– Последний из Пу, – говаривал старик, раздувая грудь и расплываясь в улыбке. – Наираспрекраснейший парень из всех, ступавших по этой земле.
У меня, бывало, кровь в жилах стыла, когда я глядел на эту парочку.
Мы, Хогбены, люди маленькие. Живем себе тише воды и ниже травы в укромной долине; соседи из деревни к нам уже привыкли.
Если па насосется, как на прошлой неделе, и начнет летать в своей красной майке над мейн стрит, они делают вид, будто ничего не замечают, чтобы не смущать ма. Ведь когда он трезв, благочестивее христианина не сыщешь.
Сейчас па набрался из-за крошки Сэма, нашего младшенького, которого мы держим в цистерне в подвале. У него снова режутся зубы. Впервые после войны между штатами.

Прохвессор, живущий у нас в бутылке, как то сказал, будто крошка Сэм испускает какие-то инфразвуки. Ерунда. Просто нервы у вас начинают дергаться. Па не может этого выносить. На этот раз проснулся даже деда, а он ведь с рождества не шелохнулся. Продрал он глаза и сразу набросился на па.
– Я вижу тебя, нечестивец! – ревел он. – Снова летаешь олух небесный? О, позор на мои седины! Ужель не приземлю тебя я?
Послышался отдаленный удар.
– Я падал добрых десять футов! – завопил па. – Так нечестно! Запросто мог что-нибудь себе раздолбать!
– Ты нас всех раздолбаешь, пьяный губошлеп, – оборвал деда. – Летать среди бела дня! В мое время сжигали за меньшее… А теперь замолкни и дай мне успокоить крошку.
Деда завсегда находил общий язык с крошкой. Сейчас он пропел ему маленькую песенку на санскрите, и вскорости уже оба мирно похрапывали.
Я мастерил для ма одну штуковину, чтоб молоко для пирогов скорей скисало. У меня ничего не было, кроме старых саней и двух проволочек, да мне немного надо. Только я пристроил один конец проволочки на северо-северо-восток, как заметил промелькнувшие в зарослях клетчатые штаны.
Это был дядюшка Лем. Я слышал, как он думал: «Это вовсе не я, – твердил он, по настоящему громко, прямо у меня в голове. – Между нами миля с гаком. Твой дядя Лем славный парень и не станет врать. Думаешь, я обману тебя, Сонки, мальчик?»
– Ясное дело! – сдумал я ему. – Если б только мог. Я дал ма честное слово, что никуда тебя от себя не отпущу, после того случая, когда ты…
– Ладно, ладно, мальчуган, – быстро отозвался дядюшка Лем. – Кто старое помянет, тому глаз вон.
– Ты ж никому не можешь отказать, дядя Лем, – напомнил я, закручивая проволочку. – Сейчас, вот только заскисаю молоко, и пойдем вместе, куда ты там намылился.
Клетчатые штаны в последний раз мелькнули в зарослях, и, виновато улыбаясь, дядюшка Лем появился собственной персоной. Наш дядюшка Лем и мухи не обидит – до того он безвольный. Каждый может вертеть им, как хочет, вот нам и приходится за ним хорошенько присматривать.
– Как это ты сварганишь? – поинтересовался он, глядя на молоко. – Заставишь этих крошек работать быстрее?
– Дядя Лем! – возмутился я. – Стыдись! Представляешь как они вкалывают, скисая молоко?! Вот эта штука, – гордо обьяснил я, – отправляет молоко в следующую неделю. При нынешних жарких деньках этого за глаза хватит. Потом назад – хлоп! – Готово, скисло.
– Ну и хитрюга! – восхитился дядюшка Лем, загибая крестом одну проволочку. – Только здесь надо поправить, а не то помешает гроза в следующий вторник. Ну, давай.
Я и дал. А вернул – будь спок! – Все скисло, что хоть мышь бегай. В крынке копошился шершень из той недели, и я его щелкнул.
Эх, опростоволосился. Все штучки дядюшки Лема!
Он юркнул назад в заросли, от удовольствия притаптывая ногой.
– Надул я тебя, зеленый паршивец! – закричал он. – Посмотрим, как ты вытащишь палец из середины следующей недели!
Ни про какую грозу он и не думал, подворачивая ту проволочку. Минут десять я угробил на то, чтобы освободиться, – и все из-за одного малого по имени инерция, который вечно ошивается где ни попадя. Я так завозился, что не успел переодеться в городское платье. А вот дядюшка Лем чего-то выфрантился, что твой индюк.
А уж волновался он!.. Я бежал по следу его вертлявых мыслей. Толком в них было не разобраться, но что-то он там натворил. Это всякий бы понял. Вот какие были мысли:
«Ох, ох, зачем я это сделал? Да помогут мне небеса, если проведает деда, ох, эти гнусные Пу, какой я болван! Такой бедняга, хороший парень, чистая душа, никого пальцем не тронул, а посмотрите на меня сейчас! Этот Сонк, молокосос, ха-ха, как я его проучил. Ох, ох, ничего, держи хвост рулем, ты отличный парень, господь тебе поможет, Лемуэль.»
Его клетчатые штаны то и дело мелькали среди веток, потом выскочили на поле. Тянувшееся до края города, и вскоре он уже стучал в билетное окошко испанским дублоном, стянутым из дедулиного сундука.
То, что он попросил билет до столицы штата, меня совсем не удивило. О чем-то он заспорил с молодым человеком за окошком, наконец обшарил свои штаны и выудил серебряный доллар, на чем они и порешили.
Когда подскочил дядюшка Лем, паровоз уже вовсю пускал дым. Я еле-еле поспел. Последнюю дюжину ярдов пришлось пролететь, но, по-моему никто этого не заметил.

Однажды, когда у меня еще молоко на губах не обсохло, случилась в Лондоне, где мы в ту пору жили, великая чума, и всем нам, Хогбенам, пришлось выметаться. Я помню тогдашний гвалт, но где ему до того, что стоял в столице штата, куда пришел наш поезд.
Времена меняются, я полагаю. Свистки свистят, машины ревут, радио орет что-то кошмарное – похоже, последние две сотни лет каждое новое изобретение шумнее предыдущего.
Дядя Лем чесал во все лопатки. Я едва не летел, поспевая за ним. Хотел связаться со своими на всякий случай, но ничего не вышло. Ма оказалась на церковном собрании, она еще в прошлый раз дала мне взбучку за то, что я заговорил с ней как бы с небес прямо перед преподобным отцом Джонсом. Тот все еще никак не может к нам, Хогбенам, привыкнуть. Па был мертвецки пьян. Его буди не буди… А окликнуть дедулю я боялся, мог разбудить малыша.
Вскоре я увидел большую толпу, забившую всю улицу, грузовик и человека на нем, размахивающего какими-то бутылками в обеих руках. По-моему, он держал речь про головную боль. Я слышал его из-за угла. С двух сторон грузовик украшали плакаты: «средства Пу от головной боли».
– Ох, ох, – думал дядюшка Лем. – О горе, горе! Что делать мне, несчастному? Я и вообразить не мог, что кто-нибудь женится на Лили Лу Матц. Ох, ох!
Ну, скажу я вам, мы все были порядком удивлены, когда Лили Лу Матц выскочила замуж, – да с той поры еще десяти годков не минуло. Но при чем тут дядюшка Лем, не могу взять в толк.
Безобразнее Лили Лу нигде не сыскать, страшна как смертный грех. Уродлива – не то слово для нее, бедняжки. Дедуля сказал как-то, что она напоминает ему одну семейку по фамилии горгоны, которую он знавал. Жила Лили одна, на отшибе, и ей, почитай, уж сорок стукнуло, когда вдруг откуда-то с той стороны гор явился один малый и, представьте, предложил выйти за него замуж. Чтоб мне провалиться! Сам-то я не видал этого друга, но, говорят, и он не писаный красавец.
А если припомнить, думал я, глядя на грузовик, если припомнить, фамилия его была Пу.

Дядюшка Лем заметил кого-то на краю толпы и засеменил туда. Казалось, две гориллы, большая и маленькая, стояли рядышком и глазели на приятеля, размахивающего бутылками.
– Идите же, – взвыл тот, – подходите, получайте свою бутыль «надежного средства Пу от головной боли»!
– Ну, Пу, вот и я, – произнес дядюшка Лем, обращаясь к большой горилле. – Привет, младший, – добавил он.
Я заметил, потом поежился.
Нельзя его винить. Более мерзких представителей рода человеческого я не видал со дня своего рождения. Старший был одет в воскресный сюртук с золотой цепочкой на пузе, а уж важничал и задавался!..
– Привет, Лем, – бросил он. – Младший, поздоровайся с мистером Хогбеном. Ты многим ему обязан, сынуля. – И он гнусно рассмеялся.
Младший и ухом не повел. Его маленькие глазки-бусинки вперились в толпу по ту сторону улицы. Было ему лет семь.
– Сделать мне сейчас, па? – спросил он скрипучим голосом. – Дай я им сделаю, па. А, па? – Судя по его тону, будь у него под рукой пулемет, он бы всех укокошил.
– Чудный парень, не правда ли, Лем? – ухмыляясь спросил Пу-старший. – Если бы его видел дедушка! Вообще, замечательная семья – мы Пу. Подобных нам нет. Беда лишь в том, что младший – последний. Дошло, зачем я связался с вами?
Дядюшка Лем снова содрогнулся.
– Да, – сказал он, – дошло. Но вы зря сотрясаете воздух. Я не собираюсь ничего делать.
Юному Пу не терпелось.
– Дай я им устрою, – проскрипел он. – Сейчас, па, а?
– Заткнись, сынок, – ответил старший и съездил своему отпрыску по лбу. А уж ручищи у него – будь спок!
– Па, я предупреждал тебя! – закричал младший дурным голосом. – Когда ты стукнул меня в последний раз, я предупреждал тебя! Теперь ты у меня получишь!
Он набрал полную грудь воздуха, и его крошечные глазки вдруг засверкали и так раздулись, что чуть не сошлись у переносицы.
– Хорошо, – быстро отозвался Пу-старший. – Толпа готова – не стоит тратить силы на меня, сынок.
Тут кто-то вцепился в мой локоть, и тоненький голос произнес очень вежливо:
– Простите за беспокойство, могу я задать вам вопрос?
Это оказался худенький типчик с блокнотом в руке.
– Что ж, – ответил я столь же вежливо, – валяйте, мистер.
– Меня интересует, как вы себя чувствуете, вот и все.
– О, прекрасно, – произнес я. – Как это любезно с вашей стороны. Надеюсь, что вы тоже в добром здравии, мистер.
Он с недоумением кивнул. – В том-то и дело. Просто не могу понять. Я чувствую себя превосходно.
– Почему бы и нет? – удивился я. – Чудесный день.
– Здесь все чувствуют себя хорошо, – продолжал он, будто не слышал. – Не считая естественных отклонений, народ здесь собрался вполне здоровый. Но, думаю, не пройдет и пары минут…
И тут кто-то гвозданул меня молотком прямо по макушке.
Нас, Хогбенов, хоть целый день по башке молоти – уж будь спок. Попробуйте, убедитесь. Коленки, правда, дрогнули, но через секунду я уже был в порядке и обернулся, чтобы посмотреть, кто же меня стукнул.
И… Некому было. Но боже, как мычала и стонала толпа? Обхватив головы руками все они, отпихивая друг друга, рвались к грузовику, где тот приятель раздавал бутылки с такой скоростью, с какой он только мог принимать долларовые билеты.
Глаза у худенького полезли на лоб, что у селезня в грозу.
– О моя голова! – стонал он. – Ну, что я вам говорил?!
И он заковылял прочь роясь в карманах.
У нас в семье я считаюсь тупоголовым, но провалиться мне на этом месте, если я тут же не сообразил, что дело не чисто! Я не простофиля, что бы там ма ни говорила.
– Колдовство, – подумал я совершенно спокойно. – Никогда бы не поверил, но это настоящее заклятье.
Тут я вспомнил Лили Лу Матц. И мысли дядюшки Лема. И передо мной – как это говорят? – Задребезжал свет. Проталкиваясь к дядюшке Лему, я решил, что это последний раз я ему помогаю; уж слишком мягкое у него сердце… И мозги тоже.
– Нет-нет, – твердил он. – Ни за что!
– Дядя Лем! – окликнул я.
– Сонк!
Он покраснел, и позеленел, и вообще всячески выражал свое негодование, но я-то чувствовал, что ему полегчало.
– Что здесь происходит, дядя Лем?
– Ах, Сонк, все идет совершенно не так! – запричитал дядюшка Лем. – Взгляни на меня – вот стою я с сердцем из чистого золота…
– Рад познакомиться с вами, молодой человек, – вмешался Эд Пу. – Еще один Хогбен, я полагаю. Может быть, вы могли бы уговорить вашего дядю?
– Простите, что перебиваю, мистер Пу, – сказал я по-настоящему вежливо, – но лучше вы объясните по порядку.
Он прокашлялся и важно выпятил грудь. Видно, приятно ему было об этом поговорить. Чувствовал себя большой шишкой.
– Не знаю, были ль вы знакомы с моей незабвенной покойной женой, ах, Лили Лу Матц. Вот наше дитя, младший. Прекрасный малый. Как жаль, что не было у нас еще восьмерых или десятерых таких же. – Он глубоко вздохнул. – Что ж жизнь есть жизнь. Мечтал я рано жениться и украсить старость заботами детей… А младший – последний из славной линии.
– Па, – квакнул вдруг младший, – они стихают, па. Дай, я им двойную закачу, а, па? Спорим, что смогу уложить парочку.
Эд Пу собрался снова погладить своего шалопая, но вовремя передумал.
– Не перебивай старших, сынок, – сказал он. – Папочка занят. Занимайся своим делом и умолкни. – Он оглядел стонущую толпу. – Добавь-ка там, у грузовика, чтоб поживее покупали. Но береги силы, малыш. У тебя растущий организм… Одаренный парень, сам видешь. Унаследовал это от дорогой нашей мамочки, Лили Лу. Да, так вот, хотел я жениться молодым, но как-то все дело до женитьбы не доходило, и довелось уже в расцвете сил. Никак не мог найти женщину, которая посмотрела бы… То есть никак не мог найти подходящую пару.
– Понимаю.
Действительно, я понимал. Немало, должно быть, исколесил он в поисках той, которая согласилась бы взглянуть на него второй раз. Даже Лили Лу, несчастная душа, небось, долго думала, прежде чем сказала «да».
– Вот тут-то, – продолжал Эд Пу, – и замешан ваш дядюшка. Вроде бы он наделил Лили Лу колдовством.
– Никогда! – завопил дядюшка Лем. – А если и так, откуда я знал, что она выйдет замуж и родит ребенка?! Кто мог подумать?
– Он наделил ее колдовством, – повысил голос Эд Пу, – да только она мне в этом призналась на смертном одре, год назад. Держала меня в неведении все это время!
– Я хотел лишь защитить ее, – быстро вставил дядюшка Лем. – Ты же знаешь, что я не вру, Сонки, мальчик. Бедняжка Лили Лу была так страшна, что люди подчас кидали в нее чем попало, прежде чем успевали взять себя в руки. Мне было так ее жаль! Ты никогда не узнаешь, Сонки, как долго я сдерживал добрые намерения! Но из-за своего золотого сердца я вечно попадаю в передряги. Однажды я так растрогался, что наделил ее способностью накладывать заклятья. На моем месте так поступил бы каждый, Сонк!
– Как ты это сделал? – действительно, интересно. Кто знает, все может иной раз пригодиться.
Он объяснял страшно туманно, но я сразу усек, что все устроил один его приятель по имени ген хромосом. А все эти альфа-волны, про которые дядюшка распространялся, так кто ж про них не знает?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10