Она нарисовала его сама, много лет назад. Мальчик тогда был еще слишком маленьким и не помнил этого. С потолка глядело личико любопытного эльфа, которого после многочисленных обсуждений решено было назвать Феликсом. Лицо у него было радостное и озорное, если смотреть прямо на стеклянный абажур. Но иногда он отбрасывал какую-то зловещую тень лилового, красного и зеленого оттенков на всю стену.
Когда мальчик был совсем маленьким и боялся чудовищ, у него сначала было не очень хорошее мнение о Феликсе.
– Ты не должен бояться Феликса, – говорила она ему, – хотя бы потому, что он отпугнет любых чудовищ, если они захотят войти в эту комнату. Монстры боятся эльфов. И, кроме того, ему будет больно, если он поймет, что не нравится тебе.
Таким образом, ему пришлось полюбить это маленькое, скалящее зубы лицо, которое превращалось из-за игры тени и света в огромную светящуюся маску веселья. И когда его мама приходила ночью в комнату, знакомый Феликс пристраивал свои очертания, отражавшиеся на потолке, к ее собственной тени точно так же, как она, подходя, присоединяла часть своей души к его.
Теперь она села на краешек кровати рядом с мальчиком. Он слышал нежный шелест ее блузки и чувствовал, как под тяжестью ее тела прогнулся матрас и на кровати образовался небольшой склон. И каждую ночь он ощущал, как скатывается по этому небольшому склону ближе к ней, пока она желает ему спокойной ночи. Поначалу это было не совсем удобно, но затем он совсем забыл об этом неудобстве, как будто восторг от того, что находишься рядом с ней, затмевал все остальное.
Когда она вставала, кровать выпрямлялась, и он опять лежал ровно, но теперь уже один. И какое-то мгновение ему не хватало этого склона, который был частью его общения с ней.
Ему не хватало того момента, когда она садилась на краешек кровати, и он радостно катился ей навстречу. Затем он засыпал и забывал весь этот милый ритуал до тех пор, пока не наступала следующая ночь. И даже то, что он забывал обо всем этом на время, было частью того, что делало дни его жизни так сладко похожими друг на друга.
– Ну, скажи, – заговорила она, взяв его руку в свою, гладя тем временем другой рукой его по голове. – Ты хорошо провел этот день?
Он закивал.
– Мне понравилась моя картинка.
– И мне тоже.
Он нарисовал ее портрет на своих дошкольных занятиях по рисованию. Теперь этот портрет висел на холодильнике, присоединившись к его предыдущим работам, для которых она нашла новое место среди своих фотографий на стенах галереи.
Этот день был очень типичным. Она встала намного раньше его и занималась своей работой в темной комнате, чтобы освободиться к тому времени, когда он проснется, и поболтать с ним за завтраком. Потом она тепло одевала его, потому что на улице было прохладно и воздух был еще по зимнему морозен. Собравшись, они отправлялись в школу, где он проводил время до обеда. А она уходила в Музей современного искусства, где вовсю шла подготовка к приближающейся выставке. Ей помогали музейные работники. Затем она возвращалась в школу, чтобы ровно в два тридцать забрать мальчика.
Она изо всех сил старалась так организовать свой день, чтобы проводить с ним как можно больше времени. Для нее было физически больно быть разделенной с ним из-за ее работы. Она всегда занималась проявкой и печатанием уже после того, как он ложился спать, или, наоборот, до того, как мальчик просыпался. По возможности она всюду водила его с собой. Большинство ее коллег по работе, не будучи их родственниками и не принимая значительного участия в их жизни, стали друзьями этого мальчугана. Они с нетерпением ждали встреч с ним, дарили ему подарки, стремились приласкать его.
Так же как и мать, они не могли устоять перед его очарованием. В нем была какая-то милая мягкость, которая в сочетании с юмором и каким-то высшим пониманием, завоевала всеобщую любовь. Его нежная кожа и красивые черты лица; его тонкие черные волосы и темные маленькие глаза, в которых читалась пока еще детская склонность к самоанализу, придавали ему обаяние.
Его звали Майклом. Во время одиноких месяцев своей беременности, когда она жила в огромном напряжении, потому что не только ждала ребенка, но и готовилась к новой карьере, она остановилась на этом имени, не зная сама почему. Это имя просто пришло ей на ум вместе с его странной поэтичностью и мужской глубиной: Майкл. У нее ни с кем и ни с чем не ассоциировало оно, но отчего-то она знала, что это имя чудесно подойдет ребенку. Она была уверена в этом так же, как и в том, что ее ребенок будет мальчиком.
– И что тебе сегодня будет сниться? – спросила она, продолжая держать его руку в своей.
На его лице появилось задумчивое выражение.
– Альфа-альфа, – ответил он.
Альфа-альфа был его вымышленным другом и вторым «я». Это был озорной бесенок, который нарушал все правила хорошего поведения и у которого всегда были неприятности, потому что он был продуктом детского эгоизма и шаловливости, которые Майкл, внешне спокойный и осторожный ребенок, прятал в себе. Когда Майкл изредка творил что-нибудь неположенное в доме, то вина взваливалась на Альфа-альфу, который никак иначе поступить и не мог.
– Когда тебе будет сниться Альфа-альфа, – сказала Лаура, – пожалуйста, передай ему, что мы простили его за то, что он разбил стакан на кухне. Мы не видели его уже целых два дня. Думаю, что он неловко себя чувствует из-за разбитого стакана, но, наверное, упрямство не позволяет ему признать это. Поэтому он прячется. Хорошо?
– Да, – его нежная манера говорить очаровала ее, как всегда. Он мало говорил. Обычно целые истории о том, что он чувствовал, рассказывали его глаза.
– Хорошо, – сказала она. – Я вижу восхитительную пару губ. Кто получит от них поцелуй на ночь?
С веселым видом он в недоумении поднял брови, чтобы подразнить ее.
– Что? – спросила она, делая свой взгляд серьезным. – Ты хочешь сказать, что мне придется отправляться спать без поцелуя? Но тогда я не смогу заснуть.
Его губы расплылись в улыбке.
Лаура наклонилась, чтобы поцеловать его. Когда она почувствовала его губы на своих, она закрыла глаза и, как это случалось каждую ночь, почувствовала что-то внутри, причинявшее странную боль. Было так приятно чувствовать его любовь и доверие. И было больно осознавать, что из-за скоротечности времени каждый раз она прижимала к себе только сегодняшнего, сиюминутного Майкла, каким он был только в этот вечер.
Завтра это будет уже другой маленький мальчик, на день старше и немного мужественнее. Завтра ее будет приветствовать уже более сообразительный и более независимый человек. Поэтому, хотя они и были вместе в этот вечер, она в то же время понемногу теряла его, и, отдавая ему свою любовь, она наделяла его силами, чтобы он вылетел из их гнезда в будущем.
Мысли об этом наполняли ее неизъяснимой болью, тоской и восхищением. И, обнимая его, она не могла не вздохнуть.
Она была вынуждена прятать свои чувства за внешним спокойствием, улыбаясь и теребя его волосы. И она покидала его, как будто этот нежный момент на закате дня будет длиться вечно, как будто эта жизнь, которую они проводили вместе, никогда не закончится.
– Я люблю тебя, – сказала Лаура. – А теперь пора спать. Приятных сновидений.
– Спокойной ночи, мамочка. Я люблю тебя, – он обнял ее, и его пальцы соскользнули по ее руке к ладони.
Она видела, как он наблюдал за ней, когда, выходя, она остановилась на секунду перед дверью и послала ему воздушный поцелуй. В дверях перед ее глазами мелькнула смутная тень от ночной лампы, дававшей проекцию на потолок.
* * *
Мамочка.
Когда она вошла в гостиную, это слово эхом отдавалось у нее внутри. Она все еще видела перед собой его губы, произносящие это слово. Это было самое прекрасное слово в мире, и оно сладко звучало в ее охваченном смятением сердце, когда она вышла из комнаты, где засыпал мальчик.
Теперь каждую ночь она нехотя заставляла себя отвлечься от мыслей о своем ребенке, что было нелегко сделать из-за всепоглощающей любви к нему, и обратиться к своим профессиональным делам.
Вся гостиная была заполнена фотографиями, прикрепленными специальными приспособлениями на стенах. Некоторые снимки были экспериментальными. Лаура хотела пожить с ними несколько недель, чтобы понять, насколько важны они были для нее. Другие работы висели здесь уже долго и давно стали частью ее самой. Они были выставлены в Музее современного искусства. На многих из них был запечатлен Майкл.
Таким образом, Майкл тоже был частью выставки.
Лауре потребовалось три года и шесть месяцев, чтобы сделать все эти фотографии и собрать из них коллекцию, выбрав лучшие, после того как она покинула свою компанию «Лаура, Лимитед». Когда трудная программа, намеченная ею, была наполовину выполнена, она начала продавать свои фотографии почти во все крупнейшие иллюстрированные журналы. Ей даже удалось получить два международных приза за свои работы. Ее однокурсники узнавали ее и с почтением считали самым одаренным выпускником их школы.
Шумиха, начавшаяся вокруг ее работ, внимание, которое они привлекали к себе, – все это тревожило Лауру. Ведь ее фотографии всегда были для нее чем-то очень личным и даже запретным. Она никогда не ожидала, что кто-то еще может проявлять интерес к ее работам и даже одобрять их.
Она знала, что ее портреты значительны, ни на секунду не сомневалась в этом. Считая, что сама не представляет из себя ничего особенного, знала, что лица, которые она запечатлевает на фотографиях, могут рассказать много интересного, заключающего правду и многолетний опыт.
Ощущение это отнюдь не приводило Лауру в восторг. Она даже не чувствовала себя более уверенно. Ее всегда мучило беспокойство, как будто каждый раз она теряла шанс запечатлеть понравившийся образ, и лишь успевала щелкнуть его кое-как, прежде чем он исчезал. Она никогда не чувствовала себя достойной той правды, которую передавали эти лица. Лаура чувствовала свою ответственность перед ними, потому что они доверяли все эти истории только ей, не открываясь другим фотографам. И в результате на ее фотографиях лежал какой-то особый отпечаток, и их всегда можно было узнать, где бы они ни выставлялись.
Волшебство камеры рождало в ней только застенчивость, и мысли о возрастающей известности не задерживались долго у нее в голове. Наоборот, она относилась к тому искусству, которое творила, как скромный мастеровой. Она закончила необходимые ей технические курсы в Парсонской студии и твердо решила заниматься фотографией. Деньги, оставшиеся от «Лаура, Лимитед», она положила на счет Майкла. Они жили скромно, на то, что она получала от продажи фотографий.
Она не пренебрегала никакими видами работ: от изготовления портретов до свадебных снимков, от индивидуальных фотографий до съемок показов новых моделей одежды. Последнее время ей часто приходилось иметь дело со старыми друзьями, которые до сих пор недоумевали, почему Лаура отказалась от блестящей карьеры модельера.
А в оставшееся время она делала тысячи снимков на любимую тему – люди, выброшенные на обочину жизни… Одинокие, страдающие и даже склонные к самообману, они были близки ее сердцу и даже как бы стали частью ее души. Крупные планы лиц, выражавших что-то сокровенное, зачастую боль, составляли основную часть ее работ, известность которых распространилась настолько широко, что Музей современного искусства оказал ей высокую честь, предложив провести персональную выставку этой весной.
Прошло уже около трех лет с тех пор, как пересеклись ее любовь к маленькому мальчику и преданность фотографии.
Конечно, она делала сотни снимков Майкла, но просто для того, чтобы запечатлеть его детство. Каким-то образом Майкл и глаз ее камеры продолжали оставаться на разных полюсах.
Когда она снимала его, то из художника превращалась в гордящуюся своим сыном мать.
Затем как-то раз она почувствовала, как странно дрогнули ее пальцы, когда она стала наводить на мальчика объектив. Камера как будто хотела сделать серьезную фотографию ребенка и в то же время предостерегала Лауру от этого. Лаура пыталась противостоять своим намерениям, но потом махнула рукой и поднесла камеру ближе к его маленькому лицу. Она заговорила с ним очень нежным голосом, чтобы он посмотрел в объектив камеры, и с почти незаметным трепетом сделала первый «настоящий» снимок Майкла.
А в каком возбуждении развивала она этот первый образ! Благодаря тому, что она подносила объектив очень близко к лицу, Майкл позволял камере заглядывать прямо в его юную душу. Лаура увидела на снимках то, чего никогда по-настоящему не видела, смотря на мальчика влюбленными материнскими глазами; она разглядела серьезность, меланхоличность и какую-то загадочную индивидуальность. Ничего этого раньше ее благоговение не позволяло ей заметить.
Несмотря на детскую невинность, мальчишество, в этих фотографиях угадывалось нечто более серьезное, чего нельзя было заметить в фотографиях взрослых. Лаура назвала бы это судьбою, если бы слово не пугало ее так, когда речь шла о Майкле.
В тот день, когда была сделана памятная фотография, Майклу исполнился год и шесть месяцев. За следующий год Лаура сделала еще тысячи фотографий мальчика. Она даже отвела специальное время для работы с ним. Теперь она называла свою камеру «Щелк», одушевляя ее в его глазах и пытаясь привить уважение к ней, как к своему естественному продолжению.
Когда в Музее современного искусства ей предложили провести выставку, у нее не было никаких сомнений в том, что фотографии Майкла будут играть ведущую роль в экспозиции.
После долгого раздумья Лаура поделила свои работы на три группы, по числу залов, отведенных под выставку. Первая включала самые важные фотографии, которые положили начало ее творчеству. В эту подборку входили фотографии Пенни Хэйворд и первое фотоэссе Лауры, сделанное во время беременности. Также в нее вошла теперь хорошо известная серия «Алекс», которая стала частью постоянной коллекции Дома Джордана Истмена в Рочестере и должна была на время экспозиции переселиться в Музей современного искусства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55