которые получала из Кордеса, и рассказывала об этом старинном городке. «Если ты, мой дорогой малыш, представишь себе что-то похожее на гору Сен-Мишель на земле, то это и будет Кордес». Он сразу его узнал.
Приближался высокий и темный Кордес, вырисовывавшийся на фоне освещенного луной неба и гор. По мере приближения к городку он как бы отделялся от пространства, уходил в высоту; постепенно одна за другой показывались отдельные детали города, а затем уже и сам он, похожий на корабль, предстал взору Реми. Уже можно было различить его «борта», осевшие глубоко в землю. Затем показались расположенные на разных уровнях стены, дома и крыши, теснившиеся одна над другой. Архитектуру этого города, похожего на призрачный, плывущий в небесах корабль, дополняла стоявшая почти на самом носу геометрическая башня, в которой располагалась церковь с колокольней, будто вознося город еще выше к небу.
Однако Реми пришлось отвернуться от окна. Даже опустив голову, он уже не смог бы увидеть Кордес, теперь вплотную подошедший к дороге, которая почти отвесно нависала над ним. Машина направлялась к восточной окраине предместья, куда вела единственная автомобильная дорога. В эту минуту под впечатлением первой встречи со столь фантастическим пейзажем Реми невольно подумал об Агатушке, уроженке этих мест, которая согласно последней воле возвращалась в родные края. Она приближалась к городу одновременно с ним, так как катафалк с ее телом следовал за машиной Реми.
Компания по организации похорон, куда он обратился за помощью, предоставила в его распоряжение фургон и легковой автомобиль, ибо его машина была слишком яркой окраски и совсем не подходила для траурной процессии.
– Послушайте, вы легко можете ехать со средней скоростью шестьдесят – шестьдесят пять километров в час, – сказал ему служащий, – При такой езде вы доедете до места к обеду. Катафалк не сможет ехать со скоростью, превышающей пятьдесят километров в час, и прибудет лишь часам к десяти вечера.
– Мне быстрее и не нужно, – ответил Реми.– Я не хочу отрываться от катафалка. Вы передайте шоферу, который будет вести машину, чтобы он не спешил.
Он согласился ехать впереди только из-за пыли на дороге. Итак, друг за другом Реми и Агатушка пересекли всю Францию.
Доехав до перекрестка, обе машины свернули между домами. На стене, освещенной фонарем, Реми прочитал: «Кордес. Центр». Надпись была сделана белой краской и подчеркнута стрелкой, указывающей направление. Машины стали медленно подниматься по южному склону и проехали целый километр. Затем, после довольно крутого поворота, дома стали теснее лепиться вдоль улицы. Наконец машины притормозили на площади у входа в дом с единственной вывеской: «Центральная гостиница».
Служащий похоронной конторы посоветовал Реми поужинать в гостинице, пока он будет оформлять все необходимые бумаги. Работники мэрии были заранее предупреждены и стояли неподалеку в окружении зевак, невзирая на столь поздний час для местных жителей, привыкших рано ложиться спать. Из толпы вышли мужчины и сообщили, что соседка, хранившая ключи, открыла дом Палларюэль. Они предложили проводить туда служащего похоронной конторы, который снова повторил Реми, что берет все хлопоты на себя. Реми согласился и вошел в гостиницу.
После ужина какой-то мальчик провел его к дому Палларюэль, находившемуся совсем неподалеку. Однако, подняв голову и увидев на высокой каменной стене дома водосточные желоба и над ними каменные статуи, Реми остановился в нерешительности под стрельчатой аркой над входом.
– Это здесь? – спросил он.
– Ну да, – ответил мальчик с сильным тарнским акцентом.– Это и есть дом Палларюэль, разве вы не знаете? Его называют еще домом Великого Эшансона. Он считается историческим памятником. К нему даже прибита доска. В нашем городе несколько таких домов. Завтра утром, когда рассветет, вы увидите.
В большом зале на втором этаже должно было происходить отпевание усопшей. Сквозь полутьму можно было разглядеть балки потолка, выбеленные известью, стены, вдоль которых стояла старая темная мебель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28