https://wodolei.ru/catalog/dushevie_ugly/deshevie/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Она не могла думать о значениях слов, сейчас она могла только чувствовать. Беспомощно отдаваться древнему инстинктивному ритму, возникающему, когда бедра касаются бедер, плоть добирается до плоти, мужчина – до женщины.
Ты моя единственная.
Слова эти продолжали звучать в ее голове, пока они поднимались и опускались, взбираясь все выше на американских горках, о которых мечтали с самой первой встречи, с первого момента, когда увидели друг друга. Быстрее, сильнее! Повторяя ее имя, Квин подбадривал ее, а она крепче оплела его ногами и поцеловала разгоряченную потную кожу.
Ты моя единственная.
Николь вонзила зубы в твердое мужское плечо, выворачиваемая наизнанку желанием. Мучительная, жгучая потребность уничтожила все остальное. Николь была не в состоянии ни видеть, ни слышать, ни ощущать запахи, ни дышать – ни остановиться. Только погружения в нее, ведущие, влекущие к краю наслаждения – и к освобождению, к долгому, и сладкому, и ничем не омраченному счастью.
И когда счастье это было достигнуто, они могли только произнести имена друг друга и обменяться бессильным поцелуем. Кровь вновь потекла по положенным жилам, дыхание начало выравниваться.
Нарушив молчание, Мак нежно тронул губами ее висок.
– Это все-таки ты.
И она знала сейчас, знала в точности, что он имеет в виду. Глубокое удовлетворение, усталость и расслабленность не впускали застарелый страх в ее душу.
Казалось, что они лежат так, не двигаясь, долгие часы, измученные и удовлетворенные; но Квин знал, что прошли минуты. Он чувствовал биение ее сердца, замечал, как пленка пота начинает высыхать. Кондиционер хоть и неуверенно, но все же работал.
– Мак?
Он улыбнулся:
– Знаешь, так меня зовут только товарищи по бейсбольной команде и кое-кто из бывших со мной в колледже студентов.
– Ты назвался этим именем, когда мы в первый раз встретились, и теперь я думаю о тебе как о «Маке». – Она повернулась к нему. – Играешь в бейсбол?
– В городской команде. Ничего серьезного: обманутые в надеждах менеджеры, которым бы хотелось иметь талант.
– А я думала, большие шишки из корпораций общаются только за коктейлями.
– Это во вкусе моего шефа. Он псих и работает двадцать четыре часа в сутки и семь дней в неделю. – Прижимая женское тело к себе, Квин вдруг подумал, что было бы неплохо, если бы она увидела, как он играет. А он бы мог посмотреть на трибуны и увидеть ее там, среди подружек... и жен. – Мне нравится бывать на воздухе. Камерон, мой брат, тоже играет. Больше для того, чтобы выпустить пар.
– Ты хороший игрок?
– В принципе да. – Он провел пальцем по ее ключице и подмигнул. – Могу подбираться сбоку, могу атаковать прямо.
– Можешь, точно. – Николь погладила его мускулистый живот. – У тебя тело бейсболиста. Сильное, твердое и...
– Ну?
– ...чудесное.
– А у тебя тело для журнальной фотографии, для центрального разворота. Пышное, совершенное и... – он взял в ладонь нежную грудь, – фантастическое. Как это тебе так повезло?
– Не повезло, лучше сказать.
– Шутишь? – Он отодвинулся, чтобы отчетливей видеть ее лицо. – Женщины тратят квартальную зарплату, чтобы увеличить себе кое-какие места, а тебе все это подарила природа.
– Лучше бы у меня хорошо закрывались окна и на каждом балконе были решетки.
Квина укололо чувство вины.
– Знать бы, как много это значит для тебя, я бы и не подумал...
– Подумал бы, – мягко прервала Николь. – Это твоя работа. Даже большее – твоя карьера, твое партнерство. Жизнь, можно сказать.
Он бы тоже так рассуждал раньше. Но сейчас это показалось ему идиотизмом.
– Моя жизнь не вся заключается в этом.
– Ясно, что нет, – шутливо согласилась она. – Есть еще бейсбольная команда.
– Наш уровень не слишком высок. Если и выигрываем, хватает только выпить пива.
– А деньги для тебя важны.
– Не так уж, – защитился он от мягкого упрека в ее голосе.
– Ну, значит, честолюбие. Успех. Высокое положение. Авторитетное звание.
– Так вот как я выгляжу со стороны?
– У тебя шило в одном месте, Квин. – (Он отметил, что Николь назвала его по имени, но предоставил ей продолжать.) – Я видела, как ты вел себя на той встрече, где еще был Норткот. Уверена, что ты умеешь из каждой сделки выжать максимум.
– Умею, Николь. Я хорошо умею делать свою работу. – Подперев голову рукой, Квин глядел на нее сверху вниз. – Это не вполне то, чем бы я предпочел заниматься, но так уж вышло. Не скажу, что я всегда прав. И мне жаль, что моя карьера мешает нам сейчас. Мешает этому, – он провел рукой по гладкой коже ее бедра. – Но моя карьера – это не жизнь. Это способ зарабатывать на жизнь.
– Как ты оказался в торговле недвижимостью?
Лучше спроси, как я мог там не оказаться.
– Ну, я говорил уже, папа всех нас загнал, так сказать, силой в самую конторскую из конторских работ. Престижные колледжи, ученые степени, все такое. – Она промолчала, и Квин почувствовал, что должен сказать больше. Объясниться. Кинуться в пропасть безоглядного доверия. – Пойми меня, – продолжил он. – Отец оказался прав. С деньгами и с уважением людей жить легче. А для него это было вообще все на свете.
– Почему?
Вопрос серьезен, это читается в ее глазах. С любой другой женщиной Квин отделался бы шуткой. Но не с Николь.
– Мои родители развелись, Колин тогда был еще маленький. Мама... ей хотелось большего. Прочла, понимаешь, книжку о женской эмансипации, решила, что мужчин ненавидит и заботиться о трех пацанах не для нее, ну, и уехала в Вайоминг. – Он ощутил волну сочувствия и благодарно сжал Николь в ответ. – Растила нас бабушка – самый лучший человек на свете.
– Как же вы все пережили это?
– Обошлись, каждый на свой манер. Кам стал крутым, Колин – необузданным.
– А Квин?
– Шутником.
Николь только улыбнулась в ответ, и опять осталось ощущение, что она ждет большего. Почему бы нет? Если она – та самая, единственная, ей надо знать о нем все.
– Даже под чутким руководством бабушки отцу тяжело было удерживать нас вместе как семью. И хотя он и купил себе со временем собственную фирму и на грузовиках появилось его имя, он оставался человеком физического труда. Всю жизнь прожил ремесленником-строителем. И думал, что вот он добьется того, чтобы мы все носили деловые костюмы и сидели в кабинетах, и тогда станет ясно, что мама была, ну, не права, что ли. Докажет ей, что хорошие родители способны сделать для детей.
Некоторое время она не отвечала, прикусив прелестную губку.
– И ты слушался, как хороший мальчик. Но хотел бы чего-то другого.
О черт! Постоять на краю пропасти? Да она сейчас втянет его в самую глубину. Пожав плечами, Квин сохранил равнодушный тон:
– Я сам сделал выбор, Николь. Стать хорошим мальчиком. А потом – большим человеком. Может быть, я был бы не менее счастлив, если бы пошел по стопам отца и строил дома. – Он сверкнул улыбкой. – Нынешний отпуск мне понравился.
Выражение лица Николь смягчилось, и она плотнее угнездилась в изгибе его тела.
– Прямо не знаю, как благодарить тебя, Квин.
– Мак, – шепнул он. – Мне это больше нравится.
Она поцеловала плечо Квина и вздохнула, ее пальцы вновь отправились в путешествие по его животу.
– Мак. Что мне теперь делать? Я не хочу уезжать отсюда. Не хочу расставаться со своим жилищем, с работой, со всем своим маленьким миром. Я знаю, что это все в ужасном беспорядке, но...
– Шш. – Он заставил ее умолкнуть, положив палец ей на губы. – Я займусь этим, прямо завтра. Нужно кое в чем разобраться, и я намереваюсь поговорить с боссом обо всех открывающихся здесь возможностях и как сделать, чтобы не сносить тут всего. Давай на сегодня оставим этот разговор.
– Хорошо, только мне надо кое-что сказать тебе. Очень важное. Это имущество... продажа... в общем, я не из-за этого всего была с тобой сейчас.
– Я и так это знаю. – Квин поцеловал ее волосы, притянул к себе это невероятно прекрасное тело. – Все дело в том, как хорошо я чиню твою крышу.
– Именно так, – согласилась Николь, поблескивая глазами в лунном свете. – Ты закончишь там, перед тем как уехать?
– Один – нет. Мне надо еще раз посмотреть на те бумаги. Все продумать...
Николь подскочила.
– Мы же оставили бумаги там, на столе, вместе с пикником!
Квин бережно уложил ее обратно.
– Позже возьму. Заодно уберу со стола, после того как те расхитители наконец лягут спать.
– Спасибо.
– Сначала кровельщик. Потом уборщик. Какие еще занятия ты для меня приготовила?
– О, у меня много вакансий.
Он потянул ее ногу и положил к себе на бедро.
– Например?
– Любовник. – Она соблазнительно изогнулась.
– Введи меня в игру, тренер.
Что и было сделано.
Первым сознательным ощущением Николь поутру явилась сильная рука, лежащая поперек ее живота. Ровное спокойное дыхание овевало ей ухо. Не двигаясь, Николь стрельнула глазами на утренние тени, чтобы оценить время. Шесть, решила она, судя по розовому цвету кусочка неба, который могла видеть. Полседьмого, может быть.
Ей хотелось мурлыкать наподобие котенка. Хорошо спалось в кровати Мака! Перед этим они не разжимали объятий, кроме как на те несколько минут, какие Мак любезно потратил на вызволение бумаг. Николь приготовила целую тарелку сэндвичей из сыра и крекеров, нашедшихся в корзине, и они съели их прямо в постели, потом опять любили друг друга – на ложе из крошек. И повторили это снова.
Николь сдержала улыбку при этом воспоминании. Да, ночью случилось многое, что стоило помнить. Но наверх, к свету сознания, все же постоянно всплывали его слова, те слова, которые он сказал в самый первый их раз:
Ты моя единственная.
Что это могло значить? Не на самом же деле он так думал. Они знакомы меньше недели! Или все-таки?
Мужчина пошевелился и обнял ее крепче. Как будто знал, о чем она сейчас думает. Но его дыхание опять стало по-прежнему ровным, и Николь, закрыв глаза, позволила себе пофантазировать о том, что Мак, возможно, ее не оставит. Вовсе не поедет обратно в Нью-Йорк или хотя бы будет приезжать сюда. Как это он выразился? «То, о чем я знаю, может ведь и продлиться»?
Но он же только о сексе говорил. Или нет?
Ею овладело тепло, рождающееся где-то в груди. Прямо там, где билось ее сердце – одинокое, независимое, старательно оберегаемое от неизбежных страданий, приходящих с любовью. От ноющей, мучительной боли, впервые узнанной тем зимним утром в Чикаго, от страха и шока открытой под ногами могилы.
Двух могил.
Любить – значит потерять. Ведь так?
Закрывшись ресницами от нежного утреннего света, она вызывала в памяти обрывки прошлого, которые обыкновенно старательно прятала подальше. Блинчики на круглом столе в залитой солнцем кухне. Сладкий аромат, исходящий от взрослой женщины: она читает Николь, сидя, обнявшись с ней, на голубых бархатных подушках дивана. Вот рослый черноволосый мужчина весело смеется, подхватывает девочку, вертит ее в воздухе по всей комнате и поет: «Николь-фасоль!»
Николь проглотила непрошеный комок в горле, смигнула с глаз влагу. Ну зачем возвращаться к запретному?
Все из-за этого Квина. Не хочу, чтобы он творил со мной такое. Разве не жила тетя Фредди прекрасно, ну просто прекрасно, безо всякого там мужа?
Мужа?
Николь тихо ахнула, пораженная собственной мыслью. Это еще что за новости? Мак пошевелился, рука с живота перекочевала на грудь. Проснулся.
– О чем думаешь, красавица моя?
О господи!
– О страховании.
– Ого. Похоже, прошлым вечером я действительно выбил тебя из колеи.
– Даже из всего, что на мне было надето, – со смехом подтвердила Николь.
– Ага. Эти твои крохотные трусишки. Наденешь их опять? – Квин дотронулся до ее плеча. – Эй, – шепнул он. – Иди ко мне.
От этих слов, сладких как мед, у нее закружилась голова.
Николь медленно перекатилась на другой бок, но вместо того, чтобы взглянуть в лицо, уткнулась Квину в шею. Он приподнял ее голову за подбородок, и она прочла в его глазах, насколько точно он угадывает ее эмоции.
– Плачешь? В чем дело?
Она отрицательно затрясла головой; кивнула, сглатывая разрастающийся комок; покачала головой опять. Мужская рука скользнула по ее лицу, легла на щеку, большой палец погладил дрожащие губы.
– Что случилось, крошка? Я виноват?
– Я же сказала, – тихо ответила она. – Тот полис.
Какое-то время он смотрел на нее. Из дальнего конца комнаты прозвучала мелодия телефона, но Квин не торопился встать. Николь слегка толкнула его.
– Ответь. Так рано звонят, значит, что-нибудь важное.
– Не-а. Это мой босс. Для него сейчас разгар рабочего дня.
Но Квин все же вылез из кровати, одарив Николь ошеломительным видом обнаженных ягодиц. Взял телефон и снова уселся на кровать, спиной к Николь.
Нажав кнопку соединения, он ворчливо произнес в трубку свою фамилию.
Изучая удивительную мускулатуру на голой спине, Николь отметила алые царапины, оставленные ее ногтями.
– Сегодня? – Голос Мака звучал пораженно. – Это почему? Мы еще не готовы.
Тревожный колокол тяжело ударил в ее сердце. Это про «Морской ветерок».
– Ничего не слышал про другого покупателя.
Другой покупатель? Значит, это не о ней.
– Норткот дразнит тебя, Дэн.
Нет. Про меня. Николь подобралась: сейчас он обернется, посоветуется с ней взглядом...
– Сколько? – Мак запустил пальцы во встрепанные волосы.
Посмотри же на меня. Мак. Покажи, что ты мой союзник, не воротила с этим противным ледяным голосом, работающий снова против меня. Нет, сидит как истукан.
– На четверть больше, чем мы предлагаем. Этот Норткот не зря тянул с бумагами. У него уже было это приготовлено.
Воротила во всей красе. Он уже забыл, что я вообще нахожусь в комнате.
– Да, я слышу. Берут как есть, и ни цента больше за ремонт. Значит, мы даем столько же.
Свободная рука двигается. Похоже, он чешет подбородок, раздумывая.
– Крыша-то починена. – Пауза. – Да, владелец нашел кровельщика.
Наконец-то он обернулся. Смотрит – но без выражения. Ни света надежды в глазах, ни заговорщицкого подмигивания, намекающего на разделенную тайну.
– Давай поднимать цену, Дэн. – Он опять отвернулся, в голосе звучит неожиданная настойчивость. – Не бросать же дело.
Поднимать цену? Не бросать дело?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15


А-П

П-Я